Читать онлайн «Евреи и Евразия». Страница 5

Для современного мыслящего русского человека не может не быть предметом пристального внимания и жгучего, хотя бы и недоброжелательного интереса проблема судьбы русского еврейства во всей неизбывности ее имманентной трагики, еще до великой общероссийской катастрофы внешне проявившейся как в забитом, бесправном существовании миллионных масс народа, так и в поголовном, надрывном увлечении русско-еврейской интеллигенции утопическими и максималистическими формами социализма и политического демократизма в их самом вульгарном, материалистическом понимании. Главная же и непосредственнее всего его затрагивающая острота проблемы состоит в неоспоримом факте тупого и истерического фанатизма, с которым бросилась еврейская интеллигенция и полуинтеллигенция на помощь тем духовно созвучным общерусским элементам, которые с усердием и выдержкой поистине сатанинской раскачивали двухголовый таран гражданской войны, раздували ее всеиспепеляющее пламя, взрывали и уничтожали политическую и военную мощь государства, дробили на части его территориальную плоть.

Проблему эту, во всем ее многостороннем значении и неповторимом своеобразии, могут ставить и пытаться посильно разрешить только люди, не затемнившие своей способности к правильным, трезвым оценкам и своей решимости на открытые и мужественные действия ни исступленными, воистину человеконенавистническими выкриками невежд и маньяков, ни нарочитыми, сентиментальными оправданиями и самооправданиями, выдумываемыми людьми, доныне пребывающими в духовном плену у старых, отживающих или отживших свой век рационалистических, уравнительно-смесительских политических и правовых теорий. Заметим тут же, что в наше время вторая из опасностей, которые мы выше пытались указать, получила не меньшее, если не большее распространение и утверждение в умах, чем первая, и что поэтому против нее не менее, чем против первой, должно ополчаться всякое сознание, искренно ставящее целью правильно и в правильной культурно-исторической и религиозно-философской перспективе поставить эту исполненную трагизма проблему и наметить пути и вехи ее возможных в грядущем разрешений. Против опасности новых отклонений и увлечений общественных и умственных усилий, направленных на изыскание разрешения еврейского вопроса, на старые пути мнимовнеконфессионального безразличия и вульгарно-демократических шаблонов, направлено острие настоящей работы.

Для сторонника евразийского мировоззрения на Россию и ее народы возложено носительство великого религиозномистического, мессианского призвания перед лицом Божиим и грядущими вселенскими судьбами человечества — призвания, ныне воспринимаемого еще только как некое эсхатологическое упование, но уже явленного многими знамениями среди грозы и бури великой российской катастрофы тем, кому дано было вместить и осмыслить, хотя бы частично и несовершенно, глубинное значение Революции со всеми ее апокалиптическими ужасами. И поэтому преисполненная некоей жуткой таинственности судьба того из народов России, который, живя или скитаясь, как изгой, по лицу ее земли, является в то же время по плоти и вере отпрыском того народа древности, которому дано было со столь необычайной остротой и непосредственностью восчувствовать богосыновство человека и устами которого дано миру свидетельство неложное о бытии Единого Истинного Бога Живого, — эта необычайная, исполненная пророческой и символической значительности судьба именно духовным очам евразийца предстоит как некий предустановленный в веках аналог трагической судьбы самой России — конечно, в той мере, в какой возможно вообще намечать и утверждать подобия в судьбах столь хронологически и по конкретным признакам не сходных соборно-личностей.

С этой точки зрения то обстоятельство, что на снежных полях России произошла предустановленная в Книге Судеб встреча ветхого деньми Израиля с тем народом, который в наши дни ценою несчетного множества жертв произвел в мировых масштабах опыт осуществления Царствия Божьего и правды Его в порядке революционно-катастрофическом, и что судьбы именно этих двух народов сплелись в столь тесный клубок, — обстоятельство это для всякого мистического постижения исторических судеб человечества не может не восприниматься как факт необыкновенно глубокого, первостепенно-символического значения.

С другой стороны, православно-верующий христианин ощущает доныне непоколебленное православие России как явленную ей великую милость Божию, так как православная церковь в наше время является единственной вселенской христианской церковью, которой дано было уберечься от соблазна, которому издревле подпала церковь римская и от которого не свободны и отколовшиеся от нее церкви Запада. Соблазн этот состоит в подмене первобытной чистоты евангельского и патриотического учения о Церкви как о мистическом союзе, символически являющем человечеству образ грядущего в конце времен Царствия Божия, и осуществления его в духе свободы и благодати, — внешней силой римской лжетеократической утопии царствия мира сего. И вот такой православный христианин, высоко ценящий свою принадлежность к Церкви, донесшей до наших времен неоскверненным учение первых веков христианства, встречает в своем непосредственном окружении, в территориально-государственной рамке православно-избраннической России или вкрапленным в состав своего ныне переживаемого зарубежного рассеяния народ, до наших времен донесший яростное и страстное отрицание благовестия о воскресении Христовом. Отсюда возникает коллизия, исполненная высочайшего, неподдельнейшего трагизма; для православного христианина только в этом факте его религиозно-исторического опыта и в настоятельной потребности факт этот так или иначе освоить и осмыслить с некоторых высших, провиденциальных и вселенских точек зрения и вывести из него необходимые жизненно-практические заключения и содержится целиком еврейская проблема. С последней, конечно, в ее аспекте культурном, историческом, государственно-политическом, экономическом и житейски-бытовом всякий встречается в самых разнообразных областях действительности. Но всякий, кто обладает правильной перспективой зримых и умопостигаемых ценностей, всякий, кто исполнен сознания примата области религиозной духовности над остальными областями и планами действительности, должен искать истинного и адекватного решения этой многосторонней проблемы, прежде всего в области догматико-метафизической и религиозно-культурной.

Во всяком случае, едва ли можно уже в наше время убаюкивать себя столь излюбленными среди непосредственно нам предшествовавших поколений надеждами, что вся глубина, все сложное многообразие еврейского вопроса может быть постигнуто и истолковано в терминах позитивного и рационалистического знания. К этому утверждению, уже высказанному выше, нам придется еще возвращаться в нижеследующем изложении, которое ставит себе главной целью опыт обоснования возможности прочных и истинных разрешений многотрудного комплекса русско-еврейских вопросов именно в рамках взглядов на государственно-политическое будущее и вселенско-историческое призвание России, к которым приходят евразийцы путем обозрения основных линий русского исторического развития и географических особенностей его территориально-государственного вместилища, учета многообразного опыта переживаемой революции и переоценки доныне господствовавших воззрений на общественную справедливость и право с точки зрения вековых народных идеалов и чаяний.

Уже давно пора было бы понять столь необыкновенно простую истину, что успешность усилий к разрешению еврейского вопроса, хотя бы только в рамках внешних, государственно-политических и общественных отношений, предполагает активное и творческое участие в них также самих евреев, участие, исполненное стремления к истинному миру и благу в духе той деятельной любви, которую справедливо приписывает Л.П. Карсавину его еврейский оппонент. И мы считаем очень удобной исходной точкой для нашей критики господствующих в еврейско-интеллигентской среде воззрений тот выше нами уже отмеченный факт, что и А.З. Штейнберг, столь выгодно отличающийся от подавляющей массы еврейской интеллигенции социалистического толка своим открытым положительным ценением традиционных религиозно-культурных начал, не ушел, однако, от всеобщего, коренного недостатка этой интеллигенции. Всякий искренний и не предвзятый наблюдатель подтвердит — и эта мысль здесь, кажется, не впервые высказывается, — что при всей внешней революционности своего идейного и житейски-бытового облика еврейский периферийный интеллигент не в состоянии преодолеть свой застарелый духовный склероз, свою поистине контрреволюционность дурного стиля, сразу и как бы чудом в нем проявляющиеся при — приближении к обширным, заброшенным пустырям еврейской проблемы. Дойдя до этого рокового места, люди архиреволюционных и анархистско-индифферентных воззрений на веру в Бога, родину, патриотизм, национальность и т. д. вдруг, словно по вмешательству сверхъестественных сил, обращаются в косных, бессмысленно упорствующих педантов. Именно эта животрепещущая, старая и вечно новая тема есть тот пробный камень, на котором так легко обнаружить и обличить, как мало истинного стремления к обновлению и преображению жизни и отношений между людьми у этих мнящих себя и от остальных таковыми почитаемых ультрареволюционеров. Тут теряется всякая память о великой грозе нашего времени, еще потрясающей и уже, в сущности, совершенно разрушившей все старое здание дореволюционного общества со всем комплексом его междунациональных и социальных отношений; теряется всякое ощущение того всесокрушающего морозного вихря из межпланетных, потусторонних пространств, который уничтожил до основания не только старое полицейско-бюрократическое государство, этого застарелого, онтологического врага задавленного чертой оседлости и процентной нормой еврейского интеллигента, но и все старые основы духовного, экономического и политического бытия еврейского народа в России, изменил в корне все отношения, перестроил все перспективы. В больном утопическом сознании периферийного интеллигента только та скала, на которой он возвел нехитрое здание своего упрощенного, бесцветного духовного мира, осталась непоколебленной среди всеобщего крушения и, следовательно, то, чего он так упорно добивался, чего так страстно жаждал — окончательное освобождение от угнетавших и связывавших пут — чудесным образом, препаче всякого чаяния достигнуто, и притом само собою, без особенно активных усилий или особенно тяжелых жертв. Отсюда бессмысленная, утробная боязнь всякой попытки пересмотра сложившейся в настоящее время картины отношений, которая при ближайшем всмотрении, чего доброго, может оказаться вовсе уж не столь идиллической, может потребовать еще истинных и тяжелых усилий. Но одно отдаленное предчувствие того, что голос истории может потребовать чего-то большего, чем простое ожидание того окончательного «уравнения в правах», которое, как зрелый плод, должно само собою свалиться с дерева «диктатуры трудящихся» или mutatis mutandis, «демократической гражданственности» и «истинно народоправства» — приводит нашу периферию в неописуемый ужас, от которого она шарахается пугливо к «старинке» вместе с А.З. Штейнбергом. «Старинка» — это тот старый, привычный круг давно сложившихся и обжитых отношений, при котором голый факт подверженности бесправию и угнетению извне создает право на красивую позу и самолюбование и претензии на некий нравственный капитал, создающиеся сами собою, без особенно глубоких внутренних переживаний, борьбы и преодолений. Как раз в данном случае не следует переоценивать действительно беспредельную, болезненно тонкую чувствительность, с которой периферийный интеллигент реагирует на всякую отдаленнейшую возможность какого бы то ни было поражения своих интересов в области политического и гражданского обихода. При всей своей элементарно-слепой ненависти к «угнетателю», в каких бы внешних формах и категориях этот угнетатель ни получал свое внешнее проявление (как правитель, правительство, правящая группа или слой, «господствующая» нация и т. п.), еврейский периферийный интеллигент умеет ценить не только реальные блага житейски комфортабельного и юридически удовлетворительного внешнего положения, но и те «бичи и скорпионы» власти, которые своими ударами и ужалениями могут еще подогнать его болезненную, удивительную, еще ожидающую своего Достоевского способность и вкус к самопожертвованию ради зла, придать новые ступени к высокой пирамиде его самоутверждения и самолюбования, напитать его самоуединившуюся, болезненную гордость.