Читать онлайн «Философские обители». Страница 13

XV век знаменует собой блистательный период для нашей науки, превосходя в этом отношении все предыдущие как в значительности, так и в числе прославивших её мастеров. Среди них в первую очередь следует упомянуть бенедиктинского монаха из аббатства св. Петра в Эрфурте (Манцское курфюршество) Василия Валентина, вероятно, самого выдающегося представителя герметической науки, его соотечественника аббата Тритемия, Исаака Голландца (1408 г.), двух англичан Томаса Нортона и Джозефа Рипли, ЛэмбспринкаII, Георга Аураха из Страсбурга (1415 г.), калабрийского монаха Лачини (1459 г.), графа Бернара Тревизанского (1406–1490), потратившего пятьдесят шесть лет своей жизни на Великое Делание, — имя Бернара останется в истории алхимии как символ упорства, постоянства, непоколебимой твёрдости.

Однако начиная с того времени герметика впадаёт в немилость. От неё отворачиваются даже её былые приверженцы, раздражённые своими неудачами. На алхимию обрушиваются со всех сторон, её престиж падает, общий энтузиазм угасает, отношение к ней резко меняется. Разглашение всей совокупности алхимических знаний, обучение им позволяет отступникам заявлять о ничтожестве алхимии — герметическая философия разбивается в пух и прах, при этом одновременно закладываются основы современной химии. Сетон, Венцеслав Лавиний из Моравии, Захарий и Парацельс, — по существу, единственные в XVI в. наследники египетской эзотерики, которую эпоха Ренессанса исказила и от которой затем отреклась. Здесь самое место воздать должное пылкому защитнику древнего учения, каким был Парацельс. Ярый апологет герметики заслуживает нашей вечной признательности за его пусть позднее, но смелое заступничество. Не принеся ожидаемых плодов, оно, тем не менее, послужило к его вящей славе.

Агония герметического искусства тянется до XVII в., после чего оно совсем сходит на нет, дав напоследок три мощных побега — это Ласкарис, президент парламента д'Эспанье, и таинственный Евгений Филалет, живая загадка — кто скрывался под этим именем, так и не было установлено.

Шлейф тайн и загадок тянется за алхимией, которая, скрываясь за мистикой и чудесами, воскрешает в памяти прошлое с его легендами, рассказами об удивительных вещах, поразительными свидетельствами. Её своеобразные теории, странные рецепты, многовековая слава её великих мастеров, страстная борьба мнений, которую она возбуждает, благосклонность, которой она пользовалась в средневековье, трудные для понимания загадочные парадоксальные алхимические труды — всё это сегодня как бы создаёт атмосферу разреженности, источает аромат старины, который с течением веков приобретают пустые гробницы, увядшие цветы, покинутые жилища, пожелтелые листы пергамента.

Алхимик? Склонный к размышлениям старик с суровым выражением лица, увенчанный седыми волосами, бледный, измождённый, ни на кого не похожий представитель исчезнувшей породы людей, выходец из преданного забвению мира, упрямый затворник, сгорбившийся от учёных занятий, ночного бдения, беспрестанных опытов, настойчивого разгадывания загадок высшей науки. Таким представляется Философ воображению поэта и кисти художника.

Его лабораторию — подвал, келью или древний склеп — скупо озаряет унылый свет, сочащийся сквозь затянутое пыльной паутиной окно. Но именно здесь, в тишине постепенно зреет чудо. Неутомимая природа под бдительным присмотром человека, с помощью звёзд и милостью Божьей, трудится значительно интенсивнее, чем на воле, среди пропастей и скал. Работа потаённая, зачастую непосильная, неблагодарная, циклопическая работа кошмарного масштаба! И среди этого безмолвия (in pace) человек, учёный, для которого ничто больше не существует, внимательно и терпеливо наблюдает за последовательными стадиями Великого Делания…

По мере того как наши глаза привыкают к темноте, из сумрака выплывает, приобретая более чёткие очертания, великое множество предметов. Господи, куда мы попали? В логово Полифема, в пещеру Вулкана?

Рядом с нами, весь в пыли и окалине — потухший горн, двурогая наковальня, молот, щипцы, ножницы для резки металлов — здесь собран тяжёлый мощный инструментарий металлурга. В углу объёмистые книги в толстых железных переплётах — среди них сборники антифонов, осьмогласники, — скреплённых старыми свинцовыми пломбами, пепельного цвета манускрипты, разбросанные как попало гримуары, желтоватые тома, сплошь замусоленные и испещрённые заметками и формулами, запутывающими и разъясняющими комментариями. Пузатые, как монахи, колбы с опалесцирующими эмульсиями, сине-зелёными, цвета ржавчины и бледно-алыми жидкостями распространяют кисловатый затхлый запах, от которого першит в горле и щиплет в носу.

Над печью — навес, на нём — рядами необычные вытянутые сосуды с короткими трубками, герметично закрытые и залитые сверху воском; стеклянные колбы, низ которых отливает металлом, вытягивают хрупкие цилиндрические, расширяющиеся или утолщённые горлышки; зеленоватые перегонные кубы, реторты располагаются бок о бок с тиглями из рыжей обожжённой глины. В глубине вдоль каменного карниза — изящные стекловидные философские яйца в оплётках рядом с толстой массивной тыквой, так называемой prœgnans cucurbita[44].

А вот и — о проклятие! — анатомированные органы, части скелета, почернелые беззубые черепа, отвратительные своей замогильной гримасой, подвешенные человеческие утробные плоды, сухие и скрюченные, выставленные напоказ несчастные крошечные тельца с пергаментным лицом и бессмысленной жалкой улыбкой. А эти круглые стеклянные золотистые глаза — глаза совы с выцветшим оперением, которая соседствует с аллигатором, гигантской саламандрой, ещё одним важным герметическим символом. Страшная рептилия как бы выплывает из темноты — цепь позвонков на низких толстых лапах, тянущая вверх костистую пасть с жуткими челюстями.

Под печи в беспорядке — самое нужное впереди — заставлен стеклянными банками, алуделями, сублиматорами; вот толстенные сосуды с отводами, вот другие, похожие на большие яйца: ещё одни, оливкового цвета, закопаны в песок у атанора, из которого к готическому своду поднимается лёгкий дым. А вот перегонный аппарат из меди — homo galeatus[45] — в зелёных подтёках, вот осаждающее устройство, парные дистилляторы, змеевики, тяжёлые чугунные и мраморные ступки, большая воздуходувка с рифлёными кожаными боками, а рядом кучей муфели, плитки, черпаки, выпариватели…

Беспорядочное нагромождение старых инструментов, странного оборудования, допотопных орудий — эта мешанина предметов научного обихода и всевозможных чучел впечатляет! А над всем этим хаосом парит прикреплённый к замку свода огромный ворон с распростёртыми крыльями, символ материальной смерти и разложения, таинственная эмблема таинственных превращений.

Интересна также стена, испещрённая надписями с мистическим смыслом, например: His lapis est subtus te, supra te, erga te et circa te[46]. Ножом на мягком камне нацарапаны мнемотехнические стихи. Бросаются в глаза слова, начертанные готической скорописью: Azoth et ignis tibi sufficiunt[47]. Тут же еврейские буквы, кружки с треугольниками, перемежающиеся четырёхугольниками на манер гностических сигнатур. А вот мысль, основанная на учении о Едином, она в сжатом виде представляет целую философию: Omnia ab uno et in unum omnia[48]. В другом месте — изображение косы, эмблема тринадцатого аркана и дома Сатурна, звезда Соломона, символ Рака, заклинание злого духа, несколько отрывков из Зороастра — свидетельства глубокой древности проклятых наук. И наконец, в месте, куда падает свет от подвального окна, лучше всего видимый в хаосе расплывающихся надписей — герметическая триада: Sal, Sulphur, Mercurius[49]…

Такими на основании легенд предстают перед нами алхимик и его лаборатория. Картина фантастическая, не соответствующая действительности, нарисованная народным воображением и воспроизведённая в старых альманахах, которые отражали ходячие представления.

Алхимики, чародеи, колдуны, астрологи, некроманты?

— Анафема и проклятие им!

Химия, бесспорно, — наука фактов, подобно тому как алхимия — наука причин. Первая ограничивается областью материального и опирается на опыт, вторая преимущественно руководствуется положениями философии. Если одна изучает естественные тела, другая стремится проникнуть в таинственную динамику их превращений. Это их основное различие позволяет нам утверждать, что в сравнении с нашей позитивной наукой, которая единственная сегодня признаётся, алхимия есть духовная химия, она даёт возможность провидеть Бога сквозь субстанциальные сумерки.