Читать онлайн «Клубничка на березке: Сексуальная культура в России». Страница 73

Рыночный сценарий (секс как акт купли-продажи), рассматривает сексуальность вполне прозаично, в нем присутствуют «спонсоры», «проститутки» и «содержанки», а главный критерий удовлетворенности – выгодность обмена, причем не обязательно взаимная.

«Я расплачивалась сексом… мне приходилось расплачиваться за удобства, которые имею» (женщина 34 лет). «Был такой договор с ней, что я… “спонсирую” ее учебу или же ее жизнь, окажу материальную поддержку… Содержание женщины – это тоже вид проституции» (мужчина 60 лет).

Позже Темкина добавила еще шестой, достижительный сценарий (секс как средство производства гендерной идентичности), выдвигающий на первый план гендерные различия, когда сексуальная активность рассматривается как средство реализации собственной мужской или женской сущности.

Для того чтобы судить о степени социальной репрезентативности того или иного сценария и его гендерных, возрастных, социально-средовых и прочих вариациях, качественный анализ должен быть дополнен количественным. Такими данными мы пока не располагаем. Тем не менее, для историко-культурного исследования этот подход имеет большую эвристическую ценность.

Брак и семейные ценности

Вопреки уверениям традиционалистов, что для современной русской культуры «семейные ценности» значительно важнее, чем для западной, долгосрочные тенденции брачно-семейных отношений в России (динамика браков и разводов, рождаемость, гендерные отношения и т. д.) в основном те же, что и в западном мире (Гурко, 2008; Захаров, 2007; Кон, 2009а и др.).

Не выдерживает проверки и мнение, будто «российские» браки чаще «западных» заключаются по любви.

Вопрос о соотношения рациональных и эмоциональных мотивов супружества дебатировался в советской социологии уже в 1960-х годах. Сопоставив мотивы заключения брака со степенью его успешности (то и другое оценивали сами респонденты), З. И. Файнбург пришел к выводу, что браки по любви дают наибольший процент – 43,5 – неудавшихся; среди браков по расчету доля неудачных составляла 35,2% а среди браков по «стереотипу», с минимумом романтических ожиданий – только 26,3% (Файнбург, 1970). Хотя методология этого исследования вызвала критику, социологи дружно писали, что одной любви для успешного брака мало. С. И. Голод даже писал «о предпочтительности духовности как базовой ориентации на брак перед страстью», поскольку «мотивация иного рода, в том числе эмоциональная, чаще приводит к негативным последствиям» (Голод, 1984. С. 122). Впрочем, большой разницы между супругами, вступившими в брак «по любви» или «по общности взглядов и интересов», он не обнаружил. Да и как может человек ретроспективно разграничить мотивы столь ответственного решения? Последующий опыт всегда накладывает отпечаток на интерпретацию прошлого.

Любовь, как бы ни определяли это понятие, не является единственной основой брака. Чтобы понять национальные особенности «стилей любви», в начале 1990-х годов социологи спрашивали американских, японских и русских студентов: «Согласились бы вы вступить в брак с человеком, в которого вы не влюблены, если он обладает всеми остальными желаемыми вами качествами?» Ответить можно было только «да» или «нет». Авторы ожидали, что непременно требовать любви будут лишь индивидуалистически воспитанные американцы, русские и японцы окажутся более прагматичными. Однако выяснилось, что для японцев любовь почти так же важна, как и для американцев, мало кто из них готов вступить в брак без любви. Российские мужчины оказались лишь слегка более прагматичными, чем остальные; жениться без любви готовы 30% опрошенных. Зато русские женщины преподнесли сюрприз: выйти замуж без любви готовы 41% опрошенных (Sprecher, Aron, Hatfield et al., 1994)! Исследователи считают, что, отвечая на этот вопрос, российские девушки не обязательно руководствовались меркантильными соображениями, – по общей шкале прагматизма они практически не отличались от своих сверстников-мужчин. Девушки могли думать, что если претендент обладает хорошими человеческими качествами, влюблен, хорошо знаком и т. д., они могут полюбить его позже, в процессе совместной жизни, по старой формуле «стерпится – слюбится». Однако новейшие исследования показывают, что с переходом к рыночной экономике меркантильные соображения при заключении браков («рыночный сценарий») заметно усилились.

Как и на Западе, в России быстро снижается роль зарегистрированного брака. С середины 1990-х годов демографический портрет российской брачности быстро меняется. За десять лет средний возраст жениха увеличился более чем на два года, а невесты – почти на два года. Первое репрезентативное общероссийское демографическое исследование (проект «Родители и дети, мужчины и женщины в семье и обществе», далее – РиДМиЖ) показало, что произошло снижение не только возраста сексуального дебюта, но и возраста установления первых партнерских отношений. Если в поколениях, родившихся перед войной и в 1940-е годы, менее 30% женщин начинали первый партнерский союз к 20-летнему возрасту, то в поколениях, родившихся в начале 1970-х, – почти 50%. В общем, это закономерный коррелят или следствие снижения возраста сексуального дебюта. Но эти отношения, как правило, остаются неформальными, регистрировать их немодно.

«В молодом возрасте сожительство зачастую носит характер временного союза, основанного исключительно на сексуальном партнерстве, не претендующего на статус полноценной семьи, в которой предполагается рождение детей» (Захаров, 2007. С. 126).

Добрачные сожительства и «пробные браки», разумеется, существовали и раньше, причем эта тенденция усиливалась. По подсчетам С. В. Захарова, в поколениях россиян, родившихся перед войной и формировавших свои семьи в 1950-х годах, не меньше 20% мужчин и женщин к 30-летнему возрасту начинали свой первый партнерский союз с юридически не оформленных отношений. Однако у поколений, родившихся после 1960 г., распространение неформальных отношений приняло взрывной характер. Сегодня не менее 25% женщин к 20 годам и не менее 45% к 25 годам отношений со своим первым партнером не регистрировали. Данные для мужчин подтверждают эту тенденцию: 40—45% первых союзов – неформальные.

В консервативно-религиозных кругах это вызывает панику и призывы прекратить дальнейшее распространение «незаконных сожительств». Но у молодежи эти призывы не находят сочувствия. Консенсуальные, или, как их часто называют, гражданские браки перестали считаться девиантными и стали привычным вариантом нормы.

Согласно недавнему опросу ФОМ (Незарегистрированные браки, 2008), у 56% россиян (среди людей в возрасте 18—35 лет – у 71%) среди знакомых или родственников есть пары, которые проживают совместно и ведут общее хозяйство, но не заключают официального брака. Осуждают таких людей только 18% россиян, как правило не первой молодости (среди респондентов старше 55 лет доля осуждающих достигает 32%, а среди молодежи – только 9%). Пятая часть опрошенных (21%), напротив, одобряют пары, которые живут вместе без заключения официального брака; а еще 57% относятся к подобным союзам нейтрально. С расхожим мнением: «когда мужчина и женщина проживают совместно, но не заключают официального брака, это означает, что они недостаточно уверены, что их брак будет удачным», – согласились 42% опрошенных (и столько же – 41% – не согласились); но при этом 63% согласились также и с мнением: «если мужчина и женщина проживают совместно, ведут общее хозяйство, их можно считать мужем и женой, даже если они не заключили официального брака» (не согласились 28%).

Вопреки опасениям традиционалистов изменение формы брака не означает ни отмирания самого института брака, ни массового перехода россиян к «серийной моногамии». Среднее число «постоянных партнерств» на протяжении жизни у россиян невелико, а продолжительность их супружеской жизни, несмотря на увеличение количества разводов, «длинна, как никогда прежде» (Захаров, 2007). Не сказывается эта трансформация и на рождаемости (вспомним, что говорилось выше о внебрачных зачатиях, которые стимулируют юридическое оформление партнерских отношений). Однако превращение брака в свободное партнерство резко уменьшает возможности административно-бюрократического «регулирования» семейных отношений сверху, тем более что само семейное благополучие, как и все прочие отношения, сегодня все чаще оцениваются не по степени их продолжительности, «стабильности» (нет ничего стабильнее крепостного права!), а по качественным показателям, включая субъективную удовлетворенность всех членов семьи. Традиционная семья этих ценностей не знала и не признавала. Начальникам и урядникам они были явно ни к чему.

Эта «тихая революция» затрагивает и брачную сексуальность, особенно женскую. Публично высказываемые взгляды на этот счет зачастую весьма консервативны. Например, по данным опроса, проведенного в ноябре 1998 – январе 1999 г. в Санкт-Петербурге (700 респондентов) и Туле (400 респондентов), более половины (60%) питерских мужей считают, что сексуальная инициатива (выбор позиции) в браке принадлежит мужчине (против лишь 2%). Примерно такой же расклад мнений и среди женщин – 63% против 4%. Тем не менее, чисто «викторианский» взгляд – «уважающая себя дама не должна шевелить бедрами в постели» – выразили всего 8% петербургских жен и 5% их супругов. В Туле в пользу сексуальной активности мужчин высказались почти 80% мужей и 70% жен. Хотя возможность женской сексуальной инициативы в браке допускает почти каждая пятая жительница Тулы, 10 из 100 опрошенных женщин целиком отдают ее мужьям. В то же время 40% туляков признают и приветствуют право жен на проявление собственной сексуальной инициативы (против только 7%) (Голод, 2004).