Читать онлайн «Такеси Китано. Детские годы». Страница 25

Имитация борьбы сумо — сперва с бумажными фигурками, затем с участием людей из плоти и крови — тест на стратегическое мышление, И, пройдя его, герой больше не боится пожертвовать одним из своих людей. Ямы-ловушки, прикрытые ветками и присыпанные песком, развивают моментальную реакцию на угрозу. Бросая пластиковые «летающие тарелки» и стреляя по ним, Муракава упражняется в меткости. Зная, что рано или поздно игры кончатся, во время шуточной ночной перестрелки с фейерверками он вдруг берется за настоящий пистолет. «Ты крутой! Не бояться убивать людей — значит не бояться умереть самому», — говорит Муракаве новая подружка. Но он одергивает ее скептическим замечанием: «Иногда настолько боишься, что даже хочешь убить самого себя».

Якудза становятся для Китано одним из излюбленных объектов наблюдения прежде всего потому, что, лишенные такой защиты, как мораль и закон, эти люди оказываются наедине со смертью безоружными. Поэтому и идут навстречу ей, часто кончая с собой. Они не боятся страданий — и потому всегда готовы причинить страдания другим.

Одно из основных определений, которые в течение долгого времени западные зрители и критики давали кинематографу Китано, — «жестокий». Даже «Кикуджиро» не заставил исчезнуть этот штамп.

Жестоким, непредсказуемым и взрывным был первый же персонаж, сыгранный Китано в кино, — сержант Хара из «Счастливого рождества, мистер Лоуренс». Он избивал пленных и собственных подчиненных бамбуковыми палками, склонял к совершению харакири и содействовал в этом. Беспощадный к другим и себе, он являл западному зрителю воплощение таинственной восточной натуры, совсем по-другому, чем европеец или американец, относящейся к насилию и жестокости. Однако в первой режиссерской работе Китано стало ясно, что речь идет не об общем архетипе, а о конкретном амплуа конкретного артиста. Слово «жестокий», а в японском варианте — даже «опасный», было вынесено в заголовок. «Жестокие» роли Китано настолько привычны его зрителю, что стали как бы естественной принадлежностью практически любого его персонажа. Жестоки Азума, Уехара, Муракава, Ниси и Ямамото в собственных фильмах Китано — и столь же жестоки киллер в «Гонине» Такаси Исии, учитель в «Королевской битве» Киндзи Фукасаку, корейский ростовщик в «Крови и костях» Йоити Саи.

За жестокостью фильмов Китано и его ролей скрывается мировоззрение. Исследование феномена насилия в кино стало особенно популярным в последние двадцать лет XX века, когда окончательно отошли в прошлое табу на любые визуальные образы. Изображение жестокости может быть фактором социальной критики в серьезном реалистичном кино (к примеру, в британской школе, представленной Майком Ли и Кеном Лоучем). Может быть выражением популярных фобий об угрозе благополучному капиталистическому обществу извне (триллеры о террористах и фильмы ужасов). Может быть авторским исследованием потенциальных возможностей человеческой психики и физиологии, не исследованных до сих пор (творчество Дэвида Кроненберга). У Китано жестокость и насилие — способ наиболее адекватного и близкого к реальности, в глазах автора, описания мира. Мир полон жестокости, избежать которую невозможно, вне зависимости от рода деятельности, социального положения и соблюдения моральных принципов.

Насилие в кино последних лет часто становится одним из приемов — в боевиках и даже комедиях, которые в таких случаях принято называть «черными». Для Китано насилие — не столько прием, сколько важная часть эстетической программы. Насилие внезапно и правдоподобно. Оба определения равно важны. Опытный комик, Китано уподобляет технику смехового шока технике шока, связанного с жестокостью: «Насилие — как комедия: оно ударяет внезапно, без предупреждения. Думаю, в боксе страшнее видеть кулак, чем того, кого бьют». Но в фильмах Китано способен шокировать не только резкий контрастный монтаж, сменяющий статичный план, но и то, как подано насилие: сухо, скупо, реально. Режиссер называет два источника вдохновения. Первый — документальные кадры убийства партизана шефом сайгонской полиции в 1968 году, одним выстрелом в упор: «Камера не двигается. Ни вниз, ни вверх, и это — самое шокирующее зрелище, которое я когда-либо видел». Второй — воспоминания самого Китано об эпизоде из детства, когда при нем во дворе пырнули ножом знакомого парня. Ничего страшнее Китано не встречал — по меньшей мере, в кино.

«Смерть может наступить в любой момент, совершенно неожиданно; вот в этом и состоит настоящая жестокость», — заключает режиссер. Снимая сцену убийства высокопоставленного якудза в фильме «Ребята возвращаются», Китано не сообщил актеру, как будет выглядеть исполнитель роли киллера, — и в результате ему удалось действительно удивить «жертву», когда невинной внешности велосипедист оказался жестоким убийцей. Во время съемок перестрелки в баре в «Сонатине» Китано попросил осветить один темный угол, а зачинщиков потасовки зайти с черного хода и стрелять из неожиданного, неосвещенного угла: испуг и удивление массовки были неподдельными. Когда с ноги актера, исполнявшего роль якудза-жертвы и резко упавшего на землю, упал ботинок, глава костюмерного цеха лично побежал к режиссеру извиняться за оплошность, но Китано, разумеется, был крайне доволен непредвиденной деталью и сохранил ее в фильме.

«Я смотрю разные, самые жестокие фильмы, но в сценах перебранок, предшествующих драке, когда звучат реплики вроде «Выходи на бой, ублюдок!», — я в эту секунду тут же ощущаю что-то вроде «утечки пара». Ничто не может помешать взрыву насилия. Но перед этим взрывом есть момент покоя, состояния повышенной компрессии. Внезапный, резкий перелом в этом состоянии, за которым следует сцена насилия, — это основа моих фильмов», — констатирует режиссер.

Китано критикует гонконгскую школу боевиков — в них, по его мнению, сцены насилия слишком похожи на танцы или костюмированное шоу. Китано протестует против любых форм эстетизации жестокости. Комментируя излишне (как ему кажется) кровавые сцены в фильмах таких коллег, как Квентин Тарантино и Такаси Миике, он замечает: «Вкусы у всех разные, и каждый сам решает, сколько соуса выдавить на котлету или картошку фри. У некоторых они прямо-таки плавают в соусе. Так же отличаются друг от друга люди, которые могут получать неподдельное удовольствие от вульгарности, и те, которые на это не способны».

Так называемый «азиатский экстрим», исторически связываемый с именем Китано, в реальности чужд его фильмам. Насилие в них никогда не выглядит красивым или привлекательным, хотя оно, бесспорно, завораживает. Завораживает и пугает: Китано признавался, что с детства, когда сталкивался с проявлениями насилия каждый день, он не мог побороть в себе страх перед жестокостью. Страх порождает своеобразную форму протеста. Собственно, морализм в той или иной форме проявляется в фильмах Китано исключительно в связи с насилием. Его трагические герои — не те, которые становятся жертвой насилия, но те, кто являются его источником. Именно за это они наказаны: режиссер с гордостью замечает, что все персонажи его фильмов, которые вольно или невольно стали причиной страданий других, в конечном итоге страдают за это сами. Чаще всего — погибают.

«Я считаю, что тот, кто применяет насилие, — замечает Китано в беседе с французским актером и режиссером Матье Кассовицем, — должен знать, что и по отношению к нему оно может быть применено. Когда убиваешь кого-то, ты должен помнить, что и тебя когда-нибудь убьют. Вот почему в моих фильмах если совершается убийство, я беру на себя ответственность за смерть того, кто его совершил; никакого хеппи-энда».

Китано никогда не смеется над насилием, он периодически пародирует слишком легкомысленное отношение к нему, характерное для современного кинематографа. Небольшая банда злодеев, нападающих в самом начале «Затойчи» на главного героя, будто насмотревшись других самурайских фильмов, готовится к «крутому» сражению, вместо которого их ожидает лапидарная и карикатурная бойня. Когда один из бандитов красивым движением выхватывает меч из ножен, первым делом он наносит случайное ранение стоящему рядом товарищу. Законы кино очевидно противоречат законам физики, не говоря о правилах фехтования.

В «Затойчи» кровь, против обыкновения Китано, льется ручьями и хлещет фонтанами, но это кровь нарочито нереалистичная, нарисованная на компьютере. Режиссер картинно сокрушается в интервью, данных к выходу фильма, что в наши времена никак не избежать спецэффектов, и потому обнажает прием, превращая кровавую баню в своего рода пародийный мультфильм. «Когда в моих фильмах льется кровь, я думаю о ней как о соевом соусе», — презрительно замечает Китано. Кровь — лишь деталь грима, а не повод для картинного смакования или лицемерных сетований.