Читать онлайн «Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы». Страница 52

«Вышли девки в хоровод»

Обилие праздников отнюдь не означало, что работы полностью прекращались. Бездельничать было некогда. Даже на Пасху, если она была поздней и уже шла пахота или начинался ранний сев, отдыхали только один день, само Воскресенье Христово, а наиболее рьяные работники, вернувшись из церкви, разговевшись и немного отдохнув, с обеда выходили в поле. Разумеется, зимние праздники отмечались по полной программе, дня три, но весной и летом праздновать было некогда.

Праздники сопровождались торжественными семейными обедами, а некоторые, например, никольщина, и братчинами – коллективными пирами, когда заранее варилось общественное пиво и ставилась брага, пеклись общественные пироги, люди ходили из дома в дом или же, если была возможность, разворачивали столы на улице. Однако одними пирами праздники не ограничивались. Они непременно сопровождались играми и гуляньями, хороводами и плясками. На Пасху по всем русским деревням непременно воздвигались огромные общественные качели, да нередко ставились качели и по дворам. Тогдашние качели были двух типов. Одни – похожие на наши современные: на высоких козлах подвешивались 4 веревки, на которых крепилась длинная и широкая доска. Другие были сложнее: на очень высоких козлах из бревен закреплялось вращавшееся между ними бревно, и в него попарно врезались 4 крепких жерди, между концами которых висели 4 ящика-люльки, вращавшиеся на осях, проходя между жердей. Кое-где ставились и общественные карусели. На Масленицу устраивались катанья с какой-либо ближайшей горки на санях, причем у более богатых хозяев могли быть и специальные небольшие санки с сиденьем и спинкой, ярко расписанные и обитые. Устраивались и катанья вдоль деревни на санях, запряженных лошадьми, которые были ярко украшены лентами. Разумеется, кульминацией праздника было сожжение Костромы, огромной куклы из соломы, одетой в сарафан и платок. Нередко на Масленую устраивались и кулачные бои. В дополнение к этому – ряженые и различные дурачества. На Троицу непременно шли девичьи гуляния и хороводы, сопровождавшие старинные обряды завивания березки, похорон кукушки и кумления. Молодежь активно праздновала Ивана Купалу, собираясь где-либо на лугу, на берегу реки, прыгая через костры и устраивая ночные купания. Крещение и Рождество, естественно, не обходились без веселого колядования и славления домохозев; затем славильщики устраивали праздничный пир из собранной снеди. Было много веселья, смеха, шума, грубоватых шуток и не так уж много пьянства, хотя и без этого не обходилось.

На веселых Святках, кроме колядования, еще и традиционное хулиганство деревенских парней: ведь о Святках вся нечисть бесилась, и молодежь имитировала ее бесчинства. Были шутки изощренные, например, у засидевшегося в кабаке мужика перепрягали заждавшуюся его лошадь головой к саням, хвостом вперед; или распрягали лошадь, сани подтаскивали к забору, оглобли пропускали на другую сторону, и вновь запрягали. Но обычно шутки были грубее, и не всегда безобидные: поздним вечером с маху ударить бревном в стену избы, так что все обитатели подскочат с испугу, забравшись на крышу, насыпать снегу в трубу или просто развалить поленницу дров. Хозяин, конечно, выскакивал из избы с руганью, но сердился недолго: он и сам в молодости учинял такое.

Обычно вся деревня в той или иной степени принимала участие в сложном и длительном свадебном обряде и пиру, где также не обходилось без ряженых. Праздниками были крестины детей, тоже сопровождавшиеся возлияниями, как и поминальные трапезы. Нервное напряжение, накапливавшееся за время тяжелых и напряженных работ, требовало выхода и выливалось в буйное праздничное веселье, когда, выпив на рубль, веселились и буянили на сотенную бумажку.

Воскресным днем

В помещичьей деревне обитатели усадьбы нередко принимали участие в празднике, если не активное, то хотя бы как свидетели. Были традиции, которые трудно было преступить и самому строгому помещику. На Рождество в усадебный дом из деревни являлись ряженые и славильщики с колядками, их нельзя было не пустить. А на Пасху приходила если не вся деревня, то, по крайней мере, ее наиболее солидная мужская часть – похристосоваться с господами, обменяться крашеным яичком. Непременно христосовались и со всей дворней, до самого последнего комнатного мальчика, как во Дворце император и императрица в течение трех дней должны были христосоваться не только с придворными, но и с солдатами охраны, камер-лакеями и прочими служителями. Если господа были попроще и не препятствовали барчатам общаться с деревенскими детьми, их приглашали на Рождество на елку, а на Пасху они вместе с барчатами в гостиной катали с лубяного желоба крашеные яйца.

«В детстве, – пишет дочь богатого и не особенно любезного с мужиками помещика, – мы очень любили эти крестьянские праздники и пиршества, их яркость, шум, движение, шмыготню и крики ребят, пестрых девиц, прогуливавшихся из конца в конец широкой улицы. Хождение по улице начиналось сразу после обеда и кончалось поздно ночью… За последние десять лет между японской войной и войной 1914 года русское крестьянство стало стремительно богатеть. Дочки уже щеголяли и в шелковых платьях. Но в последнюю четверть ХIХ века не у каждой девушки был даже шелковый платок, который полагалось носить на плечах или на голове. Тяжелые, с бахромой, прекрасной расцветки, эти платки усиливали нарядную красочность веселой толпы деревенской молодежи.

Часами гуляли они взад и вперед по длинной улице, девушки взявшись за руки, парни врассыпную. Ходили и ходили, перебрасываясь шутками, пока не задребезжит гармоника… Я еще застала хороводы, но в конце 80-х годов деревня от хороводов перешла на кадриль… Девушки почти никогда не танцевали русскую, только жеманно поводили плечиками, хихикали, прикрывая рот концом пестрого головного платка. Им русская казалась грубым, мужицким танцем… Только старухи, хватившие крепостного права, знали русскую, знали, как плыть, правой рукой махать платочком, подманивать партнера. Ну а молодежь отплясывала бессчетное количество кадрилей, одну за другой, весь вечер и часть ночи. К вечеру от кабака шел пьяный гул, и мама спешила увезти нас домой» (107; 57).

Сказав о праздниках и пьянстве, не миновать поговорить и о питании крестьян. А оно было разным, в зависимости и от местности и традиций, и, главное – от зажиточности крестьян. «Вообще мы ели хорошо, – вспоминал бывший крепостной, – в скоромный день холодное заливное (студень), вареный окорок, потом русские щи или лапша, жаркое баранина или курица, часто готовился гусь, утка. Осенью молодые барашки почитались лучшим кушаньем. Гуси, утки, куры были всегда домашние; что покупали, обходилось очень дешево, начиная с хлеба, который хотя был не местного урожая, а привозный водой из Тамбовской губернии, но весной по приходе судов продавался: мука ржаная за куль в 9 пудов от 6 до 7 рублей, рожь такого же веса от 5 до 6 рублей, горох кульковый лучший 80 копеек четверик, пшено отборное кульковое тоже; крупа гречишная четверть в 8 пудов 4 рубля; говядина 3 копейки; баранина 2 копейки за фунт; гусь кормленый 30 копеек; утка 15 копеек, курица еще дешевле; яйца 4 копейки десяток; масло коровье 15 копеек фунт, постное 5 копеек; привозная красная рыба, осетры и белуга 7 и 10 копеек фунт; икра паюсная 15 копеек; мед лучший казанский от 6 до 10 рублей пуд. Все это не на серебро, а на медные деньги или ассигнации. При виде этих цен продовольствия за шестьдесят лет и сравнивая их с ценами настоящего времени (в 1860-х гг. – Л. Б.), можно думать, что тогда люди были в большем довольстве.

Утвердительно скажу: нет. В народе тогда было больше нужды. Простонародье северных губерний кормилось почти одним ржаным хлебом и серыми щами, калач почитался редким лакомством, пряник – богатым подарком. В крестьянском быту от своего скотоводства все молочные скопы, лишняя скотинка, барашки, ягнята, яйца, все продавалось по необходимости, а питались горохом, толокном да репой пареной. Наше село не в счет. Промыслы доставляли нам средства не в пример лучше других мест» (83; 125).

Именно так. Ржаной хлеб, не всегда даже досыта, а иной раз и добытый нищенством «Христа ради»; квас, серые, из капустного листа, щи, а то и зеленые – из щавеля, крапивы и сныти; каша, хорошо, если «черная», ржаная, а то и «зеленая», из недозревшей ржи (с пустых щей животики подводит); толокно, плотный гороховый кисель или жиденькая саламата из заваренной на воде муки. Так по будням питалась основная масса крестьянства, и хорошо, если не одна только тюря из покрошенного в квас, а то и в воду хлеба стояла на столе. А уж если в нее покрошить зеленого лука да огурец, да вяленой рыбы, так это называлось «богатая тюря». Недаром поговорка гласила: «Часом с квасом, а порою и с водою». Редкие праздники – не в счет, по поговорке: «В праздник и дворовый пес блины ест». Среди пирогов, в ту пору бывших нормальным, чуть ли не повседневным русским блюдом, почетное место занимали ржаной пирог с пшеничной начинкой и пирог «с таком» – пустой.