Читать онлайн «Творчество и развитие общества в XXI веке: взгляд науки, философии и богословия». Страница 6

Среди множества современных работ, посвященных роли идеологии в художественном творчестве и литературе, можно выделить культурологические исследования М. Кундера. Он предлагает наиболее простое и четкое обоснование этой проблемы, называя идеологией сквозной замысел, мотив, обычно скрытый в подтексте произведения. По этой причине любой повествовательный текст, по его мнению, пронизан идеологией, под которой следует понимать не только ангажированность, зависимость от какой-то идеологемы, программность или идейность (идейность в интерпретации П. Бурже), но и заложенную в художественный текст «определённую мораль и определённую технику». Идеология обнаруживается и в том, что художник «создает свои приоритеты, даже когда сам того не хочет»[4]. Именно по этой причине романист – это не чей-то рупор, а «рупор собственных идей»[5].

Отличие политической идеологии от таких трактовок, делающих акцент на личностном начале творческого процесса, заключается, на первый взгляд, в том, что её обычно воспринимают как творчество масс, поскольку она действительно вовлекает в процесс изменения социального мира (коллективное социальное творчество – как созидательное, так и разрушительное) миллионы и даже миллиарды людей. Вместе с тем подобная трактовка ни в коей мере не исключает индивидуального начала. Дело в том, что любая политическая идеология, даже эгалитарная, элитарна по своему генезису (только элиты сохраняют контроль над производством и распространением знаний, массмедиа и технологиями индоктринации). Впрочем, политические идеологии не только не скрывают, но, напротив, всячески демонстрируют свою элитарную (теоретическую) основу – те или иные всемирно известные научные школы и учения, созданные выдающимися мыслителями.

При этом всякий «-изм», который ежеминутно встречается в языке науки или политики, подсказывает нам, что речь идёт в данном случае не об уникальном и сугубо личностном восприятии мира, а по преимуществу о так называемом надличностном пространстве. Но граница, проходящая между личностным и надличностным, в данном случае более чем условна. В обычной речевой практике, политическом дискурсе и даже в языке науки на каждом шагу происходит подмена понятий и установок. Именно здесь и скрыта причина многих и бессодержательных споров о природе консерватизма, либерализма и прочих идей, имеющих неустойчивый статус. Всякий раз надо задаваться вопросом, что перед нами: то ли это отдельные концептуальные схемы, имеющие хождение в науке, то ли сложившиеся теории, ставшие учениями, то ли частные убеждения, связанные с зависимостью от научных школ? К примеру, консерватизмом можно назвать и явления совершенно иного рода – от типа психической конституции[6]до глобальных проектов, которые превращают миллионы самостоятельно мыслящих людей в обезличенные массы, объединённые и, соответственно, разделённые не столько подлинными интересами, сколько большими идеями. Эти идеи кардинально отличаются от научных уже по той причине, что легко изменяют основу основ мировосприятия и моделей поведения человека – его уникальную иерархию ценностей. Иерархия – ключевое понятие, позволяющее выявить подмену, поскольку в данном случае главное не набор значимых ценностей, а их положение в иерархии. Само наличие тех или иных ценностных ориентиров и предпочтений (набор) может оставаться неизменным, что и плодит заблуждения. Но подробнее об этом будет сказано ниже.

В зависимости именно от этого выбора полностью изменяется и сам контур жизненных интересов и смыслов, наполняющих жизнь.

Этот вывод можно сделать применительно к отдельным людям и большим социальным группам, классам и нациям, хотя само разделение свободно проходит как через сознание отдельного человека, так и через любую группу, в том числе профессиональную или возрастную. Разделение-единение такого рода бывает на порядок сильнее даже классовых антагонизмов, хотя часто апеллирует именно к ним, и этнокультурных отличий, из-за которых зачастую возникает, а также конфессиональной принадлежности, которая играет едва ли не основную роль в возникновении и сохранении или в распылении той самой иерархии ценностей.

В надличностном пространстве производятся и пребывают как научные теории, становящиеся предметом доктринального изучения и образовательных практик (школьные учения), так и политические доктрины, в том числе идеологии (великие учения). Эти великие учения, носителями которых становятся, иногда против собственной воли, сами идеологи и яйцеголовые, участвующие в их распространении и упаковке, а также, и это главное, миллионы людей, далеких от производства и внедрения политических идеологий в массовое сознание, по многим принципиальным позициям отличны от теорий. Трудность заключается в том, что по форме подачи, и в частности по своему понятийному аппарату, а точнее, по терминологии (за каждым термином может стоять множество различных понятий, в том числе и несовместимых), политические доктрины и идеологии могут почти не отличаться от своих теоретических двойников.

К надличностному пространству можно отнести с определёнными оговорками богословские школы и доктрины, а также иные духовные феномены, которые, по определению К. Манхейма, «обладают структурой и надличностным измерением». Все эти уровни надличностного, или внеличностного (определение А. Маслоу), познания мира «обнаруживают свою генетическую связь с определённым пространством опыта», но лишь постольку, поскольку познание осуществляется на определённом уровне «установленных в определённой системе понятий»[7].

И либерализм во всех его разновидностях, и консерватизм во всех его формах, и любой иной «-изм» можно и нужно, разумеется, рассматривать через призму этой методологической установки, фиксирующей наше внимание на различных уровнях надличностного познания, не смешивая их между собой и с личностным восприятием. Это представляется необходимым, прежде всего потому, что слишком велика пропасть между такими феноменами, как научные теории, авторов которых относят к лагерю либералов или к лагерю консерваторов (иногда не считаясь с тем, как авторы идентифицируют собственные концепции), и, к примеру, самим политическими доктринами. Многие из таких доктрин на самом деле давно потеряли хоть какую-то связь с научным мышлением и рассчитаны искпючитель-нона массовую индокринацию. Если мы не замечаем этой пропасти, то только потому, что становимся жертвами такой индоктринации. Возможно, слово «жертва» слишком сильно стилистически окрашено, но в данном случае его употребление уместно, так как человек, утративший способность критически относиться к концептуальной схеме – пусть даже самой продуктивной и многое объясняющей, но заимствованной из «учений», – становится зависимым от программы, а точнее скрытого императива, заложенного, казалось бы, в совершенно нейтральную схему.

Остановимся подробнее на том, почему идеологии часто сохраняют имена научных теорий, к которым они восходят, хотя ни одна из теорий в сфере политических наук, в том числе и те, на которых паразитируют идеологии, не только не претендует, но и не может претендовать на статус вероучения. В лучшем случае подобная теория может рассчитывать на признание в рамках научного сообщества с поправкой на то, что это признание не исключает ни альтернативных подходов, ни конкуренции теорий и школ. И когда мы говорим о великих учениях в области науки, то имеем в виду всего-навсего два обстоятельства. Во-первых, отдельные научные концепции и теории приобретают особый статус по той причине, что оказали заметное влияние (созидательное или деструктивное) на становление научной картины мира, на эволюцию взглядов или на социальную и политическую жизнь. Во-вторых, особое положение отдельных теорий отражает объективную потребность в унификации базовых знаний и в разработке образовательных стандартов на всех стадиях обучения, что предполагает целенаправленный выбор немногих адаптированных теорий, дающих общее представление об основных дисциплинах, научных направлениях и доминирующих парадигмах.

В отличие от научных теорий и даже принятых в научном сообществе учений политические идеологии в основном апеллируют не к уму и не к знаниям профессионалов, а к чувствам массы, причём самым сильным и возвышенным. Либерализм – к чувству личного достоинства тех, кому улыбнулась удача (поэтому, как подметил К. Вебер, именно для либералов столь привлекателен протестантизм, трактующий успех как награду свыше); социализм – к неистребимому инстинкту справедливости; национал-социализм – к оскорблённому чувству национального достоинства. Но высокие чувства – это только внешняя оболочка. Невелика была бы цена любой политической идеологии, если бы она, апеллируя к высокому, не паразитировала на низменном: либерализм – на гордыне и патологической жадности, социализм – на зависти, а национал-социализм – на больном и извращённом сознании, способном превратить человека и целый народ в убийцу и маньяка.