Читать онлайн «Русские куртизанки». Страница 15

Боже ты мой, иногда уговаривала себя Екатерина, да просто диво, что этого не случилось раньше! Положение Прасковьи создавало опасную близость между ней и фаворитами, что ж удивительного, если Ивану Корсакову захотелось отведать прелестей, которые уже возбудили его однажды и запали в память?

Впрочем, Екатерина понимала, что это был порыв, мгновенное умопомешательство — во всяком случае, со стороны именно Ивана. Нет, он не валялся в ногах, не обвинял Прасковью в совратительстве — так же, впрочем, как она, пролепетав какие-то сбивчивые, неразборчивые оправдания, замкнулась в мертвом молчании и в готовности принять любую кару, которой государыня сочтет должной ее подвергнуть.

Наверное, никто не удивился бы, если бы графиня Брюс отправилась в крепость или в ссылку, да и разжалованный фаворит последовал бы в том же направлении, и многие втихомолку пеняли государыне за ее избыточное миролюбие и готовность всех и вся прощать. Но она не могла нанести такой удар верному служаке Брюсу… ведь опала жены должна была коснуться и генерал-губернатора обеих столиц. Ни при чем был также брат Прасковьи Александровны, фельдмаршал Румянцев. Поэтому графиня Брюс всего-навсего получила отставку при дворе и категорический приказ отбыть на постоянное жительство в Москву, с тем чтобы никогда более не появляться в Санкт-Петербурге и не докучать государыне ни мольбами, ни просьбами, ни самим фактом своего существования.

То же было рекомендовано сделать и Ивану Римскому-Корсакову, однако тот сказался больным и вслед за ошеломленной, потрясенной любовницей своей в Москву не отбыл, а остался в том самом особняке на Дворцовой набережной, где книжные тома стояли в сакраментальном порядке: на нижних полках — те, что побольше, на верхних — поменьше. Этот особняк так и остался имуществом разжалованного, так же как и многочисленные подарки, в том числе денежные, которые были ему некогда пожалованы. Здесь Иван Римский-Корсаков пробыл около полугода, и кто знает, как сложились бы его дальнейшие дела, когда бы спустя месяц после катастрофы, вызванной его мгновенным любовным помешательством и желанием во что бы то ни стало потрафить своему мужскому «эго» (хоть ни он, ни многие из его современников и слова-то такого никогда не слыхали!), в Петербург не прибыл из Парижа граф Строганов и его молоденькая жена Екатерина Петровна, урожденная Трубецкая. Граф был желанным гостем в Петербурге, императрица благоволила к нему еще с тех времен, когда у Строганова хватало мужества и воспитанности в одиночку противостоять той травле, которой Екатерина, в ту пору еще жена своего мужа, подвергалась с его стороны. Строганов не боялся оказывать ей знаки внимания, за что не раз бывал руган и всячески поношен императором Петром Федоровичем. Теперь он пожинал плоды своего былого джентльменства и пользовался правом делать что заблагорассудится и принимать у себя кого угодно.

Неведомо, каким образом попал на один из балов Строганова бывший фаворит — вообще-то его все чуждались, ибо не могли больше извлечь из него никакой пользы… — так или иначе он был зван на один из балов и там познакомился с графиней Екатериной Петровной Строгановой.

И стало бывшему Пирру, царю Эпирскому, понятно, что привязанность к государыне и самолюбивое влечение, которое испытывал он по отношению к графине Брюс, — совершенное ничто по сравнению с настоящей любовью…

Римский-Корсаков и графиня таили свою связь так старательно, что о ней даже никто и заподозрить не мог, так что тем внезапней грянул гром. Терпение императрицы, снисходительно взирающей на зажившегося в Петербурге бывшего фаворита, иссякло. Немало этому способствовало возведение на ее ложе нового любимца — Александра Ланского. О нет, милейший Сашенька не был способен интриговать и завидовать — Екатерине самой были неприятны воспоминания о прошлом увлечении, да и уколы уязвленного самолюбия давали себя знать. Поэтому Римский-Корсаков получил новое и весьма категоричное напоминание о необходимости отъехать в Москву. Ну, он и отъехал… и вслед за этим граф Строганов обнаружил, что он уже не женатый человек, а как бы соломенный вдовец, потому что графиня Екатерина Петровна ринулась вдруг в Москву, и тотчас стало известно, что она живет теперь вместе с Римским-Корсаковым в великой любви и страсти. Кстати, они будут верны друг другу долгие годы, Екатерина Петровна родит своему невенчанному супругу двух дочерей и сына, последует за ним в ссылку, куда его отправит взошедший на престол Павел, а потом вместе с ним вернется в Москву. Доживут они до глубокой старости.

Но вернемся в 1780 год в Москву, куда только что прибыл бывший фаворит с новой любовницей.

Ну, старая столица только руками развела… Если бы Римский-Корсаков сошелся с графиней Брюс, это было бы понятно и логично, но завести новую связь так быстро после того, как ты разбил сердца сразу двух женщин?! Ну что ж, Иван Николаевич был молод, новая его избранница — тоже, а что императрица, что ее бывшая конфидентка — увы, вступили уже в тот женский возраст, когда вовлечь в грех молодого мужчину они еще способны, даже очень способны, однако надолго удержать его около себя — увы, нет. Именно поэтому графиня Прасковья Александровна пролила новые потоки слез, обнаружив, что цветок ее надежды приговорен засохнуть, едва взойдя. Но никакими слезами, никакими раскаяниями и посыпаниями главы пеплом уже нельзя было помочь. Императрица так и не вернула графине Брюс своего былого доверия и не допустила ее до своей особы. Обязанности «первой отведывательницы блюд дворцовой кухни» переходили то к фрейлине Анне Протасовой, которую так и называли «пробир-фрейлиной», то к девице Энгельгардт, племяннице Потемкина, который через нее сделался полностью причастен ко всем интимным радостям своей высочайшей подруги.

Графиня Брюс много путешествовала за границей, а возвращаясь в Россию, предпочитала радости деревенской жизни, а не московской. Только один-единственный раз повидалась с императрицей — случилось это в 1785 году, когда, возвращаясь из своей подмосковной вотчины в Москву, она в пути встретилась с поездом императрицы, возвращавшейся из Москвы в Петербург.

Это была в самом деле трогательная сцена. Екатерина пригласила графиню в свою карету и сообщила, что зла более не помнит, что все ей простила. Трудно сказать, заставило ее это сказать искреннее желание примирения или жалость к бывшей подруге, а может быть, некое вещее чувство, что Прасковье Александровне недолго осталось жить на этом свете и случая отпустить ей грехи может более не представиться.

Так оно и оказалось. Вскоре Прасковья Александровна умерла и была похоронена сперва в своей подмосковной вотчине, в Глинках, а затем, после смерти Якова Брюса, прах ее был перевезен в московский Донской монастырь и соединен в одной могиле с прахом супруга. Екатерина всегда вспоминала ее ласково. «Невозможно не жалеть о ней, знав ее так близко», — писала она Гримму после того, как до нее дошла весть о смерти графини Брюс.