Читать онлайн «Столицы. Их многообразие, закономерности развития и перемещения». Страница 5

Исследование некоторых ключевых стереотипов российского понимания пространства, ментальной освоенности этого пространства, не менее фундаментально и важно для понимания спора о новой столице, чем изучение российской географии и объективных свойств российской территории. В число таких стереотипов можно включить ложное освоение этого пространства, а также во многом проблематичные формы соединения пространства и власти.

После развала СССР многие из пространственных стереотипов россиян были подвергнуты тщательному критическому исследованию в специфически российском изводе пространственного поворота в общественных науках (spatial turn), который открыл новые ментальные измерения советского и постсоветского пространства наряду с прочими другими мнимостями русской политической геометрии. Постсоветские социальные науки во многом вернули географическое измерение в осмысление социальной реальности, заговорив о человеке как таковом уже во всей совокупности его пространственных, а не только чисто экономических отношений. Они подвергли жесткой критике тенденции платонического изъятия реальности из ее пространственно-географических покровов, которые преобладали в советской версии марксизма (настоящий марксизм, напротив, всегда был очень чуток к пространственным категориям, как это особенно ярко показал в серии своих работ британский географ Дэвид Харви).

Тем не менее постсоветский пространственный поворот и постсоветские идеологии в целом не только возродили интерес к забытому пространственному измерению реальности, но и во многом мистифицировали пространство и пространственность, в том числе и в споре о новых столицах. Они воспроизвели, воссоздали или вылепили заново множество новых мифов о российском пространстве. Многие из них расцвели подражательным пустоцветом геополитических теорий.

Метафизические спекуляции по поводу уникальности и экстраординарного устройства российского пространства, его особой мистике и необходимости его имперского удержания и расширения во многих случаях заняли место осмысления, освоения и реорганизации территориальных функций, анализа универсальных и специфических законов, которые управляют пространством и пространственными отношениями.

Неоевразийские спекуляции по поводу пространства, геополитическая мистика и поэтическая завороженность необъятностью российских просторов до сих пор занимают важнейшее место в структуре постсоветских дискуссий, а авторы подобных идеологических построений зачастую участвуют в этих спорах на правах ученых и знатоков пространства. Частью этих пространственных мистификаций реальных географических и политических проблем стала подчас маниакальная акцентация пространственных категорий и добавление приставки гео- практически ко всем существующим социальным понятиям и наукам вне зависимости от их уместности. В исполнении этих идеологов экономика, история и политика давно превратились в геоэкономику, геоисторию и геополитику. Бесконечное околопространственное словотворчество, которым изобилуют и околостоличные дебаты, вероятно, является своего рода гиперкомпенсацией пережитой советской аспациальности[2], которая, возможно, имеет и более глубокие корни.

Речь здесь идет не только о том пространственном мышлении, которое заявляет о себе в политических манифестах и прочих рефлексиях, но также и о тех ментальных принципах и привычках, которые воплотились в самой актуальной конфигурации и организации русского пространства, и в пространственном бессознательном, часто связанном с неприятием дуальности, бинарности и двоичности. В этих дискуссиях самому Большому пространству приписывается субъектность и оно позиционируется как активный агент истории, противопоставленный местническим и местным интересам. В дебатах о столице именно элементы такого пространственного русского бессознательного выявляются в наиболее рельефном и рафинированном виде. Но большая тема пространственного бессознательного, конечно, выходит далеко за рамки непосредственного интереса данной работы.

В данной книге автор не предлагает какой-то принципиально новой программы переустройства российского пространства. Скорее, он приглашает к размышлению о различных концепциях столичности, мировом опыте переносов столиц, различных теоретических и практических парадигмах их анализа. Но в то же время, как уже было сказано, это и приглашение к размышлению о различных ментальных образах российского пространства и его множественных центрах, российском государственном мышлении, его стереотипах и фобиях, его представлениях о центральности и природе власти.

Прежде чем мы перейдем к анализу непосредственных и конкретных идей, концепций и историй, можно сделать несколько предварительных замечаний, которые отчасти предвосхищают наши выводы, а также высказать несколько гипотез и предположений, которые в известном смысле определили логику изложения материала. Они отчасти поясняют план и задачи этой книги.

Концепция нового времени. Популярность переносов столицы в XX веке, возможно, отчасти отражает особый интеллектуально-политический настрой или духовный климат эпохи модерна. Модерн – это время, когда самого себя надо не просто принять исторически сложившимся в совокупности своих географических, наследственных и архитектурных отношений, но когда себя, свою идентичность, свой центр, свою культурную принадлежность можно еще и выбирать. А иногда не просто выбирать, но и конструировать.

Старые государства наследовали свои столицы или были вынуждены их перемещать в соответствии с циклами военных побед и поражений. Новые государства, которым долго было отказано в выборе своего пути, часто предпочитают строить, конструировать и выбирать подобно тому, как современный человек выбирает свой облик и свою идентичность. Нации творят самих себя через свои центры. Они не просто находят их уже готовыми, а выбирают и созидают их, в том числе и в процессе выбора своих столиц.

Перспектива национального государства. Подход автора к концепции столицы в значительной степени связан с концепцией национального государства. Во многих исследованиях вопрос о переносе столиц рассматривается через призму проблемы экономической эффективности и мыслится как чисто экономическая проблема. С точки зрения авторов этих исследований, мегаполисы имеют свою меру эффективности, и многие экономисты и экономические географы пытаются подсчитать коэффициент полезного действия мегагородов как звеньев в системе мирового капитализма. Однако задача, на взгляд автора, должна ставиться шире и учитывать особые свойства столиц, отличающие их от обычных городов. Необходим учет многообразного опыта, связанного с многонациональными и многоэтническими государствами и с вновь освободившимися странами, которые стараются принимать во внимание в расположении своей столицы те факторы, которые выходят далеко за рамки экономических проблем – вопросы идентичности, демократизации, социальной справедливости и достижения этнической гармонии.

Столицы и политические режимы. Один из тезисов книги состоит в том, что идея столичности каждый раз преломляется по-своему в различных политических режимах. Сама урбанистическая иерархия городов в любой стране, с одной стороны, отражает ее политическую сущность и идентичность и соответствует политическим принципам ее устройства, а с другой – закрепляет эти принципы. Фундаментальные принципы либеральных демократий – такие как разделение властей, система сдержек и противовесов, принципы федерализма, механизмы контроля гражданским обществом деятельности корпораций и государства – находятся в соответствии со структурой городов, что наиболее четко видно на примере крупных многонациональных политических образований. В самой иерархии урбанистической сети уже скрыта особая мораль – принципы взаимодействия между регионами, принципы достойного управления (good governance) и социальной справедливости.

В деспотических и автократических политических режимах нестоличные города часто изъяты из системы международных экономических связей, а столицы монополизируют ресурсы и служат единственным окном в большой мир, что создает проблемы не только для экономики, но и приводит к колоссальным издержкам человеческого капитала и разрушению системы доверия в обществе. В более демократических обществах, которые наследовали европейским традициям, напротив, баланс интересов регионов или земель, отсутствие приматных городов в классическом смысле создают более благоприятную обстановку для развития экономики и социального взаимодействия.