Читать онлайн «Японская цивилизация». Страница 33

Экономический застой, бедствия, голод, эпидемии рассматривались в Китае как предупреждение природы: они означали для подданных и для императора, что он больше не гармонировал с космическими силами: «Когда горы обрушиваются и реки пересыхают, то это предзнаменование гибели государства» (Сыма Цянь «Исторические записки»). С этого момента свержение неспособной династии становилось законным. Новый основатель династии обычно появлялся из бури и предъявлял доказательства того, что он достоин мандата Неба. Пришедшие в Японию вместе с конфуцианством в эпоху Асука, эти представления в той или иной степени оказывали влияние на японского императора и его народ.

В том же направлении еще из эпохи Эдо шло развитие конструктивного исторического разума, озабоченного моральными «уроками» и доказательствами. В XVII веке началась новая эра, которая связана с историческим видением национального прошлого. Оно должно было рассматриваться уже не" в легендарных аспектах, а в соответствии с повествовательной строгостью китайских анналов. В 1657 году Токугава Мицукини (1628–1701) — внук первого сёгуна из дома Токугава и один из главных приверженцев неоконфуцианства — собрал в своих землях в Мито группу, которой было поручено полностью пересмотреть историю Японии в свете принципов китайской исторической науки. Эти принципы до того времени понимались иначе. Ученым следовало выявить, какие реальности скрывались под древними мифами, а не заниматься изысканием причин недавнего переворота; они надеялись способствовать укреплению морали и социального строя, основы которых, как полагалось, нужно было извлечь из событий мифологического прошлого: «Пишите ее [историю], сохраняя верность событийной основе, и моральная сопричастность проявится открыто. От древности до настоящего времени обычаи и традиции народа, были ли они изысканными или грубыми, равно как и правительство и управление во времена, сменявшие последовательно друг друга [приводившие к процветанию или к гибели], будут изложены черным по белому так же ясно, как если это были вещи, которые мы осязаем. Хорошие поступки служат тому, чтобы вдохновлять людей, а плохие — чтобы их удерживать от плохого, таким образом, пусть мятежники и предатели дрожат в страхе перед судом истории. Таким образом, образование и поддержание общественного порядка получат от этого большую выгоду» (Дай Нитон Сит).

Следуя китайскому примеру — «Истории великой династии Мин» (Та Минче), — эта работа должна была закончиться составлением «Истории великой Японии» (Дай нихонси), первые тома которой появились в 1715 году. Исследование завершилось морализацией, исключив какое-либо иное рассмотрение, так что ничего в конечном счете не было изменено в старой мифологической хронике. Идея лояльности, которую все должны выказывать императорскому дому, от этого только усилилась, тем не менее передача государственных дел в руки императора не предполагалась.

Сторонники научной истории также пытались исследовать проблему императора и возникновения императорской власти. Один из них, Араи Хакусэки (1657–1725), историк, философ и известный политический деятель, имел смелость обнародовать некое открытие в китайской мысли, не связанной с феодализмом, но это не понравилось сёгуну Ёсимунэ, и автор оказался в немилости. Вынужденная праздность, которая последовала за этим, предоставила ему свободное время для размышлений над легендарным происхождением Японии, миф о котором, как предполагалось, должен был усиливать императорский престиж. Мудрость мыслителя уберегла его от дальнейших неприятностей, так как эта идея устраивала, вероятно, всех — и цензоров сёгуната, и сторонников пересмотра представлений об императоре: мнения сошлись. «Японские источники по этому периоду [древности] редки, это правда, однако в китайских исторических сочинениях начиная с „Позднейшей истории Хань” присутствуют сведения, которые касаются нашей страны, и там приводится много ценных сообщений. Между тем их обычно считают россказнями и выдумками, почерпнутыми из иностранных источников, и мы проходим мимо них, не уделяя им никакого внимания и не удостаивая их изучением. Кроме того, три корейских государства в эпоху Хань были заморскими областями нашей страны в течение четырехсот лет, и их архивы часто подтверждают или дополняют нашу информацию, но и их презирают точно так же. Таким образом, историки Мито опираются на „Хроники” и больше ни на что другое; и в силу этого история нашей страны оказывается повествованием о мечтаниях, привидевшихся во сне… Люди обычно желают прославиться благодаря своим знаниям и своей доброй репутации; но с тех пор, как моя репутация ученого достигла Китая, Кореи, Рюкю и даже Голландии, путешественники из этих стран спрашивают время от времени о том, что у меня нового, но их интерес ко мне стал одной из причин моих несчастий. Учитывая мой пожилой возраст, я должен считаться с фактом, что мои дети и мои внуки рискуют пострадать из-за этого интереса. Уже семь или восемь лет я пытался держаться в тени, и мне рассказывают, что людей, которые меня критикуют, не так уж и много. Именно эти причины заставляют меня сомневаться, следует ли мне публиковать мои труды. Я твердо заявляю: я могу довериться мнению людей лишь через век или два века после моей смерти» (Араи Хакусэки дзэнсю). Это не было научной дискуссией, но в этой ситуации отразилось философское противостояние двух точек зрения на происхождение государства.

Действительно, в Японии (возможно, в большей мере, чем в другой стране) власть использует людей и вся японская история представляет собой только длинное недоразумение между законностью и реальностью власти. Великие законодательные изменения, потрясения зафиксировались в тексте сводов законов — под влиянием Запада — только с XVIII века, который возродил составление законов по китайскому образцу: парадоксальным образом Восток и Запад дали одинаковую оценку японской истории. Современные юридические акты не ввели, впрочем, ничего нового, поскольку уже в XIX веке БабаТацуи (1850–1888) написал: «Учитывая природу идеи государства, суверенитет должен заключаться в народе. Он может находиться в руках императора согласно времени и обстоятельствам, но с развитием прогресса в деле просвещения народа и процветания страны он должен в конечном счете находиться у народа… В Японии он заключается, без сомнения, в личности императора уже две с половиной тысячи лет, но его следует возвратить народу по его требованию через несколько сот лет, когда судьба страны будет изменена и когда народ будет единодушен в том, что следует превратить монархию в демократию» (Баба Тацуи. Автобиография Канэко Кэнтаро).

Конфликт между законной властью и реальной властью составляет основу истории японской администрации. Мы его уже рассмотрели в первых главах, но необходимо вспомнить основные факты для того, чтобы лучше понять развитие процесса. В течение почти трех столетий сёгуны из рода Токугава властвовали над феодальным централизованным государством, в котором император играл второстепенную роль. Эта сильная власть фактически была рождена зрелым феодализмом. В эпоху Муромати (XIV–XVI века) феодализм находился в процессе дезинтеграции. Этот период поистине богат событиями и изменениями. Представители военной верхушки (сюго и дзито) в эти времена волнений и гражданских войн постепенно занимают административные должности на местах и, следовательно, вступают с рядовыми воинами в отношения вассальной зависимости. В XV веке они подчиняются некоторым могущественным сюго, которые становятся крупными вассалами (даймё), а в XVI веке даймё начинают зависеть от сёгуна. Постепенно эта иерархия, обусловленная экономическими причинами, оформилась в пользу сюзерена, но не в пользу императора. И если бы сильный правитель забрал власть из рук сёгуна, историческое положение Японии можно было бы сравнивать с европейским феодализмом того же исторического периода.

Но все происходило иначе, и сёгуны Асикага были заменены новыми людьми Нобунага и Хидэёси, которые упразднили административную централизацию (гун-кэн), и феодалы освободились от вассальной зависимости (хо-кэн). Без сомнения, поражение Годайго еще сохранялось в их памяти. Смятение царило тогда почти повсюду, и страна находилась во власти грубых анархических поползновений глав кланов. Япония, предоставленная самой себе, никогда ничего не отменяла. Обычай создавал силу, обычай, а не тексты становившегося все более и более темным (в силу деятельности религиозных, семейных или феодальных партий) законодательства. Феодализм всегда был прагматичным: в расчет идет человек, привычка, «обычай», но не закон, который понимается как абстракция. Таким образом, правительство в XVI веке становится «многоголовым»: император и его кампаку, сёгун и его сиккэн. Кампаку, регент, — должность, которая досталась семье Фудзивара в 882 году, — всегда становился как бы ширмой между правителем и механизмами управления. Сиккэн был представителем сёгуна; эта должность, с начала XIII века доставшаяся семейству Ходзё, предполагала выполнение как гражданских, так и военных функций; Ходзё долго пользовались своим влиянием, предоставляя в распоряжение молодого правительства Камакура свой престиж владельцев вотчин, расположенных вокруг столицы, покинутой реформаторами. Но это преимущество создавало и неудобства, вытекавшие из вынужденного участия в интригах вокруг двора; парадоксально, но клан Ходзё в конце концов потерял всю власть из-за своего храброго сопротивления монголам: в то время никто не понимал, зачем нужны военные усилия, в результате которых ничто не завоевывалось и добывались трофеи. Что касается сёгуна, то он в период Асикага оказался всего лишь человеком без реальной власти и пользовался своим потенциальным влиянием только через аппарат многоступенчатой вассальной зависимости. Система прямой вассальной зависимости была учреждена Минамото, но вскоре распалась. Желая воспользоваться этим положением дел, Годайго (1318–1338) прибегнул к оружию: в своей интриге «сёгун против сиккэна» он попытался снова взять в руки реальную власть. Но его попытка, отчаянная, по мнению историков, слепая, сумасшедшая в феодальном государстве, которым являлась тогда Япония, закончилась громким провалом. Итак, отметим значительный факт: последующие суждения, пусть смягченные восхищением, адресованным сильной личности императора, должны были показаться достаточно суровыми. За успехом Годайго, который лично был отмечен всеми достоинствами выдающегося деятеля, последовали драматические события: раскол в двух конкурирующих императорских династиях, бесконечные войны, разорение и нищета народа. Катастрофа наступила очень скоро — инициатива императора была исторически несвоевременной. Символ и национальная надежда, император не имел права вмешиваться в суету этого мира. Совершая это, он теряет свою сущность: любое человеческое дело по своей природе неоднозначно, император не имеет права подвергать себя суду подданных. Подобные оценки, впрочем, появляются не во времена неудачной попытки Годайго, но только тогда, когда феодальная организация сёгуната заменила императорскую систему правления, и это стало необратимым явлением.