Читать онлайн «Домашняя жизнь и нравы великорусского народа в XVI и XVII столетиях (очерк)». Страница 27

Не всегда, однако, жены безропотно и безответно сносили суровое обращение мужьев, и не всегда оно оставалось без наказания. Иная жена, бойкая от природы, возражала мужу на его побои бранью, часто неприличного содержания. Были примеры, что жены отравляли своих мужьев, и за это их закапывали живых в землю, оставляя снаружи голову, и держали в таком положении до смерти; им не давали есть и пить, и сторожа стояли при них, не допуская, чтобы кто-нибудь из сострадания покормил такую преступницу. Прохожим позволялось бросать деньги, но эти деньги употреблялись на гроб для осужденной или на свечи для умилостивления Божьего гнева к ее грешной душе. Впрочем, случалось, что им оставляли жизнь, но заменяли смерть вечным жестоким заточением. Двух таких преступниц за отравление мужьев держали трое суток по шею в земле, но так как они попросились в монастырь, то их откопали и отдали в монастырь, приказав держать их порознь в уединении и в кандалах. Другие жены мстили за себя доносами. Как ни безгласна была жена пред мужем, но точно так же были мужья безгласны пред царем. Голос жены, как и голос всякого, и в том числе холопа, принимали в уважение, когда дело шло о злоумышлении на особу царского дома или о краже царской казны. Иностранцы рассказывают замечательное событие: жена одного боярина по злобе к мужу, который ее бил, доносила, что он умеет лечить подагру, которою царь тогда страдал; и хотя боярин уверял и клялся, что не знает этого вовсе, его истязали и обещали смертную казнь, если он не сыщет лекарства для государя. Тот в отчаянии нарвал каких попало трав и сделал из них царю ванну; случайно царю после того стало легче, и лекаря еще раз высекли за то, что он, зная, не хотел говорить. Жена взяла свое. Но еще случалось, что за свое унижение женщины отомщали обычным своим способом: тайною изменою. Как ни строго запирали женщину, она склонна была к тому, чтоб положить мужа под лавку, как выражались в тот век. Так и быть должно. По свойству человеческой природы рабство всегда рождает обман и коварство.

У зажиточных домовитых людей все было так устроено, что, казалось, невозможно сблизиться мужчине с их женами; однако примеры измен таких жен своим мужьям были не редки. Запертая в своем тереме жена проводила время со служанками, а от скуки вела с ними, как говорилось, пустошные речи, пересмешные, скоромные и безлепичные62 и приучалась располагать свое воображение ко всему нецеломудренному. Эти служанки вводили в дом разных торговок, гадальщиц, и в том числе таких женщин, которые назывались потворенными бабами, то есть, что «молодые жены с чужими мужи сваживают». Эти соблазнительницы вели свое занятие с правильностью ремесла и очень искусно внедрялись в дома, прикидываясь чем угодно и чем нужно, даже набожными богомолками. Всегда их можно было застать там, где женщины и девки сходились, например: на реке, где мылось белье, у колодца, куда ходили с ведрами, на рынках и тому подобное. Заводили знакомство со служанками, а через них доходили и до госпож; такая искусница, коль скоро вотрется в дом, непременно наделает там какой-нибудь беды: или саму госпожу соблазнит, или же девку-служанку подманит обокрасть госпожу и бежать с любовником, с которым нередко вместе ограбят ее и даже утопят. Вот такого рода женщины были пособницами волокит, и случалось так, что разом одна тайно служила мужу от жены, а жене от мужа.

Хотя блудодеяние преследовалось строго нравственными понятиями и даже в юридических актах блудники помещались в один разряд с ворами и разбойниками, очень часто знатные бояре, кроме жен, имели у себя любовниц, которых доставляли им потворенные бабы, да сверх того не считалось большим пороком пользоваться и служанками в своем доме, часто насильно. По известиям одного англичанина, один любимец царя Алексея Михайловича завел у себя целый гарем любовниц, и так как его жена была этим недовольна, то он почел лучшим отравить ее. Вообще же мужчине и не вменялся разврат в такое преступление, как женщине. Многие, чувствуя, что они грешат, старались уменьшить тяжесть греха сохранением разных религиозных приличий, например, снимали с себя крест и занавешивали образа, готовясь к грешному делу.

Женщина получала более уважения, когда оставалась вдовою и притом была матерью. Тогда как замужняя не имела вовсе личности сама по себе, вдова была полная госпожа и глава семейства. Личность вдовицы охранялась религиозным уважением. Оскорбить вдовицу считалось величайшим грехом. «Горе обидевшему вдовицу, — говорит одно старое нравоучение, — лучше ему в дом свой ввергнуть огонь, чем за воздыхания вдовиц быть ввержену в геенну огненную». Впрочем, как существу слабому, приученному с детства к унижению и неволе, и тут не всегда приходилось ей отдохнуть. Примеры непочтения детей к матерям были нередки. Бывало, что сыновья, получив наследство после родителя, выгоняли мать свою, и та должна была просить подаяния. Это не всегда преследовалось, как видно из одного примера XVI века, где выгнанной матери помещиков царь приказал уделить на содержание часть из поместий ее мужа, но сыновьям, как видно, не было никакого наказания. Иногда же, напротив, овдовевшая поступала безжалостно с детьми, выдавала дочерей насильно замуж, бросала детей на произвол судьбы и тому подобное.

Между родителями и детьми господствовал дух рабства, прикрытый ложною святостью патриархальных отношений. Почтение к родителям считалось, по нравственным понятиям, ручательством здоровой, долгой и счастливой жизни. О том, кто злословит родителей, говорилось: «Да склюют его вороны, да съедят его орлы!» Была и есть в Руси пословица: «Отчая клятва иссушит, матерняя искоренит». Впрочем, отец, как мужчина, и в детском уважении пользовался предпочтением. «Имей, чадо, — поучает отец сына, — отца своего, аки Бога, матерь свою, аки сам себе». Несмотря на такие нравственные сентенции, покорность детей была более рабская, чем детская, и власть родителей над ними переходила в слепой деспотизм без нравственной силы. Чем благочестивее был родитель, чем более проникнут был учением православия, тем суровее обращался с детьми, ибо церковные понятия предписывали ему быть как можно строже: «Наказуй отец сына из млада, — говорит одно старинное поучение, — учи его ранами бояться Бога и творить все доброе, и да укоренится в нем страх Божий, а если смолоду не научишь — большого как можно научить». Слова почитались недостаточными, как бы они убедительны ни были, нужно учить детей «розгами, да не приимеши про них ныне от человек сорома и будущих мук»; и общее нравственное правило отцов в отношении к детям выражалось в такой формуле, какую передает нам благочестивый автор «Домостроя»: «Сына ли имаши, не дошед внити в юности, но сокруши ему ребра; аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здрав будет, дщерь ли имаши — положи на ней грозу свою». Этот суровый моралист запрещает даже смеяться и играть с ребенком.

При малом развитии городской ремесленности и мелочной торговли двор зажиточного человека не только в его вотчине, но и построенный в самой Москве представлял подобие целого города: там производились всевозможнейшие работы, нужные для домашнего обихода; там ткали холсты, шили белье, сапоги, платье, делали мебель и всякую деревянную утварь, вышивали золотом и шелками. Все нужное для дома обыкновенно покупалось оптом. Поставь! материй и сукон накоплялись в городских сундуках, так что доставало на много лет, на целую жизнь и передавалось детям. У расчетливого хозяина всегда был огромный запас разного съестного: хлеба, соленого мяса, рыбы, сухарей, толокна, ветчины и прочего. Благоразумный человек не только ничего не покупал врознь, но иногда еще и продавал из остатков. Только незначительные и бедные люди питались с рынка и платили в три раза дороже, чем богачи, покупавшие все нужное оптом.

Когда у хозяина рождалась дочь, он для нее делал особый сундучок или короб и откладывал туда каждый год всякого рода имущество в счет будущего приданого, и в то же время взращивали на ее долю скотину: все вместе называлось ее наделком. В случае ее смерти до замужества наделок обращался на поминовение души усопшей. Таким образом, с самого рождения члена семейства приготовляли ему запас на жизнь.

Все в таком доме носило характер замкнутости и разобщения со всем остальным. Все в нем старались покрыть тайною для чужих. Ворота были заперты и днем, и ночью, и приходящий должен был, по обычаю времени, постучаться слегка и проговорить: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас!» и потом дожидаться, пока ему скажут: «Аминь». По нравственным понятиям века, честный человек должен был стараться, чтобы никто не слыхал и не видал, что у него делается во дворе, и сам не пытался узнавать, как живут в чужих дворах. Все в доме и кладовых хранилось под замками. Многое известно было одному только хозяину, как, например, деньги, которые почитались драгоценнее вещей; так что многие держали их не иначе, как зарытыми в землю, а иные отдавали на сохранение в монастыри, что называлось поклажею. Обилие домовитого двора и разобщение домашней жизни от внешней совпадали с обычаем держать во дворах большое население. Старинная неделимость семей соединяла иногда несколько боковых родственных линий около одного родственника или старейшины. То были дети, братья, племянники хозяина и даже более дальние его родственники, жившие с ними не в разделе, смотря по обстоятельствам и желанию. По смерти хозяина члены или соглашались продолжать жить вместе, или старший дядя их отдавал ту часть, какая следовала членам многочисленного семейства; тогда отделялись другие семьи и образовывали новые дворы. В некоторых местах России этот обычай наблюдался в большем размере и строже в своем основании, в других — слабее, так что наследники спешили делиться и основывать новые семьи. В новгородских областях дети обыкновенно делились отцовским имуществом, но оставляли одну часть, общую для всех. Обычай жить вместе с родственниками наблюдался более или менее у всех сословий, менее у знатных людей, имевших способы делиться скорее. У иных родственники, жившие при дворе, входили в уровень с прислугою. Так, например, один гость в 1696 году, нанимая сторожа, заключал с ним условие, что он будет есть и пить с хозяйскими братьями. У крестьян и у посадских этот обычай соблюдался при значительном разветвлении рода; тогда, когда связь между родственниками делалась уже слабою, они расходились, а иногда те, которые беднели и поставляли себя в обязательное отношение к главным хозяевам, нисходили на степень подсоседников, приписанных к семье, но не составляли ее прямых членов. Несмотря на кровное родство, обыкновенно мало было ладу в семьях, и все члены большой семьи нередко жили между собою во вражде. Зато дух общинности, столь свойственный русскому нраву, не ограничивал таких скупов одним родством, но соединял людей, не имевших между собою кровных связей. Так, был пример, что несколько человек соглашались и покупали один двор, совершив купчую на общее имя, и двор принадлежал не одному лицу, а всем вместе. Кроме родственников, при дворе знатного господина, имевшего у себя домашнюю церковь, жил священник и был вместе с тем как бы членом семьи. Если он был женат и имел детей, то жил в особой избе и получал месячный корм, а если был монах или вдовец, то пользовался обедом вместе с хозяином. Сверх священника жил в таких дворах крестовый дьяк домашней церкви, заведовавший ее устройством. Наконец, в некоторых зажиточных домах жили сироты, мальчики и девочки, которых благочестивые отцы семейств воспитывали и обучали какому-нибудь занятию, а по достижении совершеннолетия отпускали, что называлось благословлять в мир.