Читать онлайн «Последнее целование. Человек как традиция». Страница 6

При содержательном понимании когнитивности, мы видим, что повальное употребление данного понятия превращает его либо в пустышку, либо ведет к теоретически странным, необычным сопряжениям смыслов, превращая их в абсурдные. Что это будут за «информационные особенности мифологического мышления», «вычислительное развитие личности», «постсемантические механизмы научного исследования» или «соотношение математического и ценностного в диалоге культур»? Если здесь есть проблемы, а они есть, притом самые острые, то они требуют специального разъяснения, особого направления философствования, изучающего взаимодействие разных миров и онтологии, разных способов теоретизирования, принципиально по-новому ставящих вопрос о соотношении технического и гуманитарного знания. Нужен осознанный анализ как принятия, так и не принятия когнитивизма. Для о-предел-ения сфер его ответственного использования. Ясно одно, что это последняя, завершающая форма словесного познания мира, дальше и после нее вместо слов будут цифры. Уже сейчас в ней говорится о формализации, «цифрах и исчислении», но пока словами. Задачу ставит человек, а решать ее должны машины. Например, «автоматического извлечения информации из текста». Возникла «компьютерная лингвистика». Потом машины будут ставить и задачи. Тогда когнитология, окончательно избавившись от непоследовательности, превратится в дигитализм. В рамках computer science.

Критически относясь к универсализации когнитологии, её распространению на всё и вся, особенно в истории мысли, в психологии, лингвистике и, разумеется, в философии, мы не имеем оснований считать, что её /по/явление было результатом произвольного изобретения. Ею завершается нарастание абстрактности духовного освоения человеком мира по линии восхождения от «поэмы к матеме»: мифология – онтология – гносеология – эпистемология – когнитология. Также как нельзя считать, будто постмодернисткая эпоха не имеет предпосылок в модернизме и сама является чем-то застывшим, завершенным. Не исследуя почвы, корней и ствола бурно растущего древа познания, ставшего когнитологическим кустарником, невозможно понять и в интересах человека оценить его плоды. Предположить, куда оно будет распространяться дальше. Без такого понимания мы останемся в плену «идеологического постмодернизма», манипулирующего словами без соотнесения с порождающим их бытием. И тем самым маскирующим новую, иную, постчеловеческую реальность, которая приходит, надвигается, лишая нас шансов, где возможно, к ней приспосабливаться, а где нужно – с нею бороться.

Будем копать. Понимая, что формализация, когнитизация и меонизация мышления подобны механизации, автоматизации и ликвидации физического труда, а также, что археология (знания) требует ручной работы (головой), в ней нельзя пользоваться тяжелой машинной (компьютерной) техникой.

Молодые не знают, а старики кое-кто помнят, что прежде чем всё стало информацией, а любое сущее, не исключая человека и общества, её кодом, существовала Природа, Естественное (калька с греческого – фю(и)зис, с латыни – натура). Статусом подлинности обладала чувственная реальность. Соответственно, философия предавалась изучению окружающего мира, возгонке в мысль того, что человек видел, слышал, осязал – и была мета/физикой, натур/философией. Для метафизиков = натурфилософов природа представлялась некой самой себя обосновывающей сущностью – субстанцией, носительницей всех воспринимаемых человеком качеств. С развитием науки как естестество-знания, природа-субстанция теряла свои непосредственно чувственные качества и превращалась в Материю, которую естество-ис-пытатели рассматривали как конкретный материал изучения и преобразования. Постепенно натурфилософы тоже переориентировались на материю-материал и стали заниматься вопросами естество-зна(пыта)ния, превращаясь в «материалистов», сочетая веру в природу-материю как субстанцию с осмыслением результатов, достигнутых науками в изучении её конкретных свойств. В европейских университетах даже в Новое время на философских факультетах фактически занимались естествознанием, они были родственны факультетам медицины и противопоставлялись факультетам богословия. Западный «доктор философии» профессионально до сих пор может быть физиком и математиком. Материализм соперничал с идеализмом всю классическую (модернистскую) эпоху и начал утрачивать влияние, когда наука обратилась к исследованию «невидимых» миров, микро и мега реальностей и отношений, т. е. превратилась в неклассическую. В XX веке.

По мере того как наука теряла связь с непосредственно воспринимаемой эмпирией, онтологический, как механический, так и диалектический материализм становился «гносеологическим», «научным», «функциональным», «знаковым» и т. п. Но в принципе его время кончилось и в ситуации постмодерна он, как и природа, жёстко табуированное слово. В среде «пишущих философов» прослыть материалистом (не вульгарным, «элиминативным», а континуальным, онтологическим) также неприлично как идеалистом в эпоху, когда все были марксистами, пока не щелкнул старо-новый классово-идеологический бич и панургово стадо не рвануло в противоположную сторону. Если кто отважится, то отчаянная голова, кому чужая жизнь копейка, да и своя пятачок. Об этом, впрочем, мало кто узнает. Антропо-материалистически ориентированные мировоззренческие тексты практически не публикуются, разве что под покровом экологии, от которой – от самой, в обстановке творящейся инновационной вакханалии, остаётся пустое слово.

В «высокой философии», непосредственно не связанной с естествознанием, материализм никогда не занимал высокого положения. В кабинеты и парадные залы его не пускали, держа в прихожей, в лучшем случае, на кухне, в спальне. Гегель, как известно, вообще не считал его философией. И вот теперь, когда он «был всюду принят, изгнан отовсюду», казалось, наступило время полного торжества идеального и его теоретиков. Однако никаких кликов ликования не слышно, больше того, постмодернистскому деконструированию подвергается не столько материализм (которого как бы нет), сколько «платонизм». Платон для постмодернистов стал каким-то жупелом (правда, в постпостмодернизме его реабилитируют, но это требует особого разговора). Декарт и Гегель тоже не в почете, Бога умертвили, критика центризма, начавшаяся с критики теоцентризма, завершается разрушением любой вертикали, линеарности и семантики. В борьбе с классикой классический идеализм главный объект атаки, ибо он является её высшим достижением. Важно разрушить «естественную установку»: сам принцип бытия, присутствия, онтологию, неважно материальную или идеальную; ликвидировать принцип отражения, образца-копии, неважно отражается ли природа в сознании или эйдосы, дух, идея воплощаются в природе; снять саму бинарную, неважно дуалистическую или монистически-диалектическую оппозицию лого/с/центристского мышления. Идеальное, идеализм – Победитель, понурив голову, уходит со сцены вслед за поверженным и лежащим на пол(у)е боя побеждённым соперником – природой и материализмом.

Это в центре нигилистического, меонистического циклона, уносящего традиционную философию. По его краям, в самой философии начались аналогичные процессы. Вслед за «материей» куда-то исчезает и «идея», идеальное. В «Новой философской энциклопедии» (М., 2001), например, идеализму уделена 1(одна!) страница, а слово «идеальное» отсутствует вовсе (!!). Факт особенно показательный, если вспомнить, какие страсти бушевали вокруг них во времена «старого» издания, где идеализму было посвящено 13 страниц, а идеальному 9. (Щадя жизнь философов советского воспитания, соотношение статей по материализму лучше хранить в тайне)[8].

Все это, конечно, не по забывчивости или безответственности. В текущих исследованиях «идеальное» фактически вытеснено понятием «виртуальное». И настолько, что первыми виртуалистами вот-вот объявят Парменида, Фалеса, а может кого и раньше (теперь, не шутите, вся культура, а у «неофундаменталистов» и природа стала виртуальной); при переиздании философских классиков в некоторых предисловиях слово «идеальное» по-тихому стали заменять (подменять) на «виртуальное». Виртуальное, не так давно переводившееся как «мнимое», претендует быть более реальным, чем «реальное реальное». Как идеальное в идеализме – субстанцией. Поток статей и диссертаций по виртуалистике несравнимо мощнее, нежели по проблематике идеального, от которой остался слабенький, почти пересыхающий ручеёк. В суть(щ)ности говоря, идеальное отправлено в архив вслед за материальным вместе с так называемым основным, главным, центральным, кардинальным вопросом всей метафизической философии»: что есть Бытие (Природа, Бог)? Какое оно, материальное или идеальное? Вместе с самим бытием. В шею его! Что и отразилось, по мере сил, не всегда последовательно, в Новой, оправдывающей это слово, российской философской энциклопедии самого начала XXI века (М., 2001 г.).