Читать онлайн «Обратная сторона Японии». Страница 23

Потом пришел доктор Аксенов, рассказывавший мне о своей службе у генерала Макартура в первые послевоенные годы и об участии в Корейской войне. Появился священник токийского подворья Русской православной церкви отец Николай, и импровизированный хор затянул «многая лета». Многая лета продолжается история русской диаспоры в Японии, и, наверное, стоит все-таки рассказать о ней поподробнее и, может быть, даже подвести некоторые итоги.

О русской эмиграции в Японии знают мало и у нас, и у них. Эта страна настолько экзотична, что нам трудно себе представить, как там среди гейш и самураев могут жить наши люди. Японцы, знающие, что ни гейш, ни самураев почти не осталось, удивляются тоже: что эти белые русские могут делать здесь, среди нас – нормальных людей? Тем не менее это факт: россияне обосновались в Японии давно, чувствуют себя здесь неплохо, и их становится все больше.

Первые страницы русского проникновения на Японские острова были написаны в пору, когда между нашими странами еще не существовало ни дипломатических, ни торговых отношений. Собственно, для установления последних сюда и прибыла в 1855 году делегация во главе с адмиралом Е.В. Путятиным. Фрегат «Диана», на котором наши моряки пробились в порт Симода, пострадал от цунами и вскоре затонул, но прежде успел спасти нескольких тамошних рыбаков. В благодарность японские власти разрешили россиянам разместиться на берегу на время ведения переговоров и постройки нового судна.

Деревушка Хэда у подножия Фудзи стала первым местом пятимесячного компактного проживания русской диаспоры численностью около 500 человек. По слухам, которые в мононациональной Японии никто не решится подтвердить, среди потомков жителей Хэды нет-нет да рождаются дети со светлыми волосами.

Увы, следующий эпизод оказался трагичным. Нашим соотечественникам суждено было стать основателями самого большого в Японии кладбища для иностранцев – Гайдзин-боти в Йокогаме. В 1859 году, сразу после открытия этого порта, трое русских моряков с клипера «Аскольд» сошли на берег за провизией, и двое из них были тут же зарублены ронинами – так называют самураев, оставшихся без хозяина. Третий успел убежать. Россия потребовала разыскать убийц, уволить местного губернатора и с почестями похоронить погибших. Два последних требования были выполнены немедленно, и русские могилы положили начало огромному Иностранному кладбищу.

После установления официальных отношений между Петербургом и Токио наши торговые и военные корабли стали частыми гостями в портах Японии, особенно в Нагасаки, где появилась даже «русская деревня» Инаса. Ее население составляли портовые служащие, таможенники, купцы и конкубины – контрактные жены. Наши корабли простаивали в гавани месяцами, ожидая приказа и пополняя припасы. Офицеры проводили это время на берегу, а изящные «мадам Баттерфляй» скрашивали их одиночество, одновременно увеличивая приток инвалюты в японскую казну.

Занятие это не считалось зазорным, а уровень контрацепции в конце XIX века приводил к тому, что последствиями «контрактных браков» нередко становились дети. Среди «временных мужей» были представители известнейших российских фамилий, включая августейшую. Особенно известна японская история мичмана Владимира Дмитриевича Менделеева, сына великого химика. Менделеев-младший провел в Инасе меньше месяца, но успел вступить в брак с женщиной по имени Така Хидэсима, родившей в 1893 году девочку по имени Офудзи – первую внучку создателя периодической системы элементов.

Судьба девочки характерна для многих потомков нагасакской диаспоры: отец, судя по всему, не проявлял к японской семье большого интереса, хотя мать уверяла его, что он и девочка «похожи, как две половинки разрезанной тыквы». Тогда настойчивая Така вступила в переписку со знаменитым тестем, вложив в письмо фотографию, на которой она запечатлена с дочкой. Неизвестно, какие последствия имело это обращение, но история, ставшая достоянием гласности, вдохновила советского писателя Валентина Пикуля на книгу о русско-японской любви: «Три возраста Окини-сан».

Конечно, потомство «временных браков» не могло сформировать сколько-нибудь заметную русскую колонию и практически не повлияло на развитие японо-российских отношений, хотя сын приятеля Владимира Менделеева, дипломата А. Яхновича и его контрактной подруги стал известным писателем и переводчиком.

Наибольшей за всю историю численности – около 100 тысяч человек – русская диаспора в Японии достигла в 1905 году. Все эти люди, за исключением троих, были военнопленными. В 29 городах для них оборудовали лагеря, в которые, начиная с первых дней войны, когда были интернированы экипажи «Варяга» и «Корейца», пребывали пленные. Благодаря корректному обращению большинство наших соотечественников смогли благополучно пережить плен и вернуться домой.

Конечно, лагеря не были санаториями, хотя, как свидетельствуют историки, пленные совершали экскурсии по окрестностям, носили японскую одежду, холодное оружие и даже пили пиво. Тем не менее свыше 400 наших солдат и моряков, в основном тяжело раненных в боях, не смогли вернуться на родину. Их прах остался на японской земле, и уже в то время японцы предприняли все усилия, чтобы сохранить русские могилы в порядке, не допустить забвения павших. И так было во все времена вне зависимости от отношений между нашими странами.

Особую роль, сначала в помощи пленным, а потом в сохранении могил павших, сыграл человек, о котором стоит сказать отдельно. Одним из троих и самых известных из всех русским, остававшихся в Японии на свободе во время войны, был епископ Николай (в миру И.Д. Касаткин, 1836–1912). Авторитет православного священника среди местных властей был настолько высок, что ему разрешалось свободное перемещение по Японии и оказание любой посильной помощи военнопленным.

Чтобы заслужить это право, отцу Николаю – будущему архиепископу Токийскому и всея Японии, уже в наши дни прославленному под именем Равноапостольного Святителя Николая Японского, – пришлось более 40 лет отдать служению церкви в самых неблагоприятных условиях. Все-таки Япония была страной, где совсем недавно любого христианина ждала казнь. То и дело оказываясь на краю гибели, но не падая духом, он с нуля овладел языком и перевел на японский Священное Писание. Ему удалось открыть православную семинарию, построить в Токио огромный кафедральный собор, ныне известный как «Собор Николая» – Николай-до, и десятки церквей. Этому подвижнику удалось довести число православных в Японии до 33 тысяч человек, которые были объединены в 266 церковных общин.

И хотя автокефальная православная церковь в Японии за последнее столетие потеряла многих своих приверженцев, она остается еще одной диаспорой, тесно связанной с Россией, с русскими. Тогда же, в годы войны, епископ Николай выступал с проповедями перед военнопленными, в которых излагал ясные и четкие мысли, помогавшие соотечественникам лучше понять происходящее, перетерпеть неволю, сохранить силы для возвращения на родину и, что немаловажно, не участвовать в событиях русской революции 1905 года.

Еще одни жертвы войны – осиротевшие русские подростки – были приняты им «на казенный кошт» для обучения в православной семинарии. Двое из них, осиротевшие во время восстания ихэтуаней в Китае, оставались вместе с владыкой в 1904–1905 годах – единственные русские в военной Японии. Возрождавшаяся после войны русская диаспора пополнилась молодыми семинаристами, за обучением и воспитанием которых отец Николай следил лично. Блестящее образование, полученное ими в Токио, помогло как минимум одному из них стать известным японистом, а другому навсегда войти в историю мирового спорта.

В семинарии в качестве уроков физического воспитания преподавалась борьба дзюдо. Несколько подростков были отправлены на учебу в институт дзюдо – Кодокан, а один из них – Василий Ощепков – показал столь большие успехи, что в 1914 году стал первым русским и третьим европейцем, получившим мастерскую степень и черный пояс. В 1917-м он организовал во Владивостоке первые в истории международные состязания по дзюдо между российской и японской командами, но это тема уже другой моей книги.

После революции и развала царской империи имевший духовное образование Вася Ощепков занялся тем, ради чего, как оказалось, его забросила в Токио русская военная разведка. Одному из последних царских разведчиков и первому советскому резиденту ГРУ в Японии В. С. Ощепкову довелось работать среди представителей первой эмигрантской волны – тех, кто составил костяк новой российской диаспоры.

«На берег выброшен грозою» – эту строку Пушкина часто вспоминают, когда речь заходит о русских эмигрантах в Японии, вынужденных спасаться от революции и гражданской войны. Основная часть их предполагала отправиться далее, в США или Австралию, а многие лишь на время заезжали сюда по торговым делам из Китая. «В Японии русские отчего-то чувствовали себя не так комфортно, как в Китае», – изящно выразился по этому поводу последний посол царской России в Японии Дмитрий Абрикосов. Так или иначе, в первые послереволюционные годы русская колония в Японии росла столь бурно, что японская полиция не всегда могла разобраться, где и сколько проживает русских, не понимая, выделять ли из нее евреев и татар. Естественно, что среди той эмигрантской волны было немало военных. Большинство из них задержалось здесь ненадолго, собирая деньги для борьбы с большевиками, как атаман Григорий Семенов или адмирал Александр Колчак. Последний в 1905 году провел здесь четыре месяца как военнопленный, а в 1918-м жил на даче в курортном городке Никко со своей возлюбленной Анной Тимиревой, ожидая помощи от японцев.