Читать онлайн «Последнее целование. Человек как традиция». Страница 56

С распространением исчисления наступает великое, драматическое для вещей и тел Событие: утрата ими имен, полученных в процессе преобразования предметного мира или «данных Богом» и замена их сначала «никами», паролями, потом цифрами. Потеря имени – потеря идентичности. Себя. «Слова суть слышимые числа нашего бытия» – пророчествовал Велимир Хлебников. Это артикуляция, членение уже без человеческого голоса и рисунков ничто = хаоса на граммы/элементы/ биты. Автомат/изм/ – вот обнаженное тело письма. Грамматология есть гуманитарная форма «записи» процессов автоматизированного, потом полностью автоматического про-граммирования. Постязык дигитальной онтологии. Автоматическая машинопись (письмо, если на гуманитарном языке) = программирование (если в технике). Выражение «языки программирования» – оксюморон. На самом деле это (не)языки, языки, антиязыки. К человеческому языку они, как и вся математика, имеют определенное отношение, но функциональное, такое же, как самолет к птице, или робот к живому человеку. «Конец языка и начало письма», «конец книги и начало компьютера», «конец логоса и начало матезиса», «конец дискурса и начало программирования», «конец слова и начало цифры», «конец чтения и начало исчисления»… и много, много остальных концов нашего предметно-телесного, традиционного мира и начал нового, (за)родившегося в старом, а теперь его «снимающим», у-ничто-жающим трансмодернистском мир-письме иного. Про(сти)щай, язык! Тебя стали третировать в то время, когда надо спасать. Прогрессивно бездумная философия опять попадает пальцем в небо. В повестке дня сознающего мышления должны быть не диверсии, не критика, не затеваемая ею борьба с языком, а разработка способов его защиты. Не только национальных видов, а вообще – человеческого. Нужна (бы, очень) экология языка.

Нужна бы, она тем более важна, что язык уничтожается не сам по себе. В контексте дискредитации языка и его замены программированием происходит дискредитация и замена человека in toto, что опять-таки наиболее ярко продемонстрировано в работах Деррида, если их, конечно, суметь правильно «читать», интерпретировать. Понимание концепта «Деррида» – особая, специфическая для философии задача, зато по достижении этой цели открывается действительное место пост(транс)модернистской эпохи в истории человечества. Ее известный бренд «смерти человека» наполняется поистине грозным и трагическим смыслом.

В последнем интервью 2004 года, Жак Деррида, уже больной, оценивая горы интерпретаций своего творчества, сказал: «меня еще не начали читать». Это удивило и привело в обычное, хотя обычно скрываемое, недоумение большинство его поклонников, а исследователей постмодернизма, наверное, обидело. Думается, однако, он прав. Его уникально личный, «эзоповский» язык не случаен, он понимал, что идеи, которые им проповедовались, стоят того, чтобы их поняли немногие или долго не поняли во-все. Людей они потревожат, кого-то испугают, их автор предстанет в свете, от которого его респектабельность бы сильно пострадала[120].

Понимание и оценка наследия Деррида как крупнейшего представителя постмодернизма, его знаковой фигуры остается задачей современной философии. На нее пора решиться, не считаясь с неудачными попытками. Культуртрегерское освоение Деррида: переводы, пересказы, интервью и воспоминания о встречах с ним, осуществленное, прежде всего, благодаря известной московской школе «аналитической антропологии», а также серии «минских словарей» под редакцией недавно безвременно ушедшего из жизни А. А. Грицанова (долгая ему память, большое дело сделал), пришло время доводить до принципиального осмысления. Считаясь только с тем, что, как заметил кто-то мудрый, в одном случае из ста вопросы обсуждаются, потому что они темные, а в девяносто девяти они становятся темными, потому что обсуждаются. Это было сказано до девятого вала диссертационных исследований, борьбы за рейтинги публикаций… и работ Деррида. С тех пор (дис)про(пасть)порция между светом истины и обилием = тьмой знаний на наших глазах продолжает увеличиваться[121].

Могли ли когда-то подумать люди, что настанет время, когда они будут заниматься самоотрицанием, бороться с миром своего бытия как таковым. И вот – пришло: во второй половине XX века, в мировоззренческом плане выразившись в философии постмодернизма. Сказать по другому, философии «постизма», «конца», деконструкции-демонтажа-руинизации среды, в которой человечество только и может жить, материального и духовного наследия, которое было наработано им в процессе тысяч лет исторического развития. «До постмодернизма». Поистине Великий Отказ! Трагический перелом в развитии человечества в виде элиминации собственного жизненного мира. Было атаковано почти все: Бог, природа, культура, вещное, идеальное, трансцендентное, т. е. любое «наличие». А также мифология, метафизика, религия, естествознание – любая «онтология». Наконец, антропология, т. е. сам человек, который приговаривается к смерти, что стало никого не шокирующим брендом постмодернистской философии. Отвергаются принципы, формы традиционного смыслового по(со)знания: логос, истина, объект, субъект, означаемое, означающее, структура, даже знаки, если они не «пустые». В общем, «Великое Анти»: тео-телос-онто-этно-фоно-фалло-лого(с) – центризм. В переводе: против бога-духа-природы-культуры-тела-пола-языка как содержания человеческого Бытия. Если обобщить все эти и другие жертвы деконструкции, то можно сказать, что в целом объектом пре(ис)следования, Жертвой постмодернизма является Бытие. В любой его трактовке – и реалистической, и идеалистической, как вещное, так и трансцендентное. Постмодернизм – идеология изживания «нашей реализации» возможного. Конструирование постчеловеческого бытия. Философия Ничто.

Такова его «правда», которую, конечно, люди не могут понять и принять в чистом виде. Частично и сами его адепты не понимали себя и друг друга. На вопрос интервьюера «Как Вы относитесь к Делезу?» Ричард Рорти отвечал: «Его я просто не понимаю. Я читал «Анти-Эдип», его книгу о Фуко и о Ницше и ничего из этого извлечь не смог»[122]. Тем более, постмодернизм не принимали представители традиционной метафизики и читатели меньшего калибра, пока механически не привыкли к его смыслам и терминам, чтобы употреблять их как бы понимая. Образцом такого «как бы» можно считать книгу Пола Стретерна «Деррида за 90 минут», из мировой серии «Философия – просто о сложном». Впечатление, что автор в постмодернизме не понял буквально ничего. Вот его трактовка «письма»: «Деррида поставил цель (ни больше ни меньше) уничтожить «письмо» вообще, доказав, что оно неизбежно будет ложным. Одной рукой писатель пишет, а другая что делает в это время?»[123]. Действительно, что? У комментатора – ни-че-го. И это в то время, когда грамматология (учение о письме) является в философии Деррида ключевым понятием, трактуемым в виде изначального, т. е. археписьма, идущего на смену не только «устаревшей» метафизике, что очевидно, но и структуре, языку, под знаком которых прошла философия XX века. Археписьмо – это та принципиально новая (не)субстанция, которая возникает после и в результате их/ее деконструкции. Под «граммами» = письмом (не буквенным), т. е. археписьмом как чередованием следа/различия (черточки/пробела) подразумеваются «биты», за граматологией (ра)скрывается программирование в качестве нового способа (вместо логоса) моделирования мира. Пособие (!) издано по всему миру массовым тиражом и что это не наше предвзятое мнение может убедиться любой. На подобном уровне рассуждений вокруг и около Деррида, дело дошло до «смерти постмодернизма» и те, кто еще недавно его категорически отвергал, на всех перекрестках стали об(за)являть, что да, был, но умер. Хоронят «не понятого», без анатомического заключения о причинах смерти, чтобы поскорее забыть и предаться, не видя внутренней связи, какому-нибудь другому идейно-терминологическому течению, например, «когнитивному конструктивизму», одновременно умудряясь оплакивать потерю миром и философией смысла. А упорно продолжающие «ботать по Дерриде» вчерашние новаторы превращаются в отсталых консерваторов.

Постмодернистское философствование нельзя правильно оценить, если не отдавать отчет, что за ним стоит в реальности и во имя чего она «деконструируется». Если не отдавать отчет, что это превратное, идеологическое отражение наступа(и)вшей на нас информационно-коммуникационной, теперь шире – ин(на)новационной эпохи. Хотя на первом этапе постмодернизм почти отождествлялся с деконструкцией, на «руинизации» метафизики, на расчистке от нее территории духа («детерриторизации») он не остановился. Он в самом деле умер, однако, при родах. Родившийся ребенок – его продолжение, наследник. Притом самостоятельный, растущий не по дням, а по часам и настолько, что постепенно стал претендовать на первородство («письмо» было раньше слова), на существование ab ovo.