Читать онлайн «Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма». Страница 18

Уже древнейшие антропоморфные куколки, выполнявшие важные функции в ритуалах и верованиях первобытных людей [см. например: Формозов 1980; Пластика 1983; Первобытное искусство 1987; Лысенко 2002, с. 86–91; и др.], нередко имеют признаки как мужского, так и женского, то есть допускают двойную трактовку, могут быть знаком и того, и другого пола [Елинек 1982, с. 388, № 617; 406, 408 и след.; см. также цв. вкл. 2] и, вполне вероятно, имеют тот же смысл, что и встречающиеся в пещерной и наскальной графике изображения соития, акта соединения мужского и женского начал [о сексуально-эротической символике первобытных антропоморфных фигурок см.: Василевский 1987, с. 21]. Изображения такого типа есть у тунгусов, а также в Африке, Океании, Северной Америке – ср. наскальные рельефы из долины реки Нигер на илл. 31 [Кагаров 1995, с. 247, фиг. 9 из коллекции Фробениуса]. Изображение фигур мужчины и женщины в момент полового акта с соприкасающимися ступнями ног, но с развернутыми в разные стороны головами, зафиксировано и в наскальной графике австралийских аборигенов, проживавших в нынешних окрестностях Сиднея (Питуотер, Фоулерс Бей) [Rose 1969, s. 84–85, bild 20]. По мнению Е. А. Окладниковой, проанализировавшей аналогичные изображения в наскальном искусстве Сибири и Северо-западного побережья Северной Америки, «антропоморфные фигуры в позе лягушки, половой акт, роженицы и новорожденные являются образами единого круга, связанными с идеей рождения и плодородия» [Окладникова 1977, с. 57; см. также с. 61 и след.].

Илл. 32

Эта символика отражена и в древней мифологии. «Вначале [всё] это было лишь Атманом в виде пуруши. Он оглянулся вокруг и не увидел никого, кроме себя. И прежде всего он произнес: „Я есмь“ … Он стал таким, как женщина и мужчина, соединенные в объятиях. Он разделил сам себя на две части. Тогда произошли супруг и супруга» [Упанишады 1992, с. 41]. Реализацией изначального единства мужского и женского является обрядовая травестия: «Мужчина, одетый в женское платье, вовсе не пытается превратиться в женщину, как может показаться на первый взгляд; нет, он на мгновение реализует единство полов…» [Элиаде 1999а, с. 386].

Аналогичную символику обнаружил Е. Г. Кагаров при анализе стилизованных фигурок с двумя головами в примитивном искусстве [Кагаров 1995, с. 243–249, рис. на с. 247]. Такой облик присущ изображениям духов-покровителей охотников кааным или акі башту (букв. „двухголовый“) у некоторых алтайских народов (шорцы, кумандинцы, тубалары, челканцы). Каанымы изготавливались из куска молодой березы, на противоположных концах которого вырезалось по голове с обозначенными кусочками металла глазами, носом и ртом – см. илл. 32 [Иванов 1979, с. 28, рис. 25-2]. К одной из голов привязывался беличий хвост. В других случаях кааным употреблялся в качестве рукоятки шаманского бубна. В этом случае одна его голова называлась чалуды бажы, то есть „голова хозяина бубна“, а другая – камьщ, то есть „голова шамана“. СВ. Иванов, описывая двухголовые фигурки тай-каан, тай-кам, тай-кан у шорцев, выражает сомнение, что они изображают состояние коитуса, хотя и не исключает, что в современной традиции «представление о нижней части фигуры как голове утратилось» [Иванов 1979, с. 14–17, илл. 9-11]. Вместе с тем материалы по кумандинцам, относящиеся к двухголовым каанымам из коллекции А. В. Анохина, позволяют СВ. Иванову заключить, что эти ритуальные фигурки «имеют, по-видимому, земное происхождение и изображают не отвлеченных духов, а мужских и женских предков кумандинцев» [Иванов 1979, с. 28]. Характерно, что среди деревянных фигурок койка, изображавших хранителей домашнего очага и хозяев юрты у нганасан, часто встречаются представляющие собой заостренную внизу палку с развилкой наверху. Концы развилки оформлялись в виде человеческих голов, причем одна из них символизировала «хозяина», а другая – «хозяйку» огня. Эти фигурки устанавливались в так называемом «женском» месте юрты и иногда использовались в ритуалах уничтожения врагов и обидчиков. Для этого им коптили лицо над огнем очага, приговаривая: «Пусть у моего врага так же сгорит лицо, как у тебя». Предполагалось, что после этого враг умрет от язвы на лице [Иванов 1970, с. 99–101, рис. 88–89].

Илл. 33

Та же композиция представлена и в антропоморфном ритуальном медном жезле эдан у йорубов, представлявшем собой две фигуры обнаженных мужчины и женщины, которые соединены между собой цепью – см. илл. 33 [Мириманов 1986, илл. 226]. Иногда эдан выполнялся в виде двух голов, соединенных между собой деревянным стержнем. Во время церемоний и обрядов союза Огбони жезл могли ставить вертикально, втыкая в землю «женским» концом, выполненным в виде треугольника (ритуалы Огбони были связаны с культом Земли). Эти жезлы играли важную роль в ритуалах инициации и освящения вновь принимаемых членов Огбони, символизируя их личную связь с Землей. Они выполняли важные функции и во время погребальных обрядов: пока совершались жертвоприношения, эданы оставались воткнутыми (или положенными) по сторонам головы умершего, так что соединяющая их цепь помещалась на лбу покойного; перед самым погребением эдан уносил и, так как их никогда не хоронили вместе с телом. Эдан навсегда оставался в иледи – доме культа Огбони, но, как правило, никогда больше не использовался для ритуальных целей. Кроме того эданы могли служить амулетами (в этом случае их размеры не превышали 5–7 см) и использовались во время судебных разбирательств и ордалий [Григорович 1977, с. 72, 78, рис. 28, 29].

В основе символики эдан – «союз Неба и Земли», в результате которого возникает нечто «третье» (отсюда представление, связанное с этим культом: «Два Огбони – это значит три») [Григорович 1977, с. 72–74]. По мнению Н. Е. Григоровича, «в связи с идеей пары, порождающей третьего, любопытно отметить наличие в скульптуре Огбони эротического момента, в принципе несвойственного скульптуре йорубов. ‹…› В эданах, если они изображают целые фигуры, половые признаки нередко преувеличены. Даже в тех случаях, когда эданы сокращены до голов на металлических стержнях, скрытая эротическая символика в них присутствует, хотя и остается совершенно незаметной для человека, незнакомого с иконографией скульптуры Огбони. Как исключение встречаются эданы, изображающие мужчину и женщину в позе полового акта» [Григорович 1977, с. 75, 78].

Илл. 34

Антропоморфные куколки орекеннер (куртуяк, möp-кижилер, енекижи) у шорцев, изображавшие духов предков по женской линии или родоначальниц, покровительниц очага, обычно делались парными – «жена» и «муж». Они представляли собой крайне упрощенные человеческие фигурки, напоминающие куколок-младенцев, лишенные рук, ног и черт лица, за исключением глаз, обозначенных бисеринками. Женская фигурка отличалась выпуклостями на месте грудей. Лицо иногда выполнялось из более светлой ткани. Сшитые вместе мужская и женская фигурки орекеннеров хранились в мешке или берестяной коробочке на печке, на полке, под крышей дома либо в амбаре. Члены семьи обязаны были угощать этих домашних пенатов салом, маслом или кашицей. Каждая девушка, выходя замуж и покидая родительский дом, получала орекеннеры, изготовленные ее матерью, и перевозила их в дом своего мужа. При небрежном обращении с ними орекеннеры могли наслать болезни на людей или скот – см. илл. 34 [Иванов 1979, с. 11, рис. 4].

В европейской обрядности Нового времени постоянно подчеркивается двуполость, половой изоморфизм «житного демона», что особенно ярко проявляется в русских названиях «житного человечка» типа «Козьмы-Демьяна» или «Петра и Павла», где первый компонент осмысляется как сущность мужского, а второй – женского рода. В фольклоре эти святые могут выступать как единый персонаж то мужского, то женского пола: «Батюшка Козьма Демьян лежит в пещере, его белые зубы не болят, и у меня, раба Божия (имя), не боли…»; «Матушка, Кузьма-Демьяна, скуй нам свадьбу!» или «Кузьма-Демьян – матушка полевая заступница, иди к нам, помоги нам работать!» [Успенский 1982, с. 155, 156].

Все вышесказанное позволяет предположить, что древнейшие изображения людей, зафиксированные в палеолитической и неолитической мелкой пластике, играли важную роль в ритуалах с символикой зачатия, ритуального брака с животным-тотемом или первопредком. Для символического изображения акта соития, сакрализованного уже в древнейшую эпоху развития человечества, использовались условные конструкции из двух соединенных или скрещивающихся фигурок либо изображений мужских и женских гениталий. Наиболее абстрактным выражением этой символики является крест – заключенный в круг или при взаимном наложении его «мужской» и «женской» формы (сочетание прямого и косого крестов) [Голан 1993, с. 119; Кабо 2002b]. Ритуальным аналогом символической конструкции, объединяющей мужское и женское начала, можно считать погребальные столбы у австралийских аборигенов, которые в полунаклоненном положении опираются на V-образный шест [Берндт 1981, с. 434 (илл.) и след.]. Подобные шесты играют важную роль в обрядах цикла дьюнггавон [Берндт 1981, с. 437 (илл.) и др.]. Именно такого рода символические конструкции легли в основу обрядовых и игровых кукол, известных нам по материалам XIX–XX столетий. В качестве типичного развития описанных выше конструкций см., например, изображение куклы туркмен-йомудов о-ва Челекен [Ботякова 1995, с. 161, фото 2].