Читать онлайн «Как Запад стал богатым (Экономическое преобразование индустриального мира)». Страница 27

Но несмотря на эти преимущества, заключает Нидхем, социальные и культурные ценности азиатского "бюрократического феодализма" были просто несовместимы с капитализмом, а значит, и с современной наукой. Он подводит нас к неутешительной мысли, что носители политической власти, если им дать такую возможность, могут сдерживать развитие центров экономической власти, способных обеспечить рост хозяйства: Я полагаю возможным детально продемонстрировать причины, по которым азиатский "бюрократический феодализм", который сначала способствовал росту естественно-научных знаний и соответствующих технологий, позднее стал противодействовать возвышению современного капитализма и современной науки, тогда как европейская форма феодализма благоприятствовала тому и другому -через собственный упадок и развитие нового общественного порядка. В китайской цивилизации торговля не могла стать основой общественной жизни потому, что основные концепции власти мандаринов противостояли не только принципам наследственного аристократического феодализма, но и ценностной системе богатых торговцев. Вообще-то, накопление капитала в Китае было возможным, но вложение его в прибыльные промышленные предприятия сдерживалось усилиями "просвещенных бюрократов", как и любые другие действия, которые могли угрожать стабильности их господства в обществе. В силу этого торговые гильдии в Китае никогда не имели такой власти и такого положения, как купеческие гильдии в европейских городах-государствах. [Needham, "Science and Society, East and West", p. 197]

В "аграрно-бюрократических цивилизациях", как их называет Нидхем, никогда не было условий, которые побуждали бы ремесленников и торговцев использовать знания математиков и ученых-естественников для удовлетворения повседневных нужд. По его словам, "интереса к природе и к экспериментированию, умения предсказывать затмения и составлять календари -- то есть всего того, что умели китайцы, -- было недостаточно... Купеческие культуры смогли добиться того, что оказалось не под силу аграрно-бюрократическим цивилизациям, -- обеспечить слияние прежде изолированных дисциплин -- математики и естественных наук" [Joseph Needham, "Mathematics and Science in China and the West", Science and Society (Fall 1956): 343; см. также Mark Elvin, The Pattern of the Chinese Path (Stanford: Stanford University Press, 1973)]. К этому можно добавить, что и китайского искусства навигации, и наличия морских судов, пригодных для длительных плаваний, оказалось также недостаточно.

Мы не в силах дать исчерпывающий ответ на поставленные Нидхемом проблемы сравнения социальной динамики -- а может быть, и никто этого сделать не в состоянии, поскольку существующие знания о причинах социальных изменений достаточно скромны. Между различными областями китайской империи существовали значительные культурные и экономические различия, но, быть может, доминировавшие рисосеющие регионы были менее заинтересованы в межобластной торговле, чем разрозненные европейские государства. Можно констатировать, что социальная система Китая поддерживала ценности, которые были враждебны не только наследственной земельной аристократии, бывшей основой европейского феодализма, но и буржуазному -- торговому и городскому -- образу жизни. Класс ученых-бюрократов высоко ценил классическое образование и одновременно культивировал презрение к материальному благополучию. (Из чего не следует, что сами мандарины жили аскетично.) Сын удачливого торговца мечтал не о расширении или простом продолжении семейного дела, но о подготовке к имперским экзаменам и карьере чиновника. В свете этих ценностей забота о материальном преуспеянии выглядела делом низким; результатом было состояние коллективной самоудовлетворенности, которую можно назвать ограниченной и самодовольной.

Пример Китая особенно интересен потому, что он из тех времен, когда происходил подъем капитализма на Западе. Но этот пример не уникален. Ни одна ранняя цивилизация, включая греков и римлян, не смогла достичь ничего подобного тому соединению торговли и естественных наук, которое было столь характерным для Запада в последние четыре столетия.

В ранее процитированном отрывке из Коммунистического манифеста Маркс и Энгельс также доказывали, что технологии не были главным источником того социального переворота, который привел к подъему капитализма. Они усматривали первые ростки капитализма уже в XVI веке, за 200 лет до драматического изменения техники, которое известно как промышленная революция конца XVIII--начала XIX века. Маркс и Энгельс никоим образом не разделяли идеи о технологическом детерминизме. С их точки зрения, порядок причин и следствий был прямо противоположным. Техника изменялась в ответ на давление экономических сил; и подъем капитализма нельзя объяснить изменениями методов производства -технологий. Для Маркса и Энгельса первичным источником изменений был рост рынков, который порождал новый институциональный порядок, а уж результатом этого оказывались технологические изменения. [Взляды Маркса на роль технологических изменений рассмотрены в: Nathan Rosenberg, "Marx as a Student of Technology", chap. 2 in Nathan Rosenberg, Inside the Black Box (Cambridge: Cambridge University Press, 1973).]

В 1848 году Маркс и Энгельс связывали великие технологические достижения промышленной революции не с развитием науки и человеческой изобретательностью, не с протестантской этикой, а со специфической системой институциональных установлении -- с капитализмом и с буржуазией: Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения вместе взятые. Покорение сил природы, машинное производство, применение химии в промышленности и земледелии, пароходство, железные дороги, электрический телеграф, освоение для земледелия целых частей света, приспособление рек для судоходства, целые, словно вызванные из под земли, массы населения, -- какое из прежних столетий могло подозревать, что такие производительные силы дремлют в недрах общественного труда! [К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, 2-е изд., т. 4, с. 429. Развитие представлений Маркса о крупной промышленности см.: К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, 2-е изд., т. 23, с. 728.]

Они приписывали буржуазии уникальное пристрастие поощрять промышленные -- а значит, и социальные -- изменения и утверждали, что "буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях производства, не революционизируя, следовательно, производственных отношений, а стало быть, и всей совокупности общественных отношений. Напротив, первым условием существования всех прежних промышленных классов было сохранение старого способа производства в неизменном виде" [там же, с. 427]. С их точки зрения, давление конкуренции принуждало к извлечению наивысшей "прибавочной стоимости". Одновременно конкуренция принуждала капиталистов вкладывать прибыли в расширение системы. Таким образом, капитализм превратился в социальную систему, внутренне склонную к развитию техники, порождающую взрывной рост производительных сил общества благодаря соединению процессов быстрого обновления технической основы производства и накопления капитала.

Здесь уместен призыв к осторожности. Для того, кто поглощен в первую очередь изучением институтов, в центре внимания оказывается их влияние на движение науки, изобретений и технологий. Но в главе 5, перейдя к анализу развития промышленности, мы обнаружим, что технологии промышленной революции вызвали в XIX веке такое расширение рынков, что по сравнению с ними развитие в XV--XVIII столетиях выглядит просто убогим. Конечно, с XV по XVIII век взаимосвязи между технологиями и расширением рынков могли быть совсем иными, чем в XIX и XX столетиях, да и выбор точки отсчета здесь произволен, как и во всех сложных процессах. Поскольку направление и форма причинно-следственных связей между изменениями технологий и экономическим ростом не обязательно должны быть одинаковыми для всех исторических периодов, то вопрос о том, являются ли технологические изменения причиной экономического роста или наоборот, должен исследоваться вновь и вновь для каждой конкретной ситуации. В главе 8 мы опять столкнемся с проблемой относительной важности технологического развития и других факторов для экономического роста Запада.

Расширение сферы рыночного ценообразования: межрегиональная торговля

Сейчас мы оставим в стороне вопрос о количественном росте рынков и обратимся к изменениям в системе ценообразования и в других условиях обмена.

К тому времени, когда началась эпоха Великих географических открытий, транспортные ограничения уже не являлись основным препятствием для расширения торговли. С точки зрения взаимных выгод для всех участников возможности расширения торговли всегда были очень велики. Первым условием реализации этих потенциальных выгод было расширение сферы относительной свободы торговли, в смысле свободы от произвольного вмешательства властей. И, прежде всего, требовалась защита от вмешательства политических властей, будь то феодальные владыки или, как все чаще бывало с XIV века, национальные государства. Достичь этого было, крайне трудно, поскольку постоянно присутствовали жгучие фискальные потребности государств, подстегиваемые разными военными предприятиями. Степень защищенности торговли бывала разной в различных государствах и в различные периоды, и значительная часть начального этапа современной европейской истории представляет собой постоянное перетягивание каната между возникающим классом дельцов и структурами законной власти. При этом можно утверждать, что в Западной Европе относительно автономный класс деловых людей возник со сравнительно большей легкостью, чем к востоку от Эльбы, и что на территории Англии и Голландии этот процесс протекал легче, чем во Франции, Испании или в Германии. [По наблюдению Лэндса: "Везде к востоку от Эльбы -- в Пруссии, Польше, России -- помещики имели такую власть над населением, что неограниченная практика насилия по отношению не только к крепостным, но и к номинально свободным людям была повсеместно распространена. Более того, в этих районах, где власть помещиков была вполне неконтролируемой, положение с XVI по XVIII век ухудшалось по мере того, как коммерческий подход к сельскохозяйственному производству стимулировал усиленную эксплуатацию слабых". David Landes, The Unbound Prometheus (Cambridge: Cambridge University Press, 1969), pp. 17--18]