Читать онлайн «Славянская мифология». Страница 27

Возможно, что у праславян, как и у современных им греков, смешивались и сливались понятия солнца как светила, источника света с более широким понятием светлого солнечного божества вроде Аполлона или Даждьбога, иногда олицетворяя его, иногда полностью подменяя.

В «Слове о полку Игореве» Хорс назван Великим. Возможно, он был очень древним божеством, представления о котором предшествовали идее светоносного небесного бога (вроде Аполлона). Культ Солнца ярко проявился у земледельцев медно-каменного века — энеолита, а уже в бронзовом веке появилось представление о «ночном солнце», совершающем свой путь подземный по морю мрака, и таким «ночным» солнцем был Хорс.

Существует несколько гипотез происхождения имени Симаргла и его толкования. Одна из них связывает имя Симаргла с «Седмоглавом» (Семиглавом).

Семь, как известно, являлось числом, часто использовавшимся в мифологии. Оно состоит из суммы 3 и 4 — основных параметров (признаков), называемых «совершенными», «божественными». По воззрениям древних, число 7 представляет соединение Творца с творением. Не случайно в Библии читаем: «Господь сотворил землю в шесть дней, в седьмой же почил от трудов своих».

Почти все древние народы считали, что существует 7 небесных сфер, и у каждой из них есть свой бог или гений-покровитель, своя планета и свойственная ей добродетель. Семи планетам соответствуют семь дней недели, семь цветов радуги, семь главных металлов, семь звуков мировой гармонии, семь нот музыкальной грамоты. Лира Аполлона имела семь струн, как, впрочем, и некоторые славянские музыкальные инструменты. Христианство знало семь таинств. В мифопоэтической традиции известно семь чудес света. По объяснению древнегреческого мыслителя, религиозного и политического деятеля, математика Пифагора (VI в. до н. э.), в семи колоннах греческого храма архитектурными средствами отображено стремление человеческой души подняться от четырехгранного фундамента материальной физической жизни к небесным высотам божественного духа, символически представленного треугольником карниза.

У некоторых народов принята семиричная система счисления. Семь выступает как наиболее употребительное число. Показатели шкалы времени — от семи дней до семи поколений. Шкала пространства разнообразнее: семь небес (на «седьмом небе»), семь тысяч звезд, семь братьев, семь сестер и т. д. В результате семерка выступает как сгусток опыта первобытных предков, как число, определяющее объем человеческой памяти, дающее и психофизиологическую характеристику человека (человек редко запоминает больше семи элементов, понятий и т. д.).

Сила и крепость числа 7 проявляется и в мифопоэтической традиции славян, в том числе русских. Вспомним наш заговор «За семью замками, семью дверями, семью ключами». Существуют и приметы: завязать семью узлами, собрать семь углей из семи печей… В противоположность семи добродетелям люди придумали семь смертных грехов, семь язв небесных, семиглавого дракона Апокалипсиса, отголосок которого встречается в семи хоботах водяного змея русских сказок.

Итак, семь — понятие совершенства, поэтому князь Владимир, возможно, и включил Симаргла в пантеон верховных божеств наряду с Перуном, Даждьбогом, Мокошью и другими.

Однако встречаются и иные гипотезы относительно происхождения и смысла имени Симаргла. Так, образ Симаргла упоминается в древних гимнах Ригведы и гатах Авесты. Это фантастическое существо считалось «не единой природы, а о трех естествах, трех образах».

Еще в трипольских росписях встречаются псы, прыгающие, кувыркающиеся, как бы летающие вокруг молодых посевов разных растений и охраняющие их. На рисунках эти фантастические существа изображены с когтями, зубами и крыльями. Б. А. Рыбаков считает, что в связи с тремя образами Симаргла следует начать поиск в изобразительном искусстве не только собако-птиц с двумя лапами и крыльями, но и иных фантастических животных, близких к грифонам, которых называли собаками Зевса.[157]

Интересны сюжеты русского прикладного искусства X–XIII вв., в которых часто встречается крылатый пес. Иногда его помещали даже на церковных дверях, как, например, в Суздали (XVI в.) или на фронтоне Большого театра в Москве (XIX в.).

Среди русских женских украшений в XI–XIII вв. были широко распространены браслеты — обручи, одевавшиеся на длинные рукава женских рубах.

Во время языческих ритуальных игрищ женщины перед танцами снимали браслеты и плясали «спустя рукава». Этот обычай сохранился в народной памяти и отражен в сказке о «Царевне-лягушке». На таких браслетах изображались женские фигуры в платьях с длинными рукавами, гусляры, воины, крылатые чудовища, чаши и кубки со священным напитком.

Позднее старого Симаргла стали называть Переплутом. Культ Симаргла — Переплута оказался тесно связан с русалиями (празднествами в честь вил-русалок). Русалки, или вилы, изображавшиеся в виде сирен, красивых крылатых птицедев, почитались как божества орошения полей дождями или влажными утренними туманами.

На браслетах из клада, найденного в Твери, возможно, как раз и изображены пляски в честь Переплута и посвященная ему сцена жертвоприношения: девушка в длинной узорчатой рубахе с распущенными волосами подносит кубок изображению крылатого пса.

Есть и такое предположение: изображение Симаргла на браслете связано с календарем, обозначавшим порядок чередования месяцев в течение года. Если говорить о браслете из Твери, то изображенные на нем сюжеты, по мнению исследователей А. А. Куликова и О. С. Мосина, являются художественными изображениями созвездий Зодиака. Самые древние календари составлялись по ночным наблюдениям, что говорит в пользу глубокой древности этих браслетов.

Что за богиня Мокошь — единственное женское божество среди поставленных князем Владимиром на его дворе в Киеве? Упоминания об этой богине встречаются во многих источниках, но они очень неясны. Трудно определить и происхождение слова «Мокошь». Некоторые исследователи связывали его с финским племенным названием «мокша», другие считали Мокошь божеством, близким восточной богине Астарте или греческим Афродите[158] и Гекате,[159] третьи приравнивали к русалке.

Б. А. Рыбаков считает, что это имя содержит слово «кошь», «кощь» («жребий», «судьба») и является корнем слов, обозначающих ёмкости для зерна (например, «корзина», «кошница», «кошуля»). Отсюда, по его мнению, Мокошь — богиня судьбы, удачи.

Упоминается Мокошь в одних и тех же источниках, обычно вместе с Рожаницами[160] — богинями, которых можно видеть вышитыми на русских полотенцах и рубахах. Мокошь изображена на них как центральная фигура всей композиции. Здесь она уподобляется Роду[161] — корню. На полотенцах для весенних обрядов Мокошь изображалась с воздетыми к небу руками, как бы молящая верховное небесное божество оросить дождем вспаханные и засеянные поля. К дням летнего солнцестояния, когда земля уже вырастила колосья, Мокошь изображалась окруженной солнечными кругами, с опущенными к земле руками. Отсюда и связь со знаменитым фольклорным образом «Матерью-сырой-землей».

Культ Мокоши сопровождался установкой идолов в храмах, а также огромных идолов под открытым небом. Как древнее земледельческое божество, она была «матерью урожая», богиней жизненных благ и изобилия.

Рожаницы. Эти богини были подчинены или соподчинены Мокоши. В изобразительном искусстве они всегда были в двойственном числе.

Культ Рожаниц в известной мере слился с Богородичным культом Рождества Богородицы. Духовенство освящало Рожаничную трапезу и позволяло приносить «желю Роду и Рожаницам» в христианский храм. Культ Рожаниц отличался от остальных языческих обрядов прежде всего открытостью, торжественными пирами в честь богинь, частично замаскированными празднествами Богородицы. Эти пиршества противопоставлялись в известной степени «кладению треб» другим — языческим — богам, которым христиане вынуждены были поклоняться тайно. Принесение в жертву животных и птиц могло производиться в своих дворах без особой огласки. Трапезы же, посвященные Роду и Рожаницам, устраивались всенародно.

Принявшие христианство русские люди в XI–XII вв., по свидетельству автора средневекового произведения «Слово об идолах»,[162] все еще молились «по украинам» их «проклятому богу Перуну, Хорсу и Мокоши и вилам, но творили акы отай» (тайно). Явно презирая языческие обряды, этот автор продолжал: «Сего же не могут ся лишити, наченше в поганьстве, даже и до селе проклятого того ставления вторыя трапезы Роду и Рожаницам на прелесть верным христьяном».