Читать онлайн «Японская цивилизация». Страница 40

В своих устремлениях к лучшему миру многие «новые религии» придают исключительно важное значение искусству. Искусство здесь нередко используется только для созерцания, так возникают музеи секты Тэнри и сады — настоящий маленький земной рай, например сад Сэкай Кюсэй в Хаконэ. Искусство рассматривается сектами как явление, нерасторжимо связанное с жизнью, а занятие им — как дорога, приводящая к Богу; подобным образом строится проповедь в секте Омото и дочерней секте Постоянной свободы (более известной под английской аббревиатурой PL). В главных центрах Омото созданы мастерские, где верующие могут испытать свои творческие способности, например в гончарном искусстве или другом ремесле; в эпоху механизации люди счастливы посвятить несколько спокойных часов труду в поисках совершенства. Эта внутренняя взаимосвязь искусства и жизни, словно молитва, позволяет современному человеку возобновить многовековые традиции национальных религий, которые питали духовностью самые скромные проявления повседневной жизни.

Наиболее оригинальный вклад этих сект, без сомнения, состоит в том, что они придают совершенно исключительную важность личности. Личность более не растворяется внутри группы одержимых верой незнакомцев, человека уже не ведут, сломав волю, к смерти, теперь он рассматривается как свободное существо, имеющее право на собственный выбор. Священники и все сообщество в целом интересуются проблемами каждого лица и стараются помочь каждому, ведь жизненный путь почти каждого человека оказывается непростым. Иногда страсть к систематизации может привести к некоторому разочарованию. Персонализация человеческих отношений и индивидуализация отношений между человеком и божеством, без сомнения, ставят целью глубоко изменить природу традиционных социальных связей в Японии. Таким образом, в эпоху, когда развитие экономики превращает почти половину мира в огромную строительную площадку, где каждый отдельный человек должен забыть о себе ради процветания общества, часть японского общества поступает наоборот: имея древнейший опыт общежития, оно расцветает сегодня в обращении к личности, основанном на христианских реминисценциях. Общество хочет обрести надежду на счастье, искру уверенности, которую различные имперсональные направления философии прошлого превращали в нечто призрачное, хотя и смягчали искренним состраданием, полным человеческих эмоций.

Сентиментальный островок в рациональной Азии, Япония сегодня, как и прежде, пытается преодолеть морализирующий материализм своих интеллектуалов. В наши дни, как и в прошлом, существует противоречие между устоявшимся рационализмом высших слоев, который опирается на западный опыт, и потребностью в участии, сопереживании наделенных богатым воображением масс. Действительно, исключают ли друг друга различные учения? «Новые религии», сосуществуя с традиционными религиями (за исключением слишком явно политизированной секты Сока Гоккаи), сумеют объединиться в той или иной степени со всеми идеологиями, которым суждено будет появиться. Не разрушая традиционных религий, они заставят их более гибко приспосабливаться к современному миру и, таким образом, возможно, предотвратят их невостребованность. «Новые религии» выражают в своих учениях новые аспекты терпимости, присущей этой части азиатского мира иероглифов. Даже если эти учения не слишком известны и глубоки, они оберегают эту тайну человеческого духа и воображения. Они не делают человека фактором мятежа, а, наоборот, способствуют его интеграции в общественную жизнь. В этом смысле Япония не перестала быть конфуцианской.

Конфуцианство было официально изъято из школьного образования после войны, так как оно скомпрометировало себя как духовное прикрытие для того милитаристского сумасшествия, которое привело к поражению. Тогда случился один из обычных парадоксов истории: одновременно два режима, противостоящие друг другу и установленные на обоих берегах Китайского моря, извергали проклятия по одному и тому же поводу, на одну и ту же идеологию. Казалось, что наследие Древнего Китая одним ударом сотрясло всю Азию. В наши дни страсти немного улеглись. Изучение конфуцианства, утратившего свое применение в качестве политической идеологии, и китайской классики снова заслуживает уважения; и если конфуцианство больше не является официально философским фундаментом японской внутренней политики, тем не менее связь с традицией восстановлена.

Фактически речь идет скорее о неоконфуцианстве, учении, основанном китайским философом Чжу Си (1130–1200), который обновил древнюю мысль Конфуция; его школа {Ли юэ) была самой влиятельной философской системой вплоть до XX века. С 1313 до 1905 года его антология — комментированные классические конфуцианские тексты, «Четыре книги» (Сё чу), — была учебником для многих поколений школьников и основным предметом при сдаче экзаменов на должность. Начиная с XIII века про изведения Чжу Си стали известны в Японии, куда благодаря монахам они попали из Китая. Однако только в конце XVI века в связи с интенсивным обменом идеями, вызванным корейской войной, они снова оказались в почете и в дальнейшем приобрели официальный характер при правительстве сегунов из рода Токугава.

В стране, которую феодальные междоусобицы ввергли в огонь и кровь, лишь суровые моральные и общественные установки конфуцианства объединяли общество и утверждали систему взаимосвязи. Признанное сегуном (первым среди феодалов), конфуцианство взамен предоставляло ему незыблемую иерархию ценностей, которая могла разрешить все проблемы. Кроме того, она позволяла сегуну мыслить светски. До тех пор сфера мысли считалась прерогативой монастырей, но была извлечена оттуда монахом Фудзивара-но Сэйка (1561–1619), который, покинув буддийское монашество дзэн-буддистской секты Риндзай, стремился популяризировать доктрины китайских философов эпохи Сонг. Так появилась знаменитая японская школа Чжу си (Суси гаку). Китайская мысль словно накрыла японское чувство своей логикой и заставила его течь по своим руслам. Но тем не менее национальные различия не исчезали: новые философы были все еще раскаявшимися буддистскими монахами; что касается их нового духовного направления, то оно представляло собой всего лишь систематизацию уже шедшего процесса. С IX века синтоизм, буддизм и конфуцианство соединялись со старыми местными верованиями последовательно сменявшими друг друга новациями, которые периодически доходили из Китая.

Цель неоконфуцианства состояла в том, чтобы научить мир способу завершения конфуцианской мудрости. В противовес буддизму, который искал спасения за пределами мира смертных, эта мудрость помещала свой идеал в центр человеческого общества. В этом данный идеал широко воспользовался доктринами сторонников Чань (последователи дзэн-буддизма), которые проповедовали очищающую простоту обычных действий.

Он действительно призывает к отсутствию усилий, отсутствию действий (ву вэй) в обычных поступках, а основной акцент в поведении делался на отрицании жадности, отрицании желаний (ву ю), на предписании жить и действовать в соответствии с природой. Обе китайские школы неоконфуцианства, школа Духа (Син юэ) и школа Закона и Принципа (Ли юэ), приобрели в Японии сторонников, первая — в лице Хаяси Кадзана, или Досюна (1585–1659), и вторая — в лице Ямадзаки Ансаи (1618–1682). Основное различие школ (в интеллектуальном наполнении, а не в духовном поведении) проводилось по вопросу о том, чему именно придается главенствующая роль: Принципу (ли) или Разуму (син) в его воздействии на Сущность (км). Под ки подразумевалась неделимая первичная материя, газ или эфир, из которой были созданы все предметы. Именно на «блуждающий воздух» оказывают влияние дополнительные силы инь и ян, вызывающие скопление или рассеивание, возникновение конкретных предметов или их распад. Следовательно, люди оказываются только частью целого и должны соблюдать духовное поведение, пронизанное любовью ко всему обществу.

Для Чжу си и школы Принципа (Ли юэ) существуют абстрактный мир, над которым господствует Принцип, и конкретный мир, созданный из Сущности; все является осуществлением закона, Принципа, который воздействует на материю, на Сущность. Для Лю Сяньшаня (1138–1194) и школы Разума (Син юэ) не существует двух миров, имеется только один, мир Разума: «Вселенная — мой разум, и мой разум — Вселенная». Следовательно, речь идет не о независимой и разделенной природе, которая является Принципом, но о разуме, который сам является вездесущим. Для Ван Янминга (по-японски Оиомэй) (1473–1529) равным образом Принцип не мог бы существовать без Духа. Разум, законодатель Вселенной, образует закон, который и является Принципом. Кроме того, «знание повелевает действием, и действие создает разум». Любой человек, благодаря способности мыслить, может достичь единства знания и действия, стать великим человеком, инструментом, который соединяет небо, землю и все сущее. Благодаря этому постулату Ван Янминг, которого особенно высоко ценили в Японии, связывает метафизику буддизма и метафизику даосизма, делая особый акцент на религиозном синкретизме.