Читать онлайн «От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации». Страница 17

Вернемся к стилистической особенности данных текстов, упомянутой выше: речь идет о появившемся в риторике В. Путина (и особенно сильно заметном в новогоднем поздравлении 2013 года) стремлении дублировать сказанное с помощью синонимов, о настойчивом повторении одной и той же мысли за счет прагматически-избыточного (снова напрашивается определение «паттернизированного», как оно употребляется в коммуникативистике[145]) предъявления смыслов. Это не значит, что принципиально поменялся основной архетипический паттерн речи; мы опять-таки обнаруживаем в тексте уже знакомую, хотя и чуть измененную связку «Страна – Россия – движение вперед» (последнее словосочетание заменило термин «развитие»). Но более всего риторический образ политика складывается благодаря повторяющимся лингвистическим конструкциям, представляющим собой пару близких по смыслу терминов, чаще всего объединенных союзом «и». Вот только некоторые из них: «теплых, сердечных», «единой и сплоченной», «с честью и достоинством», «милосердие и бескорыстная щедрость», «восстановим и построим», «с надеждой и мечтами», «удачу и успех», «успешной и процветающей», «чувства и устремления», «планы и замыслы», «понимание и помощь», «любовь и заботу», «здоровья и счастья», «согласие и благополучие»… Этих однотипных конструкций так много, их удельный вес в общей «ткани» выступления настолько велик, что вряд ли подобный риторический прием можно считать случайностью. В предыдущем году их было меньше, но, тем не менее, и там отмечались «доверие и поддержка», «родными и близкими», «работе и учебе», «творчестве и созидании», «чуткими и милосердными», «щедрыми и заботливыми», «энергии и труда», «единства и ответственности» и т. д.

Конечно, большинство из этих конструкций безнадежно шаблонны: родные и близкие, честь и достоинство, работа и учеба, здоровье и счастье… Но, несмотря на такую шаблонность (а может быть, и благодаря ей), они формируют в речи политика определенные лейтмотивы смыслов и, за счет многочисленных повторов, как нерадивому ученику, «вдалбливают» эти лейтмотивы реципиенту коммуникативного послания. На наш взгляд, подобные семантические ряды не только служат целям упрощения и редукции содержания политической речи, на которые часто делается ставка в общении с массовой аудиторией, не только способствуют суггестивному воздействию на слушателя, но и лишний раз отсылают нас к образу Правителя в его ипостаси заботливого отца, пекущегося о том, чтобы «дети» как можно лучше усвоили урок. Приведем здесь сравнение В. З. Демьянкова, считающего, что политический дискурс (и дискурс опосредующих его СМИ) – это «нечто вроде закусочной Макдональдса: такой дискурс должен легко перевариваться и быстро производить свой эффект (“усваиваться”, как и любой фастфуд), позволяя по возможности незаметно манипулировать сознанием аудитории»[146]. И в этом смысле упрощенная, банальная лексика политической речи действительно может способствовать более успешному «ментальному усвоению» публикой, особенно неискушенной, установок и идей политика.

Разумеется, мы крайне далеки от наивной и прямолинейной мысли, что в коммуникативных приемах каждого конкретного политика (в данном случае – В. Путина) всегда отрабатывается один и тот же архетипический образ, повторяется всегда идентичная коммуникативная идея. Напротив, мы убеждены, что проблема недостаточной эффективности политической коммуникации, ощущения фальши и диссонанса, зачастую возникающие у электоральной аудитории, продиктованы как раз противоречием, рассогласованностью тех многочисленных архетипических моделей, которые формируются вербальными, визуальными, поведенческими и иными стратегиями лидера. Скажем, коммуникативный абрис того же В. Путина довольно часто отсылает нас скорее к архетипу верховного Божества, а иногда – к символическому образу Мага и Волшебника, которые, словно фокусник из шляпы, добывают чудеса, воплощают надежды, исполняют мечты. И тогда в ходе «прямых линий» (еще один характерный, нуждающийся в особом исследовании жанр политической риторики), по мановению руки президента, пенсионерке и фронтовичке вдруг повышают пенсию на 700 рублей, а девочка Катя получает щенка от собаки лидера. Или возьмем хотя бы абсолютно неожиданное заявление политика о помиловании М. Ходорковского, прозвучавшее после прямой трансляции «большой» пресс-конференции декабря 2013 года; возникновение «архетипически-магических» ассоциаций в тот момент вполне поддерживалось комментариями экспертов в духе следующего: «Это просто чудо! Невозможно чуду дать экспертную оценку, как невозможно комментировать решения небесной канцелярии»…[147] Такие ситуации напоминают нам о том, что, по мнению многих исследователей вопроса, ведущая пусковая «пружина» политической власти, секрет харизмы современного лидера заключаются зачастую в том, что «настоящий властитель – колдун, потому что он способен мистифицировать действительность, зачаровывать героев, скрывая все механизмы “чуда власти” и оставляя на поверхности лишь то, что может увлечь, заинтересовать и соблазнить… Главный атрибут власти – колдовство!»[148].

И все-таки как семиотический знак, как символический культурный код, В. Путин чаще всего, с нашей точки зрения, воплощает собой все-таки архетип Правителя, в который хорошо укладываются лингвистические паттерны его речевого поведения. Согласимся, что нарисованный в проанализированных речевых примерах образ в целом достаточно хорошо отвечает общей стратегической модели коммуникации В. Путина. В то же время нельзя не признать, что Послания Федеральному Собранию, предвыборные выступления или заранее записанные новогодние поздравления – особый жанр; личный вклад политика в их создание весьма невелик. Можно ли по ключевым словам подобных риторических текстов судить о подлинных намерениях и ценностях политика, о его личностных особенностях и глубинных устремлениях? На наш взгляд, такой выбор риторических образцов для первичного анализа вполне оправдан. С помощью политических технологов, специалистов по спичрайтингу (и, конечно, не без участия будущего главного коммуникатора) в них намеренно используются приемы и технологии, посредством которых затем будут сформированы определенные компоненты политического образа, а самому лидеру приданы те или иные имиджевые характеристики; здесь есть целевая установка на конструирование определенных социальных смыслов, которые, по замыслу коммуникативного акта, должны «работать» на спикера. При этом всегда любопытно сравнить, что планировалось «на входе» и что получилось «на выходе»; в частности, на наш взгляд, риторический образ того же Путина, конечно, заведомо и изначально создается именно таким, чтобы апеллировать к представлениям публики о «сильной руке», но все же вряд ли с самого начала ему «рисуют» черты столь авторитарного Правителя, каким он выглядит в результате… И все-таки, конечно, более ценными для выводов о подлинных интенциях и проявлениях истинного «бессознательного Я» политического лидера следует считать его спонтанные высказывания, неожиданные «проговорки», вынужденные ответы на «острые» вопросы в ходе интервью или встреч с публикой. Мы вернемся к этой грани риторики В. Путина позже, а пока хотелось бы сравнить его официальный дискурс с вербальными стратегиями иных политиков, используемыми ими в сходных ситуациях.

Логично было бы предположить, что сходные паттерны, обозначающие апелляцию к архетипу Правителя, должны отличать и выступления других российских лидеров – скажем, Б. Ельцина или Д. Медведева в пору их нахождения у власти. Сходные политические ситуации чаще всего порождают сходные модели речевого поведения. Однако это не так. Президентская риторика сама по себе – особый жанр; согласно мнению Р. Блакара, справедливо считавшего язык инструментом социальной власти, тот, кому принадлежит наивысшее положение в обществе, может в любой момент самостоятельно решать, какой лингвистический механизм наиболее полезен, а также определять не только выбор слов и выражений, но словотворчество (создание неологизмов, например), и выбор грамматических форм, и иные «правила языковой игры»[149]. Тем не менее Д. Медведев, например, не слишком активно пользуется языком как «правом на индивидуализированную речь»; его достаточно скромные ораторские возможности, как и стремление следовать риторическим шаблонам, не раз отмечались аналитиками, хотя с годами в плане коммуникативного мастерства у этого политика и можно диагностировать определенный прогресс.

Интересно, что специалисты по политической лингвистике, с таким вдохновением подсчитывающие ключевые слова в дискурсе Путина, затрудняются в определении ведущих тем риторики Дмитрия Медведева, выделяя скорее «универсальные», общие с другими лидерами темы его словаря[150] или «ведущие функции» его речи (к которым в первую очередь относят императивную и информирующую). Более того, в речи данного лидера усматриваются намерения адресанта «минимизировать свою ответственность за счет использования общих фраз, приведения неопределенных данных, отсутствия структурированности текста»[151].