Читать онлайн «Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики». Страница 7

1. Подробное обсуждение основных черт сходства эстетики Запада и Востока см. в книге: Paul G. (1985). Der Mythos von der modernen Kunst und die Frage nach der BeschafTenheit einer zeitgemassen Asthetik. Steiner. Wiesbaden.

2. Plato, 1953 symposion 210Eff. In: Plato (1953). Lysis, Symposium, Gorgias. William Heinemann, London, 210Eff.

3. Plato, ibid. 195Eff, and Plato (1969). The republic. William Heinemann, London. 40 °C-403C.

4. Aristotle (1965). Poetics. William Heinemann. London, 1450B, 1459A.

5. Leibniz G. W. (1972). New essays on human understanding. Cambridge University Press, Cambridge, Book 2, chap. XX, 4, 5 and XXIX.

6. Burke E. (1968). A philosophical enquiry into the origin of our ideas of the sublime and beautiful. University of Notre Dame Press. London, pp. 91-125.

7. Kant 1. (1952). The critique of judgement. Oxford.

8. Hegel G. W.F. (1979). Hegel's introduction to aesthetics. Oxford University Press, Oxford, pp. 69 ff.

9. Nietzsche F. (1966). The case of Wagner. In: Basic writings of Nietzsche, New York. 28

10. Burke, op. cit. 5.

11. Adorno T. W. (1970). Astetische Theorie. Suhrkamp, Frankfurt a. M., p. 80, p. 82.

12. Marcuse H. (1978). Die Permanenz der Kunst, 2nd end. Hanser, Munchen.

13. Leibniz, op. cit. 5, book 2, chap. XX, 4, 5.

14. Burke, op. cit. 6, p. 91.

15. Kant, op. cit. 7, pp. 5 (T.

16. Paul, op. cit. I, pp. 129–135.

17. Gombrich E.H. (1978). Kunst und Illusion. Belzer. Stuttgart, p. 212.

18. Wong Siu-kit (1983). Early Chinese literary critisism. Joint Publishing Company, Hong Kong.

19. Paul, op. cit. I, pp. 142–159.

20. Locke J. (1960). Essay concerning human understanding. London.

21. Kant 1. (1929). Critique of pure reason. McMillan. London, 2nd ed.

22. Paul G. (1976). Die kantische Geschmacksasthetik als Philosophic der Kunst. Darge-stellt und er5rtert insbesondere in einer Anwendung aufsurrealistische Malerei. PhD dissertation. University of Mannheim, pp. 109 — 1 18. 23. Nietzsche F. (1968). Twilight of the idols and the anti-Christ. Penguin Books. Har-mondsworth, pp. 78 ff.

24. Kant, op. cit. 7, pp. 32–61.

25. Paul, op. cit. I, p. 36.

26. Paul G. (1983). Literaturverstandnis und die Gultigkeit asthetischer literarischer Wertung. Kumamoto Journal of Culture and Humanities, II: 87-118.

27. Lichtheim M. (1973). Ancient and Egyptian literature, vol. 1. Berkeley, pp. 62–76.

28. Chomsky N. (1965). Knowledge of language: Its nature, origin and use, New York.

29. Paul G. (1984). Gehim, Sprache und Verslange. The Japanese Journal of Constitutional Medicine, 48 (2): 111–130.

Наше восприятие проявляет определенные предпочтения: не всё привлекает наши чувства и ум в одинаковой мере. Исследование таких предпочтений — одна из задач эстетики. Но это не все. Изучая вопросы эстетики, приходится затрагивать еще и искусство. Оно немыслимо без умения манипулировать механизмами, лежащими в основе избирательности восприятия, и таким образом возбуждать эстетические переживания.

Мы начнем с анализа перцептивных предпочтений. Они проявляются на трех уровнях. Первый уровень — базисный, он присущ и нам, и другим высшим позвоночным; второй уровень видоспецифичный, сугубо человеческий; наконец, третий — «культурный», свойственный носителям определенной культуры. Затем мы посмотрим, какими способами и при каких обстоятельствах эти предпочтения использует искусство, и таким образом попытаемся выяснить, как оно может содействовать продолжению рода. Я полагаю, что искусство функционирует в рамках коммуникативных систем и служит для передачи сообщений. Эти сообщения передаются в виде социальных пусковых стимулов и культурных символов, облеченных в эстетически привлекательные формы; среди этих сообщений особенно важны те, которые утверждают культурные ценности и нравственность.

Отчего тот или иной предмет или явление — скажем, цветок, портрет девушки или закат солнца — видится нам прекрасным? Мало того, почему мы создаем предметы или узоры, предназначенные для того, чтобы нравиться людям?

Чтобы подойти к решению этих вопросов с позиций биологии, нужно разобраться как с непосредственными, так и с конечными причинами [1]. Надо узнать, чем «запускается» то или иное поведение и что побуждает человека поступать тем или иным образом. Однако недостаточно выяснить, как функционирует организм, — необходимо также знать, какие именно функции имеют отношение к нашей проблеме и какие селективные факторы сформировали современное состояние этих функций. Для этого надо заручиться некоторым пониманием того, какие функции выполняет та или иная структура или система.

Чтобы создавать предметы, которые будут нравиться людям, художник вынужден учитывать ряд фундаментальных особенностей физиологических механизмов нашего восприятия. Это не те особенности, которые выработались для содействия социальной коммуникации, а те, что существуют на более глубоком уровне и обеспечивают распознавание образов, константность восприятия, ориентацию в пространстве и т. п. Принципы, лежащие в основе таких естественных механизмов, лучше всего изучены применительно к зрению [2–6].

Особенно значительный вклад в изучение вопроса внесла гештальтпсихология. Она выявила ряд закономерностей, демонстрирующих ясно выраженную «тенденциозность» нашего восприятия. Прежде всего установлено, что восприятие — это активный процесс отыскания порядка, сортировки и истолкования. Это нетрудно показать с помощью простых опытов. Так, например, младенцы стараются добиться четкости зрительного образа, когда им предъявляют на экране плохо сфокусированные изображения. Они научаются двигать головой так, чтобы с помощью находящегося в подушке переключателя фокусировать картинку. Еще одну функцию активного восприятия выявляет так называемый «куб Неккера». Взглянув на изображение этого куба, мы поначалу принимаем за его переднюю грань какой-то один из двух квадратов — либо нижний левый, либо верхний правый. В любом из этих случаев спустя примерно 3 секунды в качестве передней грани вдруг начинает восприниматься уже другой квадрат. Все происходит так, будто внимание наше, распознав что-то одно, тут же отвлекается, чтобы освободиться и выяснить, нельзя ли увидеть что-нибудь еще. Такое же явление двойственного восприятия возникает при рассматривании «вазы Рубина»: мы видам здесь либо два человеческих профиля, либо вазу в середине.

Если настроить наблюдателя на то, что он увидит вазу, то он, будучи подготовлен к этому, сначала увидит именно вазу. Если же профили будут темными, а ваза и окружающее картинку поле — белыми, то наблюдатель вначале заметит профили. По-видимому, мы склонны замечать фигуры, выделяющиеся на более светлом фоне (Prag-nanztendenz). Наше восприятие активно создает контрасты: при повторных предъявлениях объекта одни его особенности выделяются и усиливаются, а другие стушевываются как несущественные. Такая тенденция свойственна не только зрительному, но вообще всякому восприятию. Она проявляется и в стремлении человека выражать свои взгляды в противопоставительной, догматической форме («излагать свое мнение четко и недвусмысленно») [7]. Есть у нас также склонность видеть «хорошие», правильные формы (gute Gestalten) при беглом осмотре различных геометрических фигур — квадратов, треугольников, кругов — с небольшими изъянами, разрывами или слегка асимметричных. Несмотря на эти искажения, фигуры видятся совершенно целыми, правильными и симметричными. Мы «обобщаем» сходные формы и «затираем» изъяны. В этом отношении заслуживают внимания опыты, проведенные на детях Вертгеймером [8]. Он показывал испытуемым простые симметричные фигуры, в которых отдельные участки были вырезаны. Когда экспериментатор пытался залатать брешь в круге куском, вырезанным из квадрата, дети начинали волноваться и протестовать. Им хотелось, чтобы форма показанной фигуры выглядела совершенной. Таким образом, наше восприятие устремлено к правильности и симметрии и потому склонно навязывать эти свойства наблюдаемым объектам.

В 1931 г. Зандер [9] (так же как еще в прошлом столетии Фехнер) обнаружил, что людям приятен вид квадратов, а также прямоугольников с соотношением сторон, близким к 1:1,63 (что соответствует так называемому «золотому сечению»). Фигуры, слегка отличающиеся от квадрата, воспринимаются как «плохие квадраты», а прямоугольники, заметно отклоняющиеся от требований золотого сечения, — как «плохие прямоугольники». Зандер утверждает, что принцип «хорошей формы» позволяет объяснить привлекательность различных архитектурных стилей. Глубинное свойство архитектуры Возрождения — ее спокойная красота, вселяющая в зрителя умиротворенность. Такое воздействие достигается определенными архитектурными приемами, среди которых можно отметить преобладание квадратов и прямоугольников с указанным выше соотношением сторон. Кроме того. предпочтение перед другими формами отдается прямым углам и круговым аркам; окна располагаются правильными рядами, а горизонтальные элементы построек симметричны. Архитектура барокко, напротив, внушает беспокойство, благоговейный трепет и даже смятение; она передает чувство движения. Для этого есть свои стилистические средства — например, «неправильность» квадратов и прямоугольников («преувеличенных» в длину или ширину), ширина и эллиптическая форма арок, применение острых углов вместо прямых, неточное расположение осей симметрии и т. п. Небольшие отклонения от идеальных форм порождают какую-то напряженность и беспокойство. Такими способами архитектура барокко преодолевает совершенство форм Возрождения: она творит формы, как бы чуть-чуть не достигающие идеала и тем самым побуждающие зрителя заняться их невольным «исправлением» [5].