Читать онлайн «Шри Ауробиндо. Основы индийской культуры». Страница 70

Однако, как бы ни истолковывали эти образы, – это поэзия мистическая и символическая, и это есть настоящая Веда.

Характер ведической поэзии, явствующий из этих стихов, не должен ни удивлять нас, ни вызывать недоумение, ибо сравнительный анализ литератур Азии показывает, что, несмотря на отличия в теории и трактовке Слова, по нетривиальной образной системе, по сложности мысли и символизированного опыта, она, в сущности, является начальной формой символической и фигуративной образности, необходимой для поэтического выражения духовного опыта и постоянно повторяющейся в позднейшей индийской литературе: таковы тантрические и пуранические образы, фигуры речи, к которым прибегают поэты-вишнуиты – можно даже в современной поэзии Тагора найти сходные элементы – и обнаружить сходство с образами некоторых китайских поэтов или поэтов-суфиев. Поэту требовалось выразить духовное или психическое знание и опыт, что он не мог сделать ни целиком, ни даже частично на абстрактном языке философа-мыслителя, поэту надо было не передать голую идею, но как можно более живо выразить саму ее жизнь в сокровеннейших проявлениях. Поэту нужно было найти способ, как раскрыть целый мир внутри себя и – тоже вполне внутренний – духовный смысл мира вокруг себя, возможно также и отобразить богов, силы, видение и опыт плоскостей сознания, непривычных для нашего обыденного понимания. Поэт начинает с образов, подсказанных нашей повседневной и наружной жизнью, людьми и зримой Природой, и хотя сами по себе они не передают духовный и психический опыт, поэт превращает их в фигуры или символы, несущие этот смысл. Он свободно выбирает образы, следуя своему прозрению или воображению, и преобразует их в инструменты для передачи иного смысла, в то же время наделяя прямым духовным значением Природу и жизнь, откуда эти образы почерпнуты, использует внешнего типа метафоры для выражения внутреннего смысла, чем выявляет скрытое духовное или психическое значение объектов и обстоятельств внешней жизни. Или же берется внешний образ, ближе всего соответствующий внутреннему опыту, как бы материальный аналог опыта, и используется с такой реалистичностью и последовательностью, что, указывая на духовный опыт тем, кто сам обладает им, остается чисто внешней метафорой для остальных – скажем, бенгальский поэт-вишнуит предлагает уму, настроенному духовно, физический и эмоциональный образ, говорящий ему о любви души к Богу, для ума же профанического это всего лишь чувственная и страстная любовная поэзия, традиционно связанная с человекобожественной любовью Кришны и Радхи. Методы могут соединяться, канонизированная система внешних образов может использоваться как основа, но поэт может свободно ступить за их первичные ограничения, дать им иную трактовку, неприметно преобразовать их, вообще от них отказаться, отвести им второстепенную роль или вывести эти образы за их собственные пределы, чтобы спало с них прозрачное покрывало и наступило озарение. Последнее и есть метод Вед, который проявляет себя по-разному, в зависимости от страсти и силы поэтического видения, от экзальтации его слов.

Менталитет ведических поэтов отличается от нашего, они особым образом используют образы, архаичный склад их видения придает странные очертания смыслу. В их глазах физический и психический мир был проявлением двойственным и разным, но связанным внутри, что выражалось через фигуры космических богов, внутреннюю и внешнюю жизнь человека в его божественной взаимосвязи с небожителями, за всем же был единый Дух или Сущность, чьими именами, личностями и силами и были боги. Боги были и повелителями физической Природы, и ее принципами и формами, их божественная сущность, тела и внутренние божественные силы с соответствующими им состояниями и формами энергии возникают в нашем психическом существе, ибо они есть силы души космоса, хранители истины и бессмертия, дети Бесконечного, каждый из них и сам по происхождению и по своей конечной реальности – наивысший Дух, сейчас принявший один из своих же аспектов. Жизнь человеческая была в их глазах смешением истинного с неистинным, движением от бренности к бессмертию, от смешения тьмы и света к сиянию божественной Истины, чей дом в высоте Бесконечности, но может быть выстроен здесь, в душе и жизни человека, битва между детьми Света и сынами Ночи, обретение сокровищ, богатств, трофеи, даруемые богами смертным воинам, путь и жертва – обо всем этом говорили они в канонизированной системе образов, которые заимствовали из Природы, из жизни окружающих воинственных, пастушеских и земледельческих арийских народов, концентрировавшейся вокруг культа Огня, почитания сил живой Природы и культа жертвоприношения. Детали внешней жизни и жертвоприношений были в их жизни и быту символами, а в их поэзии не мертвыми символами или надуманными метафорами, но живыми и сильными знаками, подаваемыми изнутри. И они использовали как выразительные средства установленные, но допускающие вариации образы иного, целую сверкающую сеть мифов и притч, образов, которые становились притчами, притч, которые становились мифами, мифов, которые всегда оставались образами, но для них, как это может быть только для тех, кто получил доступ к определенному порядку психического опыта, все это составляло доподлинную реальность. Очертания физического размывались в блеске душевного, душевное сгущалось до сияния духовного – и не было между ними четких разграничительных линий, цвета и краски естественно сливались. Совершенно ясно, что поэзию такого типа, слагаемую людьми с видением такого типа и воображением, невозможно толковать и оценивать стандартами разума и вкуса, соблюдающими только каноны физического бытия. Заклинание – играй, о Луч, и обратись на нас! – есть одновременно и картина высоко взметнувшихся языков яркого пламени, игра могучего жертвенного огня на физическом алтаре, и подобное же психическое явление, проявление спасительного огня божественной силы и света внутри нас. Западный критик посмеивается над смелым – а для него чудовищным – образом, в котором Индра, сын земли и неба, творит собственных родителей, но если вспомнить, что Индра есть верховный дух в одном из своих постоянных и вечных аспектов, творец земли и неба, рожденный как космическое божество между ментальным и физическим мирами и воспроизводящий их силы в человеке, мы увидим не только выразительность этого образа, мы увидим истинную и богооткровенную фигуру, а ведическим поэтам безразлично несоответствие образа физическому воображению, поскольку он передает реальность более реальную, и другая фигура не могла бы ее передать с такой точностью и живой поэтической силой. Ведические Бык и Корова, сияющие стада Солнца, укрытые в пещере, – существа довольно странные для физического ума, но они и не относятся к земному, а в своей плоскости являются одновременно и образами, и реальностями, полными жизни и смысла. Вся ведическая поэзия должна интерпретироваться таким образом и приниматься в соответствии с ее духом и видением – психически естественным, хоть странным и сверхъестественным для нас – подлинности ее идей и фигур.

Понимаемые в этом ключе Веды, помимо того, что они представляют интерес в качестве древнейшего в мире и по сей день живого Священного писания, а также в качестве древнейшей интерпретации человека, Бога и вселенной, являются замечательным, возвышенным и сильным поэтическим творением. Это не варварство – ни по форме, ни по языку. Ведические поэты мастерски владеют поэтической техникой, их ритмы чеканны, как колесницы богов, и летят, будто на могучих крыльях звука, стихи – и напряженны, и свободны, как волны, величественны и тонки по модуляциям, язык лиричен по напряженности, но эпичен по приподнятости, это стихи огромной силы, чистые, смелые и величественные, прямые и лаконичные, но полные смысла и нюансов, так что каждая строка может считаться самодостаточной, хотя она всегда есть шаг между той, что была до нее, и последующей. Их форма и содержание опираются на сакральную иератическую традицию, но содержание состоит из глубочайших психических и духовных переживаний, на какие только способна человеческая душа, формы же почти никогда не вырождаются в условные знаки, ибо то, что они предназначены выразить, было пережито каждым из поэтов и обновлено тонкостями и особенностями его индивидуального восприятия. Стихи величайших провидцев, таких, как Вишвамитра, Вамадева, Диргхатамас[119] и многие другие, поднимаются до невероятных высот мистической поэзии; такие произведения, как Гимн Творения, достигают вершин мощной и ясной мысли, на которых Упанишады с их более глубоким дыханием будут обитать постоянно. Древняя Индия не ошибалась, относя начало своей философии, религии и основ культуры к этим провидцам-поэтам, ибо в их творениях, как в семени, уже была заключена вся будущая духовность ее народа.