Читать онлайн «Границы естественного познания. Восемь докладов, прочитанных в Дорнахе». Страница 9

Так Гете, исходя из подлинно математического духа, стремится внести математику в феномены. И он выражает это в следующих словах: «Мы ищем прафеномены,[21] сознавая, что искать их необходимо таким образом, чтобы в самом строгом смысле можно было отчитаться перед математиком согласно его образу мыслей». — То, что ищет таким образом Гете, это модифицированное, метаморфизированное математизирование, это внесение математизирования в феномены. Он хочет осуществлять такое математизирование как своего рода естественнонаучную деятельность.

Этим Гете несколько осветил один полюс, который обычно при установлении одного только понятия материи, выглядит весьма затемненным. Мы увидим, как Гете пришел к этому одному полюсу и как мы в наше время должны, кроме того, пытаться прийти к другому полюсу, к полюсу сознания. С другой стороны, мы должны теперь точно так же искать, как душевные способности оказываются деятельными в человеческом существе, как они вырастают из природы человека и принимают участие во внешнем мире. Мы должны это искать. Тогда мы увидим, что гетевскую феноменологию как способ постижения внешнего мира необходимо сопоставить с таким же постижением мира человеческого сознания, постижением, которое в таком же самом строгом смысле хочет, как и Гете, отчитаться в отношении математики. Я и пытался в скромных размерах осуществить это в моей «Философии свободы».

Так на полюсе материального мира находятся те результаты, которые берут свое начало в гетеанизме; на полюсе сознания — результаты, которые могут быть найдены на том методическом пути, на котором я пытался скромным образом создать мою «Философию свободы».

Об этом завтра мы будем говорить дальше.

Наши вчерашние рассмотрения были направлены на то, чтобы получить определенное понимание в отношении границы познания природы. Мы должны оставаться внутри феноменов и добиваться этих феноменов, в известной степени прочитывать их с помощью того, что возжигается в нашем сознании этими феноменами — с помощью наших понятий, идей и так далее. Для нас математическая и аналитическая механика оказались самой чистой и самой прозрачной в себе областью этих идей. И, наконец, мы должны были заострить наши рассмотрения на том, что показало реальное осознание: как в действительности на инспирации покоится все возникающее в нашей душе в качестве математического содержания и содержания аналитической механики. И, кроме того, мы смогли указать, как расширение этого импульса инспирации может быть обнаружено в древней восточной философии Веданты, как, исходя из того же духа, из которого для нас, собственно, исходят только математика и аналитическая механика, получено такое чисто духовное воззрение философии Веданты. И затем мы обратились к Гете, который при основании своего рода феноменализма стремился, находясь в границах феноменов, к прафеноменам, и показали, что его движение от сложных феноменов к прафеноменам душевно является движением такого же рода, как в математике от сложных представлений к аксиомам. Так что Гете, говоривший сам о себе, что не получил извне никакой математической подготовки, все же так отчетливо ощутил сущность математического, что пожелал ради своей феноменологии так подойти к установлению прафеномена, чтобы можно было отчитаться перед самым строгим математиком. Это ведь и привлекательно в философии Веданты для западноевропейского духа, что она в своем внутреннем строении, в своих переходах от одного воззрения к другому проявляет такую же строгую внутреннюю необходимость, как и математика и аналитическая механика. То, что эти вещи не так уж часто обнаруживаются в рамках нашего официального изучения философии Веданты, просто связано с тем, что в наше время образование человека недостаточно универсально. Чаще всего люди, занимающиеся тем, что вводит их в восточную философию, имеют слишком мало представления, за исключением Гете, о подлинном строении математики. Поэтому они вовсе и не в состоянии понять, каков на самом деле жизненный нерв этой восточной философии. И таким образом мы смогли указать, судя только по материальной стороне, как, прежде всего, должно вести себя душевное, когда мы стремимся сохранить не ту ткань Пенелопы, которая как естественнонаучное воззрение была сплетена в течение последних столетий, но когда мы хотим сохранить кое-что, устойчивое само по себе и имеющее в определенной степени свой центр тяжести в самом себе.

На другой стороне, как я вчера указал, находится проблема сознания. Если мы будем исследовать содержание этого сознания путем простого погружения в глубины своей души, как это делает бродящий в тумане мистик, то на самом деле мы ни к чему другому не придем, кроме реминисценций внутри этого сознания, накопившихся в течение нашей жизни, начиная с рождения, начиная с нашего детства. Это можно легко показать опытным путем. Стоит только вспомнить о том, как один, хорошо образованный во внешнем естествознании человек,[22] чтобы как раз дать понять о реминисцентном этой так называемой душевной жизни, описывает, как однажды он стоял перед книжной лавкой. В этой книжной лавке он увидел книгу, которая привлекла его своим заглавием. Речь шла о низших животных. И представьте себе, взгляд на эту книгу вызвал у него невольную улыбку. Подумайте теперь, как он сам мог удивиться, что он, важный профессор естествознания, видит в книжной лавке книгу с серьезным заглавием, к тому же еще о низших животных, и это заставило его улыбнуться! И тут он догадался, откуда все-таки могла в действительности прийти эта улыбка. Сначала он ничего не мог понять. И тут ему пришло на ум; закрою-ка я глаза. И вот, когда он закрыл глаза, и вокруг него стало темно, он услышал довольно далеко музыкальный мотив. И только теперь, в это мгновение, этот музыкальный мотив напомнил ему ту танцевальную музыку, которую он однажды слышал — в то время, о котором он вспомнил, он был уже взрослым мальчиком, — когда танцевал свой первый танец. И затем он пришел к тому, что теперь в его подсознании самостоятельно живет не только этот музыкальный мотив, но, пожалуй, самую малость, — его партнерша, с которой он, кружась, подпрыгивал. В своем обычном сознании он давным-давно забыл это и вообще никогда не придавал этому такого большого значения в своем мнении, чтобы это могло быть для всей его жизни чем-то столь определенным, как, например, всплывший тут целый комплекс представлений. И в тот момент, когда он смотрел на некую серьезную книгу, до него дошло, действительно минуя сознание, как вдалеке едва зазвучала шарманка, в этот момент для него даже звуки этой шарманки оставались еще в подсознании. Они всплыли, только когда он закрыл глаза.

Так всплывает многое из того, что в нашем сознании присутствует только как жизненное воспоминание. Тогда-то и приходят порой блуждающие в тумане мистики и рассказывают нам, как они обнаружили в своем внутреннем глубокую связь с изначальным божественным принципом вещей, как из их внутреннего существа, звуча, поднимается высокое переживание, духовное рождение человеческой души. И вот плетется мистическая паутина, а это не что иное, как забытые мелодии шарманки. Большое количество мистической литературы может быть отнесено на счет этих забытых мелодий шарманки.

В истинной духовной науке нам необходимо иметь как раз достаточно рассудительности и точности для того, чтобы не раззванивать повсюду, подобно мистику, о всевозможных, всплывающих из подсознания воспоминаниях, претендующих на какую-либо объективную ценность. Именно занимающемуся духовной наукой, если он хочет прийти к действительно плодотворным результатам в этом направлении, в высшей степени необходима внутренняя ясность; внутренняя ясность ему необходима именно тогда, когда речь идет о том, чтобы погрузиться в глубины сознания и извлечь представления о том, чем в действительности является это сознание. Но спускаться в глубины этого сознания надо, конечно, не являясь в то же время дилетантом в этой области, а имея полную компетентность во всем, что создано вплоть до наших дней психопатологией, психологией и физиологией, чтобы суметь отличить необоснованную претензию на духовно-научное установление от того, что исходит из такой же дисциплины мышления, как, например, математика или аналитическая механика.

С этой целью еще в прошлом столетии я сделал скромную попытку охарактеризовать другой полюс, полюс сознания в противоположность полюсу материи. Полюс материи требовал такой формы выражения, которая дается гетевским воззрением на природу. Не так легко было достичь полюса сознания, просто исходя из гетеанизма, на том простом основании, что Гете не был тривиальным вообще, не был также тривиальным в сфере чувства, когда речь шла о том, чтобы продвинуться в познании, но нес собою все то благоговение, которое необходимо, если хочешь приблизиться к истинному источнику познания. И все же Гете, больше склонный по своему устройству к внешней природе, ощущал как раз определенный страх перед тем, что должно вести вниз в глубины самого сознания — перед мышлением, доведенным до своей высочайшей, чистейшей формы. Гете приписывал это своей счастливой судьбе, что он никогда не думал о мышлении.[23] Это выражение необходимо понять, ибо в действительности нельзя, собственно, думать о мышлении. По сути, мыслить мышление можно так же мало, как делать железным железо и деревянным дерево. Но возможно иное. Можно пытаться идти такими путями, которые указываются в мышлении, они указываются, в то время как мышление становится все более рациональным, и такими путями идти дальше, аналогично тому, как открываешь пути с помощью дисциплины математического мышления. Если так поступаешь, то просто приходишь путем естественного внутреннего руководства в ту область, которую я пытался рассмотреть в моей «Философии свободы». Тогда приходишь не к мышлению о мышлении. В таком случае говорить «мышление о мышлении» можно не более как образно. Однако, приходят к кое-чему другому, приходят к созерцанию мышления. Но чтобы прийти к этому созерцанию мышления, необходимо прежде всего реально достичь интенсивного представления о, чистом, свободном от чувственных впечатлений мышлении. Необходимо так далеко продвинуть внутреннюю работу мышления, чтобы затем прийти к состоянию сознания, когда через схватывание свободных от чувственных впечатлений мыслей, через созерцание мыслей, свободных от чувственных впечатлений, просто знают, то, что теперь нужно делать с мыслями, свободными от чувственных впечатлений.