Читать онлайн «Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма». Страница 8

В рамках мобилистической диаграммы власть — это некий подвижный феномен без внутренней ценности (нейтральное понятие). Власть мигрирует, захватывается и отдается во всех направлениях. Любая идентичность возникает только относительно других. Все определения должны постоянно перепроверяться при изменении обстоятельств. Что это такое? Какая сила действует на самом деле? Можно ли рассматривать каждую из них в отдельности, невзирая на то, что они постоянно перетекают одна в другую? Как посторонние наблюдатели мы видим только лихорадочную борьбу за власть, контроль над другими за право утверждать и владеть, и все это сопровождается вопросами 'какой ценой?' и 'за чей счет?'.

Отношения между силами, их взаимодействие — суть вопроса. Господин не может существовать независимо от раба, так же, как и раб не может существовать отдельно от господина. Каждый зависит от другого. Покорность раба делает господина господином, и оба вовлечены в вечную борьбу за признание, которое, по мнению Г. В. Ф. Гегеля, другого великого философа XIX века, является двигателем всего исторического процесса. По Гегелю, именно желание получить признание других людей служило причиной борьбы за власть еще в ранних социальных группах, ставших основой последующего деления человечества на классы. Эта борьба продолжает неистовствовать, поддерживая общество в состоянии постоянного движения, пока разные группы людей полагают, что их признание недостаточно, и, соответственно, уверены, что заслуживают более высокого общественного статуса.

Изменение духа времени наступает тогда, когда то, что считалось незыблемым, смещается и претерпевает качественное переопределение. Не будет преувеличением сравнить такой сдвиг с социальным землетрясением. Все факторы на арене борьбы подвергаются фундаментальным изменениям в силу того, что их источник, константа, благодаря которой они существуют, внезапно пришла в движение. Последствия таковы, что действующие лица этой драмы более не Уверены в том, что они хоть что-то знают наверняка. Все в движении. Часть актеров застывают в своих прежних исторических ролях там, где еще недавно находился центр. Новые актеры выходят на сцену и немедленно развязывают новую битву вокруг новой ценности — точки, которую сместилась 'вечная истина' нового времени. Когда буря стихает, прежние герои вынуждены находить для себя другие, менее впечатляющие роли.

Внезапное смещение центра бытия, разумеется, сопровождается сильнейшим сопротивлением со стороны тех, чьи позиции подвергаются угрозе. Едва только люди, да и целые классы вдруг осознают, что некая постоянная, на основе которой были построены их жизни, и которая до сих пор представляла собой фундамент их идентичности, пришла в движение, они обычно реагируют в форме полного отрицания: Этого не может быть! Через некоторое время, когда произошедшие изменения уже нельзя отрицать, реакция людей выражается либо в уходе от действительности, либо в агрессивной оппозиции переменам: Это не должно было произойти! Все это усугубляется тем, что прежние властные структуры, на которые до сих пор возлагались большие надежды, тоже имеют смутное представление о происходящем. Наглядным примером может служить разрушительная борьба, переживаемая Западным миром со времени перехода от феодализма к капитализму относительно понятия Бога и его неизбежной смерти. С каждым разрушенным учеными ментальным барьером в нашем мировоззрении, с каждой преодоленной границей понимания стараниями своей многочисленной, хотя и постепенно уменьшающейся паствы Бог тут же отодвигался еще на один шаг в Неизведанное. Живший поначалу за небесным сводом, Он был 'передвинут' за пределы Солнечной системы, потом за пределы звезд, пока наконец не был водружен над временем и пространством вообще. Несмотря на все усилия, Ему удалось выжить. Аксиомы, связанные с устаревшими парадигмами, зачастую весьма упорно цепляются за жизнь, в особенности среди маргинальных групп.

Многие люди просто не понимают, что идея Бога возникла в иной, отличной от сегодняшней, парадигме, с целью, специфичной именно для того времени: для создания преимуществ одним группам людей за счет других. В феодальном обществе Бог, в мобилистических терминах, был предполагаемой константой бытия, чье существование было непреложной истиной. Всякие попытки слегка поколебать поверхность этой константы карались смертью. При переходе к капитализму прочная структура, поддерживающая понятие Бога, разрушилась. А когда главная ценность начала сдвигаться с места, все прочие основы существования, ранее казавшиеся незыблемыми, последовали за ней. Величие Бога стало относительным, и оказалось возможным ставить под сомнение даже само его существование. Христианский мир впал в пучину сомнений по поводу своей легитимности из которой он так и не выбрался. То, что мы сегодня называем призраками и демонами, когда-то имело реальное влияние на жизни людей. И это не вопрос теологического спора или очевидной слабости доказательств существования Бога, это вопрос власти. Власть монархий и Церкви покоилась на существовании чего-то, названного Богом. Предполагалось, что Бог будет константой и ни при каких условиях не может быть поставлен под сомнение. Если бы сомнения по этому поводу могли возникнуть, вся структура власти оказалась бы под угрозой.

Как результат упорного отрицания любых сдвигов центральной ценности бытия и нежелания подчиниться требованиям религии атеизм получил статус новой аксиомы и стал эффективным инструментом противодействия буржуазии при захвате власти. Это проиллюстрировано одним из самых блестящих общественных экспериментов капиталистической парадигмы: коммунистическим проектом. Коммунизм стал перевернутой формой христианства, выражением древней мечты о рае на Земле, весьма типичной для своего времени. Коммунистическая вера была следствием идеи общественного совершенствования посредством человеческого, а не божественного вмешательства. Инструментом должен был выступить новый тип государства; утопической целью проекта был новый человек, исключительно рациональный. В итоге эта мечта нанесла серьезный урон целым народам и континентам и потребовала от 85 до 100 миллионов жизней (по понятным причинам здесь трудно быть более точным), принесенных в жертву в мирное время для успеха этого благого начинания.

До сих пор есть защитники коммунистического проекта, потому что это вопрос религиозной веры, иррациональность которой выглядит мертвой зоной в пространстве логических построений. Сила этой веры была точнейшим отражением её первоначальной оппонирующей силы организованной религии, которая в России, Китае и Латинской Америке до последнего боролась за свою власть. Вполне возможно, что если бы последний русский царь вдруг публично признался в своем атеизме, он мог нейтрализовать часть обаяния коммунизма и тем самым предотвратить Октябрьскую революцию. Демон предполагаемой константы бытия настолько силен, что даже его антидот (и, следовательно, его эквивалент в следующей парадигме) наследует его поистине магическое влияние на ход наших мыслей.

При переходе от капитализма к информационному обществу мы можем провести целый ряд параллелей с теми сдвигами, которые произошли при переходе от феодализма к капитализму. Предполагаемой константой бытия при капитализме, его основной характеристикой был гуманистический, или человеческий, проект. Интересно, что гуманизм в своей наиболее выраженной форме — форме индивидуализма — оказался, в конце концов, едва ли не единственным средством спасения, на которое уповают гуманисты и иже с ними, в море, полном останков наиболее блестящих проектов эпохи, подобных коммунизму, и затонувших бесславно один за другим.

Вот почему идеологи капитализма эры его заката так уверенно заявляют в своих манифестах о незыблемой вере в индивидуальность. Находясь под внешним давлением, капитализм по сути возвращается к своим истокам и пытается найти пристанище в своих философских корнях, например, в работах доиндустриальных философов Рене Декарта и Фрэнсиса Бэкона. Мы — свидетели отчаянных попыток перезапустить проект, пусть даже в совершенно 'разобранном' состоянии, на этот раз в форме гипериндивидуализма. Его апологеты воображают, что не кричи они об этом на каждом углу, им едва ли удастся снова вдохнуть жизнь в остывающий труп. Имя этому иделогическому чудовищу Франкенштейна — либертарианизм.

Подобно протестантизму на заре эпохи Просвещения, когда словно в результате вспышки сверхновой, воплотилась одержимость устаревающими 'вечными ценностями', мы сейчас наблюдаем вспышки сверхновых при переходе от капитализма к информационному обществу. Гиперэгоизм, гиперкапитализм и гипернационализм — все это сверхновые сегодняшнего времени. Гуманистический проект — развитие индивидуума параллельно с развитием государства и капитала, вместе со всеми их многочисленными отпрысками -разными академическими, художественными, научными и коммерческими проектами — составляет аксиому капитализма. Эти ценности считались вечной гарантией стабильности, но теперь и они пришли в движение. Великая битва только началась, и похороны гуманизма, как в свое время похороны Бога, способны затянуться надолго, сопровождаясь болезненными конвульсиями. Стоит только представить колоссальное количество ресурсов, инвестированных в данное предприятие, чтобы понять всю глубину разворачивающейся общественной драмы. Этого не может быть! Этого не должно быть! Тем не менее, коллапс неизбежен, поскольку этот проект с самого начала был неразрывно связан с парадигмой существования, практически себя изжившей.