Читать онлайн «Империя свободы. Ценности и фобии американского общества». Страница 64

Но американцы, как правило, забывают, что это недоверие родилось не само по себе. Отчасти оно было привезено на американский континент беженцами и ссыльными, которые, конечно, не испытывали теплых чувств к правительствам тех стран, откуда они отправлялись в Новый Свет, бывшими европейцами, бежавшими от притеснений государства по религиозным или сословным критериям, от коррупции и насилия, которые чиновники Старого Света чинили по отношению к бедным слоям своих стран, от постоянных войн, куда их и их сыновей забирали в рекруты, а их маленькие хозяйства в это время разваливались… Можно сказать, что вольнодумие, индивидуализм и личная свобода, ставшие основой американской политической культуры и менталитета, являлись результатом своеобразного восстания личности против тирании и развращенности европейских властей того времени.

Своей свободой Америка в немалой степени «обязана» вызывающим отвращение тираническим режимам тогдашнего Старого Света, тамошним войнам, жадным диктаторам и несостоявшимся государствам, которые превращали жизнь бедных слоев европейцев в ад. Можно вспомнить, как об «отъезде в Америку» мечтали многочисленные герои литературы XIX века. Свобода и равенство, отсутствие правительственного давления и возможность самим строить свою жизнь гнали людей через Атлантический океан. Они – эти люди – и стали основой американского образа жизни, культуры и психологии. Они так хотели для себя равенства (исключая, конечно, равенство для рабов), что, в частности, сразу постепенно выработали весьма своеобразную систему выборов президента страны, не повторяющую никакую другую. Повторять за кем-то американцы до сих пор не любят, но любят, когда кто-то повторяет за ними. Вспомним, они строили свою страну так, чтобы было «не как в Европе». Теперь они хотят, чтобы другие строили свои страны «как в США».

Нелюбовь к власти в сочетании с миссионерским видением, которое присуще значительной части американского общества, вольно или невольно становится примером, а то и основой для сепаратистов и национальных экстремистов в разных странах мира. Это рано или поздно приводит к идее отказа от следования букве и слову закона и оправданию неправомерных действий разными силами в мире под очень сегодня размытым по смыслу флагом борьбы против очередного диктатора, тоталитаризма или неугодного кому-то правительства, борьбы «за свободы человека» против всего, что ее ограничивает. Иными словами, этот на самом деле замечательный американский прирожденный нигилизм по отношению к власти и уверенность, что все хотят свободы, часто на практике приводит к тем самым последствиям и формам, против которых американцам приходится выступать с оружием, например, в рамках антитеррористической войны. Эти же идеи подпитывают и внутренний американский сепаратизм, хотя и не носящий сколь-нибудь массовый характер, но часто приобретающий опасные формы внутреннего терроризма.

Однако недоверие и даже нелюбовь к власти не отменяют другого важного качества американского массового сознания – веры в почти полную непогрешимость своей страны, в то, что Америка, конечно, делает ошибки в своей внешней политике, но, во-первых, гораздо меньше, чем другие великие и властвовавшие когда-либо на Земле страны, а, во-вторых, многие ошибки Америки проистекают из-за того, что эта страна выбилась далеко вперед в понимании того, куда идет мир, как он должен быть устроен и т.д., а другие страны этого, мол, еще не понимают. Американцы действительно не очень склонны принимать в расчет мнения других государств, ибо считают, что их мнения либо представляют собой вчерашний день мира, либо основаны на скверных, неправильных мотивациях. Как ни странно, эта вера в конечную стратегическую безошибочность действий своей страны на мировой арене иногда приводит американцев к полной потере их знаменитой толерантности – и инакомыслие в данном вопросе часто рассматривается ими как недомыслие, предательство или даже враждебность. К счастью, подавляющее большинство американцев не сталкивается с желанием или необходимостью делать выводы о внешней политике своей страны и действиях других стран. Как я писал выше, им это не очень интересно.

Отсюда вытекает очень серьезная разница в подходе к, скажем, любым переговорам, в том числе между Россией и США. Я наблюдал это много-много раз. И все повторялось снова и снова. Во всем – от контроля над вооружениями до обмена школьниками – культурный конфликт раз за разом проходит по одной и той же линии. Как правило, россияне хотят обо всем договориться, желательно на как можно более высоком уровне власти, получить от нее необходимые разрешения и одобрения, подписать соответствующие соглашения и после этого со спокойной совестью начать сотрудничать. «Как можно работать, если нет четких гарантий и оговоренных условий, как можно доверять партнеру, если нет формального механизма» – это законная российская логика. Американский подход прямо противоположен: сначала начать работать на низшем уровне, определить на практике, что эффективно, а что нет, затем перейти на более высокий уровень сотрудничества, набраться опыта, убедиться, что все работает, и лишь тогда начать думать о формальных договоренностях и долгосрочных планах. «Как можно договариваться властям и заключать договоры, если неясно, что и как будет работать, что окажется неэффективным», – логика американцев.

Вспоминаю, как один мой друг, бывший когда-то очень высокопоставленным российским чиновником, спорил со мной по поводу этой разницы. Он считал, что я неправ. «Я всегда вел переговоры с американцами сам и не просил особого одобрения наверху», – горячо убеждал он меня, забывая, что сам и был в свое время представителем этого «верха». Правда, когда разговор перешел на возможности сегодняшнего улучшения отношений между США и Россией, он начал говорить, что без «ясно выраженной политической воли сверху» он лично ничего в этом направлении делать не будет. Мне, в свою очередь, никакой политической воли сверху не требовалось…

Иными словами, США ни в политике, ни в бизнесе почти никогда и ни в чем не идут на формализацию сотрудничества, пока не будут убеждены по опыту «снизу», что оно сработает. В то, что власти понимают все лучше практиков и специалистов, американцы не верят. Чем больше совместных программ и проектов – пусть не имеющих формально-государственного оформления – успешно функционируют в самых различных сферах, тем выше были бы шансы того, что Россия и США приблизятся к настоящему, содержательному партнерству. Потом реалии, говорили американцы, можно закрепить договорами на самом высоком уровне. Но, конечно, если такого рода сотрудничество не опробовано, вряд ли американский лидер или чиновник пойдут на подписание чего-либо. Другими словами, американский подход: от практики – к договоренностям, российский: от договоренности – к практике. От специалистов и практиков к власти – у американцев, от власти к специалистам и практикам – у России. Любой дипломат, имеющий опыт американо-российских переговоров, знает, насколько фундаментальна эта разница. И каким непреодолимым препятствием она каждый раз является.

Ну и, конечно, на все это накладывается вера американцев в то, что в США существует лучшая в истории и лучшая из всех на сегодня возможных политическая система. В отношении ее они, как правило, несколько иронично говорят, что им повезло: отцы-основатели Соединенных Штатов заложили совершенно феноменальную систему управления страной, которая сравнительно быстро обеспечила ее глобальное лидерство и продолжает обеспечивать до сих пор. Современные граждане Америки, повторю, с удовольствием признают, что они – не самая образованная нация на Земле, не самая культурная и знающая, не самая способная и интеллигентная, но особенность их страны заключается в том, что она обладает почти идеальной политической системой, Конституцией и механизмом власти, который позволяет национальной элите, включая ее высших представителей – от местного сенатора до президента страны, – быть далекими от совершенства, делать ошибки и просчеты, допускать на высшие должности не самых мудрых и способных людей. Система «вытянет» и «исправит» любые человеческие недостатки и слабости, она создана с учетом того, чтобы свести их к минимуму. В этом и есть некий сакральный смысл американской политической идеологии, именно это имел в виду Фрэнсис Фукуяма, когда писал о «конце истории». Для американца это означает, в частности, что рано или поздно другие страны мира тоже осознают совершенство и эффективность американской политической и социальной системы – и возьмут ее на вооружение к себе в страны.

Американцы давно убедились, что в международных отношениях реальной валютой и «золотым запасом» являются стереотип страны, ее престиж, репутация, статус, имидж и позиционирование ее на карте другими игроками глобального мира. Иначе говоря, если другие влиятельные страны мира и мощнейшие негосударственные структуры признают статус и репутацию, престиж и авторитет, успешность и привлекательность модели, которую представляет та или иная страна, ей удается во многих случаях добиваться своих стратегических целей без применения военной силы или больших финансовых расходов. В этом, в частности, заключается феноменальный исторический оптимизм простого американца, а для Соединенных Штатов как государства в этом – основной смысл его «мягкой силы».