Читать онлайн «Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты». Страница 53

При всей актуальности и пикантности «огарочной» проблемы, пьесы на эту тему затрагивали на самом деле «старый» вопрос о семье и школе. Вопрос этот восходил еще к школьным реформам министра народного просвещения Дмитрия Толстого (1866–1880), который в целях борьбы с «нигилизмом» обратил особое внимание на нравственное образование молодежи (см.: Alston 1969, 97). Опубликованный в 1874 г. «Сборник постановлений и распоряжений по гимназиям и прогимназиям», подробно описывавший должное поведение гимназиста как в школе, так и вне ее стен, не оставлял никакого сомнения в том, что ответственность за нравственное воспитание учащихся возлагается, прежде всего, на учебные заведения, а не на родителей. Вытекавшее отсюда взаимное недоверие между семьей и школой было настолько очевидным, что к началу XX века вопрос о необходимости их сближения уже мог восприниматься как «избитый» (Роков 1904,122). При этом горячо обсуждался вопрос о том, кто был виноват в сложившемся кризисе: школа толстовского типа со своим античным перекосом и бюрократически-полицейским режимом, или родители, относившиеся к своим детям слишком небрежно? (см.: Останин 1903; Чехов 1903).

В постреволюционной литературе, особенно либерального и леворадикального направления, виновными оказываются и школа, и семья. Эта перемена, по всей вероятности, была обусловлена тем, что в 1905 г. родители не поддержали требования радикально настроенных школьников, хотя многие и разделяли их отвращение к толстовской учебной системе. Если самые непримиримые учащиеся рассматривали борьбу за освобождение школы как начало более коренных реформ общества, то большинство родителей было готово на сотрудничество с начальством, довольствуясь созданием родительских комитетов (см.: Alston 1969,183). В лагере «детей» эта готовность воспринималась как предательство. По поводу родительских собраний конца 1905 г. один гимназист писал: «Родители поняли предмет своих обсуждений и, испугавшись, разошлись по домам. Виновато и трусливо отвернулись они от своих замученных детей, оставив снова их одних бороться за свои неотъемлемые права» (А. Н. 1906,12).

Как бы мы сейчас ни относились к такой оценке, нельзя не признать, что «предательство родителей» прочно вошло в мифологию 1905 г. Об этом свидетельствуют не только нелегальные издания учащихся средних учебных заведений того времени, но и самые тенденциозные исследования советских историков[155].Характерно, однако, что наряду с чисто политической интерпретацией, «предательство» могло пониматься в более широком смысле, то есть как пренебрежение родительскими обязанностями вообще. На это указал С. Золотарев в своей статье «Дети революции», упрекая родителей как в политическом отступничестве, так и в невнимании к духовным потребностям детей. Поскольку родители не помогали в организации кружков самообразования – в противовес «бесполезному» образованию, которое дает официальная учебная программа – они, по мнению Золотарева, были не менее виноваты в «развращении» младшего поколения, чем школа. «Родители в огромном большинстве случаев помочь не могут, да и боятся, и не хотят, им и некогда. Они «внизу» а дети» вверху»» (курсив мой. – О. Б.)[156]. Как подытожил один комментатор, явно сочувствовавший учащимся средних школ, «Семья и школа – вот, по нашему мнению, почва, на которой произрастают огарки. Старый, но вечно юный вопрос об отцах и детях, с одной стороны, о школе и учащихся, с другой, имеет здесь решающее значение» (Азрум 1908,127).

В художественных текстах этот «старый, но вечно юный вопрос» выражается в наборе клишированных образов и типичных ситуаций, которые представляют гимназию и семейный быт в самом неблагоприятном свете. Например, в драме «Лига свободной любви (Школьные огарки)» С. Р. Чернявского 16-летний гимназист Петя к своему омерзению узнает, что его отец посещает публичные дома и заразился сифилисом. Одновременно классный надзиратель Пети, хотя и объявив войну порнографии в гимназии, бесцеремонно возит старшеклассников в сомнительные заведения. Измученный гимназической рутиной и окруженный ницшеанствующими «огарками» – одноклассниками, Петя наконец совершает самоубийство (см.: Чернявский 1908).

Натиск «огарков» угрожает и праведному герою мелодрамы «Дети двадцатого века (огарки)» Н. А. Смурского. Студент и одинокий борец с развратом Григорий мечтает о свободной школе, где не будет «ни учеников ни учителей», а только «товарищи и друзья». Его высокие идеалы о преобразовании средней школы разделяет только Вера, чистая, умная курсистка, которая хочет помочь ему в борьбе с Эдуардом Фон-Бахом, основателем местной фракции «огарков». Победу же одерживает тот самый Фон-Бах. Ему не только удается соблазнить младшую сестру Григория, Любовь, и ее подругу Софию (nomen est omen!), но он даже ухитряется переманить Веру в свой лагерь. Тяжелая заключительная сцена, в которой обычно занятый отец наконец осознает свою вину перед опустившимися детьми, заставляет заключить, что в возникновении «огарков» родители виноваты не менее, чем школа (см.: Смурский 1908).

В этих текстах недостатки родительского воспитания сказываются прежде всего в их невнимании к детям, в их нежелании узнать, что происходит в детских «наверху». В комедии «Кто виноват?» Л. Флерова родители не мешают своей дочери читать эротическую литературу, а своему сыну – Шерлока Холмса (см.: Флеров 1908). Кульминацией пьесы служит встреча дочери с отцом на собрании лиги свободной любви. В повести «Как он жил…» Петра Оленина (1908) интеллигентный отец прекрасно понимает, каким тайным пороком страдает его 16-летний сын Володя, но стесняется с ним поговорить (см.: Оленин 1908). Чтобы все-таки облегчить жизнь бедного сына, он дает ему деньги, намекает на возможность посетить проститутку и дальше не вмешивается в его личные дела. Даже когда семейный быт окрашен в противоположные, то есть в «домостроевские» тона, родители, как правило, так же плохо осведомлены о личной жизни детей и не подозревают о связи сына, например, с горничной (см.: Найденов 1902; Черешнев 1911).

Если родительский дом чем-то напоминает голубятню, в которой члены семьи пересекаются, но не живут, то гимназия, конечно, поражает своим «замкнутым», «окаменевшим» характером. Последний сказывается не только в строгом надзоре как в школе, так и на улице, но и в преподавании «ненужных» предметов типа математики или латыни. Для современников самым ярким символом застойного духа гимназии было изучение древних языков. В литературе 1890-х годов имеется не мало портретов отвратительных преподавателей-классиков, начиная с чеховского «человека в футляре» и кончая шпионящим за гимназистами преподавателем латыни в романе «Гимназисты» Гарина-Михайловского. Красноречивый образ измученного гимназиста, погруженного в зубрежку латинских склонений или первых строк «Одиссеи», можно найти в рассказе «Паша Туманов» Михаила Арцыбашева (1901) и в уже упомянутой драме «Лига свободной любви» Чернявского. Еще в последнее предреволюционное десятилетие рассказывали, что Дмитрий Толстой ввел древнегреческий в обязательном порядке якобы для того, чтобы искоренить в учениках «гордость всезнайства». Дескать, именно изучение языков, которыми никто не может овладеть в совершенстве, было призвано привить гимназистам необходимую скромность и покорность (см.: Золотарев 1907,5).

Второй типичный атрибут гимназии – фигура преподавателя, который начисто лишен самых элементарных педагогических навыков и постоянно придирается к своим ученикам. Редкие случаи, когда преподаватель пользуется уважением или даже любовью гимназистов, в конечном итоге лишь подтверждают общее впечатление «передоновщины». К примеру, в небездарной пьесе Н. А. Новикова «В гимназии», действие которой происходит на фоне ученической забастовки, за политическую неблагонадежность увольняют именно понимающего, пользующегося доверием своих учеников преподавателя (см.: Новиков 1906).

Наконец, следует обратить внимание на то, что в текстах, разоблачающих учебную систему или издевающихся над ней, гимназия почти всегда оказывается провинциальной. Как указано на титульных листах, действие происходит обычно в «некоем, необширном и немалом городе Обалдуйск» (Гзовский 1909, 3), в «одном из губернских городов» (Панцержинский 1905, 1), в «провинциальном городе» (Новиков 1906) и т. д. В этой особенности легко усматривается восходящая к Гоголю традиция показать всю Россию «в миниатюре», сгустить ее самые характерные черты в провинциальном locus'e типа города N (см.: Белоусов 1996, 201). В то же время, своим бюрократически-полицейским режимом провинциальная гимназия представляет собой своего рода микрокосмос общества вообще. Стихийное нарушение гимназистами школьной дисциплины преподносится как борьба за реформы «в миниатюре». Следовательно, директор провинциальной гимназии невольно уподобляется самодержцу (см.: Панцержинский 1905).