Читать онлайн «Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта». Страница 48

В старые добрые времена говорили «святая ярмарка», как говорят «святой Николай». На ярмарке еще явственнее, чем на любом другом празднике, забывались на время общественные инстинкты, на один день рождались настоящая свобода и истинное братство. Зародившись как «церковная ярмарка» — праздник прихожан одной церквушки или обители, — в процессе Реформации она утратила свой религиозный характер. Проповедники, пытавшиеся использовать веселые народные гулянья, чтобы лишний раз заклеймить папизм, напрасно тратили красноречие. В XVII веке не было городка или села, не имевшего собственной ежегодной ярмарки, а то и двух. Местное население смешивалось на этих праздниках с жителями более отдаленных земель. На ярмарке веселились не меньше, чем торговали, что поддерживало не только экономические, но и культурные связи края. Однако на протяжении века проявились некоторые черты вырождения этой традиции — скатывание к распущенности, проявление грубых страстей, до того обычно подавляемых. В этой связи проявилось известное разделение общества — «порядочные» люди все больше предпочитали наблюдать за гуляньями со стороны, нежели смешиваться с толпой. Пуританство некоторых представителей крупной буржуазии оказало влияние и на дворян, всегда отличавшихся свободой нравов.

Ярмарка часто длилась одну, иногда две, а то и все три недели, как в Гарлеме. В Гааге майская ярмарка проходила пятнадцать дней, сентябрьская — восемь, впрочем, последняя была отменена декретом в 1643 году. В этом городе организацией праздника занимались сам двор и правительство, которые… делили между собой доходы от его проведения. Это придавало гаагской ярмарке отличавший ее относительно более официальный характер и особый лоск. Ярмарка устраивалась на просторной четырехугольной площади в центре города, возле палат принцев, и даже выходила за ее пределы. Начиналась она 3 мая, ровно в половине первого, перезвоном колоколов городской ратуши, не смолкавшим до часа дня.

На площади и близлежащих улицах купцы и балаганщики ставили палатки. В этом им охотно помогало население, хотя и не всегда задаром, вознаграждением служили льготные ярмарочные билеты. Весь город высыпал на улицы, охваченный праздничной горячкой. Воротные стражи, барабанщики и частные рекламные агенты, расхваливающие товар стихами, объявляли о начале великого события. Открывал ярмарку парад гильдий, за которым следовала потешная стрельба по «попугаю». Толпа напирала и толкалась. Улицы загромождали лавки, лотки и развалы. Булочники разворачивали торговлю традиционной ярмарочной выпечкой — плоскими слоеными пирогами овальной формы, глазированными розовым сахаром, с надписью белыми буквами: «с праздником», «с любовью» или «от всего сердца». Эти невинные кондитерские изделия служили для завязывания «романа» — пирог дарили понравившейся девушке; та хранила его до второго воскресенья с начала ярмарки; влюбленный приходил узнать, оставили ли ему часть пирога…

Таверны по-прежнему были полны народа. Многим крестьянам ярмарка в соседнем городе давала лишний повод выпить в непривычной обстановке. Перед дверью выстраивали длинные ряды столов. Места занимали, как повезет, — на лавке, на бочонке или просто на голой земле. Танцевали. Дети шумели, гоняли в салочки, играли на барабанах и флажолетах; среди разложенных товаров бродили музыканты, пиликая на своих скрипках. Ради смеха кому-нибудь выливали за шиворот кружку пива или пачкали лицо мукой либо ваксой. Ярмарка начинала походить на вакханалию. В некоторых деревнях по улицам торжественно проводили ярмарочного быка, украшенного цветами, которого затем забивали на рыночной площади и жарили, причем любой мог съесть кусок, уплатив определенную сумму. По городу шатались ярмарочные певцы с табличками, на которых можно было прочитать тексты исполняемых песен. Пели все. Визг женщин смешивался со скрипом карусельных лошадок. В палатках скоро становилось не продохнуть; стояла удушливая вонь, от которой дамы теряли сознание. В торговых рядах продавались пироги, керамика, ткани, поделки из стекла или серебра, игрушки и картины. Акробаты-канатоходцы соперничали с группами гимнастов, делавших «египетскую пирамиду». Здесь выставляли на показ ученую собаку, там — лошадь, умеющую считать. Балаганщики, собравшиеся со всей Европы, показывали чужеземные типы клоунов — Жана Потажа, Пенча и Гансвурста. В Голландии был свой народный любимец — Пекельхаринг. Это были персонажи шутовских фарсов, соседствовавших на подмостках с «шалостями» риториков. Ярмарочный балаган иногда поднимался на более высокий уровень. Так, на ярмарке в Гарлеме выступил Амстердамский театр, а в 1640 году там же дала представление французская труппа принца Оранского. «Механические театры» показывали кукол, приводимых в движение часовым механизмом, которые били в барабан или дули в рожок.{142} Заезжие иностранные «артисты» вливались в привычную толпу цыган и доморощенных скоморохов. Шведы опускали руки в тигель, полный расплавленного свинца; англичанин Ричардсон пил жидкую серу, расплавленное стекло и жевал горящие угли.

Среди шарлатанов, целителей, предсказательниц судьбы предлагал свой пирог на мышьяке «истребитель крыс», вывесив на веревочке жертв этого эффективного средства. Ремесленники забавляли публику творимыми тут же чудесами — мнимые богемцы выдували стекло. Хотя случай поглазеть на экзотических животных, вроде верблюда или слона, выпадал не часто, на ярмарках не было недостатка в лошадях, козах, коровах, собаках и свиньях невиданной доселе окраски, с двумя, тремя головами или шестью лапами. Любопытные могли посмотреть, как по приказу дрессировщика пчелы покидали улей и возвращались назад. В другом месте выставлял себя на показ человек-туловище, способный без помощи рук, а только ртом шить, ткать или стрелять из пистолета.

Один из ярмарочных уродцев остался в истории. Рыбак по прозвищу Долговязый Геррит имел рост в 2,59 метра. И силой мог сравниться с лошадью. Слава его, конечно, вызывала зависть, и в 1668 году бедняга погиб в потасовке на ярмарке, где выступал перед публикой.

Ярмарки редко заканчивались мирно, особенно в деревнях. Когда после нескольких праздников голова находилась в диком возбуждении, подстегнутом алкоголем, достаточно было одного неосторожного слова, взгляда или вольного жеста в отношении к женщине, чтобы накопившееся прорвалось наружу. В ход шли кулаки и дубинки. Даже здесь были свои традиции. Для большей тяжести в кулаке зажимали глиняную трубку; в кармане держали горсть песка, чтобы в нужный момент сыпануть противнику в глаза; ногти заблаговременно остригали на манер зубьев пилы, обеспечивая наибольшую эффективность царапанья при сведении счетов. В некоторых селах драка была неотъемлемой частью иных удовольствий. Устраивались даже состязания, в которых противники были вооружены затупленными ножами, чтобы можно было наслаждаться видом крови, но при этом дело не доходило до смертоубийства!

Воинствующий кальвинизм времен революции и освободительной борьбы, выступавший противником гуманизма, но при этом испытывавший влияние последнего, породил оригинальную интеллектуальную культуру, которая дала свои первые всходы немногим ранее 1600 года. Явившаяся в результате усилий реформатских проповедников, как нечто доступное простому, малоприметному, рядовому человеку, эта культура на протяжении всего «золотого века» сохранила общую ориентацию, которая носила одновременно религиозный, народный и национальный характер. Когда около 1660 года до Нидерландов докатилась волна французского классицизма, его идеи и стиль остались чем-то инородным, декоративным и преходящим, как, впрочем, и другие предметы импорта.

Зато влияние пуританства, косвенное, то есть скрытое, никогда не ослабевало. Таким образом, устремления нидерландской души, дикие и необузданные, постепенно отделились от различных формалистских направлений, имперских и помпезных. Первые соответствовали тому, кем был нидерландский буржуа, последние — кем он мечтал стать в своем недавно свалившемся на него богатстве. Одни отвечали вкусам барокко, другие стилю «луи-каторз».

Но даже в пуританском классицизме доморощенная буржуазная аристократия видела себя не столько в королевской мантии французского искусства, сколько в ореоле античного героизма civis romanus.[6]

Возможно, эти противоречия объясняют в какой-то мере отсутствие «стиля» в полном смысле слова, которое проявилось в нидерландском обществе «золотого века» и которое не дало развиться таким формам искусства, как скульптура и архитектура.{143}

Те виды творчества, где по-настоящему раскрылся талант мастера и проявилось что-то действительно глубокое, а именно поэзия, музыка и живопись, замыкались на внутренней жизни, вернее, жизни внутри дома, семейном очаге.