Читать онлайн «Первая волна мирового финансового кризиса». Страница 14

Люди, симпатизирующие моим взглядам, объясняют мне, что теория рефлексивности не получает достаточного внимания, поскольку не поддается формализации и на ее основе нельзя выстроить модели. Но именно это я и пыта­юсь сказать: рефлексивность порождает неопределенность, не поддающуюся количественной оценке, и вероятность наступления событий, которые невозможно просчитать. Об этом полвека назад говорил Фрэнк Найт в своей работе «Риск, неопределенность и прибыль». Это же признавал и Джон Кейнс. Тем не менее участники рынка, рейтинговые агентства и регулирующие органы стали все чаще строить свою работу в соответствии с количественными моделями расчета рисков.

Вопрос, на который я ищу ответ, заключается в следую­щем: возможно ли моделировать рефлексивность или стоит продолжать использовать количественные модели, прини­мая во внимание рефлексивность и добавляя некий запас, позволяющий корректировать ошибки, связанные с не­возможностью расчета неопределенности? Я подозреваю, что мы должны сделать и то и другое. Рефлексивность не может быть смоделирована в абстрактном смысле, но мы способны моделировать конкретные ситуации, например ее влияние на готовность выдавать ссуду под недвижи­мость, устанавливая на залог определенную цену. В то же время количественные модели могут оказаться полезными для расчета рисков в условиях, близких к равновесным. При этом мы должны помнить, в частности с целью регулирова­ния, что условия могут время от времени довольно сильно отклоняться от равновесия. Все эти вопросы необходимо изучить.

Пока мы просто наблюдаем за зарождением новой пара­дигмы, объясняющей принципы работы рынков и осно­ванной на поведенческой экономике и теории эволюции систем. С большим интересом следя за развитием этих дис­циплин и считая их крайне важными, я тем не менее опаса­юсь, что они упускают из виду несколько важных моментов. По моему мнению, если правила, сформулированные этими научными дисциплинами, станут общепринятыми, это от­рицательно скажется на правильном понимании деятель­ности финансовых рынков. Позвольте объяснить почему.

Поведенческая экономика исследует причуды человече­ского поведения и их влияние на поведение рынка. В резуль­тате ряда экспериментов выяснилось, что люди склонны отступать от рационального поведения. Это отступление выражается в форме конкретных поведенческих предубеж­дений, присущих процессам принятия решений в условиях неопределенности и наносящих ущерб собственным эко­номическим интересам человека. Это ставит под сомнение предположение о рациональности человеческого поведения и гипотезу об эффективных рынках. Сторонники этой ги­потезы ответили следующим образом: они признали суще­ствование недостатков, но посчитали, что недостатки могут быть устранены путем арбитража.

Это утверждение послужило основой для формирования так называемых нейтральных к рынку хеджевых фондов, заявлявших о своей способности получать высокие дохо­ды за счет использования арбитражных возможностей на основе заемных средств. Наиболее известным примером по­добного рода фондов служит Long Term Capital Management (LTCM), потерпевший крах в 1998 году, что чуть не привело к кризису на финансовых рынках. Поведенческая экономи­ка не имеет каких-либо объяснений, почему это произошло именно с LTCM. Можно предположить, LTCM не смог про­тивостоять поведенческой предвзятости. Но это объясне­ние выглядит гораздо менее приемлемым, чем выдвинутая мной концепция самоутверждающегося предубеждения (или концепция пузырей).

По сути, обвинения, выдвинутые против рефлексивно­сти (якобы она лишь констатирует очевидный факт того, что человеческая психология влияет на рыночные цены), могут с не меньшим основанием быть предъявлены пове­денческой экономике. В случае если поведенческая эконо­мика превратится в новую парадигму, мы упустим из виду одно важное заключение. Некорректная оценка рынком активов способна повлиять на фундаментальные основы, а финансовые рынки не просто служат пассивным отраже­нием происходящего, а представляют собой активную силу, способную изменить ход истории.

Рынки часто вынуждают руководство компаний или даже правительства стран действовать определенным обра­зом для решения имеющихся проблем. Что касается челове­ческой психологии, то поведенческая экономика выглядит более отсталой, чем моя теория: она рассматривает только поведенческие предубеждения, а не крупные заблуждения, такие как рыночный фундаментализм. Более того, она от­стает и от гипотезы эффективных рынков, так как не вы­двигает новых всеобъемлющих идей.

С другой стороны, в рамках теории эволюции систем возможно сформулировать такую всеобъемлющую гипоте­зу. Например, Эндрю Лоу из Массачусетского технологиче­ского института выдвинул формализованный подход, на­званный гипотезой адаптивных рынков (Adaptive Markets Hypothesis, AMH), и он не одинок в своих исследованиях. В том же направлении работает Институт Санта-Фе. В по­следнее время стало очень модным в отношении огромного количества вопросов применять теорию Чарльза Дарвина о выживании наиболее приспособленных особей.

АМН рассматривает финансовые рынки как своего рода экосистему, участники которой используют различные стратегии конкуренции друг с другом, направленные на максимизацию запасов своего генетического материала, то есть прибыли. Эта теория позволяет избегать ограничений, присущих гипотезе эффективного рынка, признавая допу­стимость любой стратегии до тех пор, пока она способству­ет выживанию.

Огромное преимущество АМН заключается в возможно­сти выстраивать на ее основе модели, а сами модели могут быть динамическими: в ходе итерации сами стратегии и степень их распространенности определенным образом эво­люционируют. Гипотеза равновесия может быть замещена двусторонним взаимодействием, происходящим с учетом рефлексивности. Подобная методика моделирования уже была разработана для изучения двусторонних отношений между популяциями хищника и жертвы, и результаты ее внедрения оказались очень хорошими. С тех пор подобные «адаптивные» модели стали применяться для изучения не только финансовых рынков, но и множества других вопро­сов, например религии.

Очевидно, что АМН обладает большим сходством с реф­лексивностью. Этот факт очень радует меня, и я надеюсь, что подобный подход будет использован для моделирова­ния рефлексивности — невозможность такого моделиро­вания в настоящее время представляется мне основным препятствием для серьезного восприятия моей концепции. В то же время я боюсь, что мое понимание рефлексивности может быть искажено в процессе адаптации, необходимой для выстраивания модели. Позвольте мне сформулировать мои опасения.

Центральное место в моем мировоззрении занимает идея о том, что человеческие деяния — мероприятия с участием мыслящих субъектов — имеют структуру, принципиаль­но отличную от структуры природных явлений. Послед­ние происходят без какого-либо вовлечения человеческого разума; один факт проистекает из другого в соответствии с причинно-следственной связью. В человеческих делах причинно-следственная цепь не ведет от одного факта к дру­гому — выстраивается двусторонняя связь между ситуацией и мышлением участника, создавая своего рода рефлексив­ный замкнутый цикл.

Поскольку между мнениями и фактическим состоянием дел всегда существует расхождение, рефлексивность вносит в ход событий элемент неопределенности, отсутствующий в случае природных явлений. Боюсь, эта идея может потеряться при работе в рамках АМН, потому что эволюционная теория систем не делает различий между природными явлениями и человеческими делами. Она рассматривает эволюцию любых популяций — от микробов до участников рынка.

Позвольте сказать еще конкретнее: я провожу четкое раз­личие между машинами (например, автомобили и электро­станции) с одной стороны и социальными учреждениями (например, государства, рынки или семьи) — с другой. Я утверждаю, что машины должны быть хорошо сконстру­ированы, чтобы иметь право на существование, то есть они должны выполнять работу, для которой предназначены. Социальные учреждения устроены по-другому. Они могут существовать вне зависимости от того, насколько хорошо служат своей цели. Иными словами, рынки могут быть не­приспособленными. В этом заключается различие, не при­знаваемое АМН.

Я испытываю дискомфорт, когда мы говорим о рынках, государствах или религии в понятиях, принятых в концеп­ции адаптивных систем. Кажется, что она оправдывает су­ществование любой доминирующей силы лишь потому, что та доминирует. А в связи с этим мы упускаем из виду самый важный урок, который можно извлечь из краха 2008 года. Впечатляющая и величественная международная финансо­вая система рухнула не потому, что испытала воздействие извне, а потому, что была недостаточно хорошо продумана. Как такое могло произойти?