Читать онлайн «Евреи и Евразия». Страница 28

Между тем именно здесь, наряду с очень многими задачами более подчиненного характера, хотя самими по себе и очень важными, о которых шла речь в предыдущей главе был упущен величайший и основоположной важности национально-религиозный подвиг, необходимость которого настоятельнейшим образом диктовалась особенным положением еврейства не только как национальности, но и как носителя особой, никем более, кроме этой одной нации, неразделяемой религиозной сущности. Элементарнейший здравый смысл мог подсказать необходимость для народа отстаивающего свое индивидуальное национально-религиозное существование и пребывающего в состоянии вкрапленности в среду народов иной религиозной природы, выработать такие формы и проявления догматико-метафизической и религиозно-философской мысли и мистического мироощущения, которые, будучи на уровне многообразных и переплетающихся культурных веяний и течений современности, не только оказались бы в состоянии сопротивляться все усиливающемуся напору поверхностного свободомыслия и воинствующего безбожия. Этот подвиг должен был также дать еврейству достаточное моральное и умозрительное основание, чтобы и при современных условиях утверждать свое бытие в этом мире не как секты или толка, не как сорной травы, случайно не выполотой из многоцветного вертограда Господня, но как некоей вселенской веры среди остальных религий единобожески верующего человечества, великой не одними прошлыми заслугами, но и глубоким реально-мистическим и догматическим содержанием. Ибо, при всей несомненной наличности огромной экзегетической, мистико-поэтической, талмудической, ритуально-юридической и всякого рода иной религиозной литературы, дошедшей от очень древних времен, — всего того, что Л.П. Карсавин назвал «расплавленной стихией, закованной в алмазные цепи тончайшей силлогистики», — в известном смысле, в смысле попытки вложения возможной полноты религиозного опыта современного человека, со всеми колебаниями и сомнениями его мятущейся души, в рамки глубокого и всеобъемлющего богословского и философского учения, уловления расплавленной стихии в адекватные формы большого стиля и всеобъемлющего значения — у нас, евреев, еще, можно сказать, совсем ничего не сделано. Если и попадаются у нас чуткие и талантливые одиночки, пытающиеся вырваться из вампирических духовных объятий обветшалого, схоластического, давно мертвого чисто талмудического знания, в последнем счете только разбавляющего и ослабляющего вошедший в еврейскую кровь крепкий библейско-мифологический и мистико-символический настой, вырваться не для того, чтобы попасть из талмудического огня в иссушающее полымя материалистических и позитивистских поветрий, а чтобы приобрести возможную полноту истинно спасающего Богознания, — то одиночки эти, не находя отклика, понимания и руководства, в той или иной форме духовного гибнут и направляют свои иногда недюжинные духовные силы на проторенные пути соблазнительных и беспочвенных утопий, между тем как настоящее, большое, первейшей важности дело так и остается непочатым.

Если бы надо было характеризовать наглядным примером элементарность и примитивность современной еврейской религиозно-философской мысли, вряд ли, кажется, нашли бы мы более разительный свежий пример, чем некоторые соображения, выдвинутые А.З. Штейнбергом в виде возражения на утверждения Л.П. Карсавина. Его характеристика возможного обращения Израиля ко Христу, как отпадения от Отца, как измены Ему, поражает своей поверхностностью и произвольностью, связанной с какой-то до конца не желающей просто понять противника деланной наивностью, пытающейся проглядеть факт утверждения христианства его Основателем как учения, не отменяющего, но восполняющего Закон и Пророков, и что самое понятие Бога-Отца, которым в данном случае оперирует г. Штейнберг, обретает реальное содержание и диалектическое осмысление только в христианской идее триипостасности Божества. «Пря о вере» с христианством, завещанная еврейством своим исповедникам, требует более тонкого разбор средств и более интенсивного напряжения богословской мысли, она требует прежде всего более тонкого и глубоко, го освоения арсенала определений, понятий и доводов, которыми оперирует христианский противник. Если же постулат «благодатной», но страшной близости человека к Богу, явленной в таинственной, мировой мистерии Боговоплощения, включать, как нечто меньшее и объемлемое, в стих Иеремии «небо и земля переполнены мною», как в нечто большее и объемлющее, — а так именно поступает г. Штейнберг — то из такого смешения догмата и эсхатологического чаяния реального Богочеловечества с понятий ми, еще вполне вместимыми в отнюдь не богословских категориях светского пантеизма, — из этого не получится ничего, кроме напрасного и досадного затемнения предмета и природы всего еврейско-христианского спора.

Еще ниже, и формально и по существу, приходится оценить довод г. Штейнберга, высказанный в форме заданного Л. П. Карсавину патетического вопроса: «Слыхали ли Вы когда-нибудь, чтобы не поколебавшийся и непоколебимый в своей вере еврей перешел в христианство?» Формально довод этот представляет собою пример некоей бессознательной, не лишенной остроумия, но легко вскрываемой казуистики, собственно, не смысловой, а словесной и даже типографской, весь эффект которой состоит в том, что приведенный вопрос может быть прочтен двояким образом: с логическим ударением на слове «своей» или на слове «веры».

В первом случае весь вопрос представляет собою отрицательную тавтологию и, естественно, не может вызвать другого ответа, кроме отрицательного. Во втором же случае ответ может быть разный, ибо вполне возможно и даже тысячи раз случалось, что какой-нибудь еврей, хотя и будучи человеком вообще религиозным, перестает находить удовлетворение в догме и содержании еврейской религии и переходит в христианство. Ожидание г. Штейнбергом непременно отрицательного ответа на свой вопрос как раз и основывается на мнимой смысловой близости второй формы с первой. Но, как уже было сказано выше, мы считаем довод г. Штейнберга несостоятельным не только формально но в значительной степени и по существу: вся трагедия современного еврейства в наше время прежде всего в том и состоит, что, по крайней мере, поскольку дело идет как раз о тех слоях и кругах еврейства, в которых вращается и пишущий эти строки и, по всей вероятности, сам г. Штейнберг, самое выражение «верующий еврей» все более и более превращается в contradictio in adjecto и что возвращение такого еврея в лоно религии вообще становится возможным только как переход в христианство. Пишущему эти строки пришлось однажды слышать из уст одного христианского проповедника, что сейчас христианская проповедь евреям должна все более и более считаться с необходимостью свидетельствовать и толковать евреям уже не христианство, а их же собственных пророков. И уже задолго до г. Штейнберга люди из еврейской периферии выдумали тот довод в ответ на подобные упреки, который ему хотелось бы обратить в некоторую апологию периферийного еврея вообще: они тоже догадались вычитать из Библии и Пророков, что «мечта о справедливом устроении общественной жизни есть исконная идея еврейской культуры» — и уже больше Библию в руки не брали. Стремление вычитать раз и навсегда прямо из пророков заветы рабочего движения с тем, чтобы этим купить себе право больше уже ничего из пророков не читать, столь чудовищно распространено, что, каясь, зная, что г. Штейнберг, хотя и социалист, хорошо знает и высоко ценит Библию, я надеялся хоть у него не встретить этого «оправдания», но жестоко ошибся. Г. Штейнберг, оказывается, еще считает возможным религиозное обоснование рабочего движения именно в современной европейской его разновидности, явно и агрессивно безбожной и богоборческой. Всецело соглашаясь с замечанием его самого о том, что авторы обвинительного акта против еврейских отщепенцев могли бы сами попасть на скамью подсудимых, мы дополним его только в том смысле, что самые доводы, приводимые им для их, отщепенцев, защиты, могут под искусной рукой превратиться в тяжелый обвинительный материал.

Итак, важнейшая, существеннейшая и основоположная работа, предстоящая будущему передовому слою еврейского народа в России и единственно могущая оправдать и осмыслить самое существование еврейства как носителя и исповедника особой догматическо-религиозной индивидуации единобожески верующего человечества, работа, которая единственно может оправдать также значение и полезность всей остальной деятельности этого слоя на пользу родного народа, состоит в оформлении и уточнении религиозной догматики иудаизма, в создании концентрированной системы иудейской богословской и догматико-метафизической мысли, в новом, всеобъемлющем исследовании сокровищ боговдохновенной мысли пророков и учителей веры. Богатства древней еврейской религиозной литературы должны быть высвобождены из-под спуда многовековой схоластической трухи и ее тонких ядов скептицизма и бездушного рационализма, извлечены из отравленной миазмами духовно отъединенного гниения атмосферы «ешиботов» и вынесены на вольный воздух истинно философского освоения в свете и в категориях многостороннего и набожного любомудрия, сопрягающего благоговение перед свыше откровенною истиной с благодатным духом свободного исследования и сопоставления.