Читать онлайн «Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя». Страница 105

В биографиях нескольких русских мыслителей находим одну и ту же метаморфозу: интеллектуал дружит с украинцами, хвалит их, даже защищает от чужих нападок, однако со временем превращается в убежденного врага чуть ли не всего украинского. Виссарион Белинский прошел этот путь раньше Ивана Аксакова, Измаила Срезневского, Михаила Каткова. Еще в 1840 году Белинский снисходительно хвалил повести Грицко Основьяненко, в особенности если они выходили на русском. «Пан Халявский» представляется критику сочинением «забавным», а сам Основьяненко – писателем талантливым и остроумным[1454]. Но уже в 1841 году в «Отечественных записках» появляется рецензия Белинского на альманах «Ластiвка». Украинский альманах в гоголевское время – редкое событие, критик не мог его не заметить. А тут был особый случай. Евгений Гребенка начал собирать материалы для альманаха еще в 1838–1839 годах. Тогда он рассчитывал напечатать их у Краевского в «Отечественных записках», ради чего даже было намерение выпустить особое «литературное приложение» на малороссийском языке. Белинский, который с 1839-го заведовал отделом критики в «Отечественных записках», этой публикации помешал. Когда Гребенка все-таки сумел выпустить альманах отдельным изданием, Белинский написал рецензию. Критик не обременил себя разбором хотя бы одного сочинения, они не заинтересовали его. Белинский написал о никчемности малороссийского языка и бессмысленности малороссийской литературы: «Малороссийский язык действительно существовал во времена самобытности Малороссии и существует теперь – в памятниках народной поэзии тех славных времен»[1455], – заявил Белинский, списав, таким образом, украинский язык в музей. Современный украинский (малороссийский) для него – язык крестьян, а крестьянская жизнь «сама по себе мало интересна для образованного человека»[1456]. Поэтому украинская литература «только и дышит, что простоватостию крестьянского языка и дубоватостию крестьянского ума!»[1457], – писал критик, на время забывший, что он еще и «демократ».

Нужно быть Гоголем, чтобы заинтересовать Малороссией просвещенного читателя, но гоголей Белинский в «Ластiвке» не нашел[1458]. Он увидел среди авторов только «маленькие дарования», которых ему жаль, ведь их читатели – это всего лишь наивные малороссийские крестьяне. Год спустя, рецензируя «Гайдамаков», Белинский откажет малороссийским литераторам и в таком читателе: «…новый опыт спиваний г. Шевченка, привилегированного, кажется, малороссийского поэта, убеждает нас еще более, что подобного рода произведения издаются только для услаждения и назидания самих авторов: другой публики у них, кажется, нет»[1459]. Критик ошибся: что-что, а успех Шевченко у малороссийского читателя был грандиозным. Этот успех подтверждают и русские газеты, и литературные журналы. Русская критика вообще встречала и «Кобзаря», и «Гайдамаков», и «Ластiвку» скорее доброжелательно. Особенно хвалили Шевченко консервативные «Маяк» и «Москвитянин». В «Маяке», впрочем, была особая причина любить Шевченко: в редакции преобладали малороссияне.

Нашлись, однако, у Белинского и весьма неожиданные союзники. «Мы совершенно согласны с мнением тех, которые думают, что в наше время писать на малороссийском языке значит идти ложным путем…»[1460], – писал критик и журналист Василий Межевич в «Северной пчеле». Осип Сенковский, издатель популярнейшей «Библиотеки для чтения», вообще считал, будто авторы «Ластiвки», не исключая самого Шевченко, пишут «искусственным», «гибридным»[1461], а вовсе не народным языком. Впрочем, полиглот Сенковский малороссийского языка как раз не знал.

Но именно Белинский стал чуть ли не главным, принципиальным, последовательным и бескомпромиссным противником малороссийской литературы. Свои взгляды на малороссиян Белинский изложил в большой рецензии на первые тома «Истории Малороссии» Николая Маркевича. Собственно, это тоже не рецензия, а большая статья, написанная, как всегда, страстно и талантливо.

В своей статье Белинский сформулировал несколько идей о Малороссии и ее народе. С этими идеями знакомы многие русские, даже никогда не читавшие Белинского, но у Виссариона Григорьевича формулировки просто чеканны:

1. «Малороссия никогда не была государством, следственно, и истории, в строгом значении этого слова, не имела. История Малороссии есть не более, как эпизод из царствования царя Алексия Михайловича…»

2. «История Малороссии – это побочная река, впадающая в большую реку русской истории».

3. Малороссияне в принципе не могут создать свою государственность, и причина этого – «в патриархально-простодушном и неспособном к нравственному движению и развитию характере малороссов».

Отсюда и вывод. Только «слившись навеки с единокровною ей Россиею, Малороссия отворила к себе дверь цивилизации, просвещению, искусству, науке, от которых дотоле непреодолимою оградою разлучал ее полудикий быт ее»[1462].

Так Белинский почти на двадцать лет упредил русских консерваторов, противников «украинофильства» и «украинства».

Дело здесь не в одном лишь «имперском» сознании Белинского, ведь о других народах Белинский писал вещи и похуже. Миллионы китайцев, по его мнению, «столько же принадлежат к человечеству, сколько и мильоны рогатых голов их многочисленных стад».

Впрочем, в первой половине XIX века идея о народах «исторических» и «не исторических» как будто подтверждалась. Япония и Китай отгородились от мира и словно застыли, почти не меняясь десятилетиями. Европейцам тогда казалось, что и веками. Поколения китайцев погибали от опиума, Япония последних десятилетий сёгуната Токугава застыла в Позднем Средневековье. На Балканах, в Анатолии и Леванте заживо разлагалась империя Османов. Что там Белинский, когда немецкий философ, при жизни признанный великим, не умел провидеть будущего, а настоящее вроде бы не оставляло сомнений: «…ислам уже давно сошел со всемирно-исторической арены и вновь возвратился к восточному покою»[1463]. До появления «Молодой Италии» Мадзини и подвигов Гарибальди были серьезные сомнения даже в историчности итальянцев. Не исполнили ли и они свою историческую миссию? Судьбами мира управляли несколько европейских стран. За ними, как казалось, были настоящее и будущее человечества. «Европа есть, безусловно, конец всемирной истории», – утверждал Гегель в своих «Лекциях по философии истории»[1464].

Паровые и электрические машины привозили из Манчестера, модели модных платьев – из Парижа, научные статьи печатались преимущественно на немецком, дипломаты говорили и переписывались друг с другом на французском. В руках европейцев были наука и технический прогресс, армии европейских государств легко громили многочисленные, но плохо вооруженные и слабо дисциплинированные войска китайских, индийских, африканских и даже персидских и турецких владык. Петр Котляревский с 2 000 солдат и казаков обращал в бегство 30-тысячную персидскую армию Аббас-мирзы. Роберт Клайв с 3 000 разбил наваба Бенгалии, располагавшего при Плесси войском в 50 000.

Что ждало народы, не имевшие государственности или государственность утратившие? К ним ведь относились и малороссияне. Алексей Иванович Мартос, русский офицер малороссийского происхождения, старался уверить самого себя в неизбежности происходящего. Малороссия теперь разделена на обычные российские губернии, но «это общий удел государств и республик, стоит только заглянуть в политическую историю наций»[1465]. И сам он как будто служил доказательством этих слов. Мартос восхищался Мазепой, но писал по-русски и в своих воспоминаниях, опубликованных «Русским архивом», рассказывал больше о победах русского оружия.

Русский журналист А. Милюков был категоричен: «…украинцы, говоря о возможности развития своего наречия, спрашивают: неужели одному русскому языку принадлежит у нас монополия быть проводником образованности и органом науки? Да, без сомнения теперь общерусскому языку принадлежит эта монополия во всей русской земле»[1466].

Русским славянофилам было жаль самобытной украинской культуры, поэтому они помогали собирать украинский фольклор и даже печатали сочинения по малороссийской истории, филологии, этнографии в своих изданиях. Западники относились к историко-культурному наследству Гетманщины и Запорожья без пиетета, а в современном мире не видели места ни для украинского языка, ни для украинского народа. Сенковский в своей рецензии на «Кобзаря», даже признавая бесспорный талант автора, назвал язык Шевченко помесью «слов хохлатых и бородатых, бритых и небритых, южных и северных»[1467]. Но Осип Иванович оставался спокоен, почти равнодушен, а Белинский пришел в ярость. Одним из первых он увидел неожиданное, не предусмотренное гегелевской философией возрождение украинской национальной культуры. Появление литературы на украинском языке совершено не вписывалось в привычную картину мира. Непослушные хохлы стояли на пути самого Мирового Духа. Абсолютная Идея как будто запнулась о них. Они были непонятным и ненужным исключением из мирового закона, который казался верным, доказанным, непогрешимым.