Читать онлайн «Неоязычество на просторах Евразии». Страница 42

По мнению некоторых экспертов, тенгрианские движения вряд ли имеют серьезные перспективы[372]. Одна из очевидных причин слабости неоязыческих тенденций в тюркском ареале состоит в том, что там нет нужды конструировать новую религию, чтобы противостоять русификаторским тенденциям православия. Там эту функцию успешно берет на себя ислам. Другая причина видится в живучести языческого наследия, которое органически вошло в локальные версии ислама вплоть до того, что местные муллы исполняют языческие по духу обряды, считая их мусульманскими. Это широко встречается, например, у горных народов Дагестана. Поэтому попытавшиеся вести среди них миссионерскую деятельность кришнаиты с их «арийской» идеологией поддержки там не получили[373].

Впрочем, как мы видели на примере возрождения тенгрианства в Татарстане и Кыргызстане, в некоторых тюркских регионах речь идет уже не только и не столько о противостоянии русификации, а о неприятии любых привнесенных извне религиозно-идеологических доктрин. С этой точки зрения, губительной оказывается любая мировая религия, а не только христианство. Кроме этого, в мусульманском мире языческие символы служат своеобразным средством преодоления кризиса идентичности в новых постсоветских условиях, что находит отражение в творчестве национальной художественной интеллигенции[374].

В самые последние годы некоторые мусульманские меньшинства на территории СНГ получили совершенно иной, достаточно неожиданный, стимул для обращения к языческим ценностям. Речь идет прежде всего о крымских татарах. Впрочем, те же веяния затрагивают сейчас иудеев-караимов и православных гагаузов Украины[375]. С тех пор как в последние годы на Украину зачастили представители правозащитных и иных международных организаций, отстаивающих права коренных народов, лидеры отмеченных групп сменили стратегию и теперь все чаще стремятся обосновать свое право на статус коренных народов. При этом они стараются связать себя непрерывной преемственностью с дотюркскими античными обитателями Крыма – таврами, скифами и сарматами[376]. Мало того, ознакомившись с опытом коренных народов Скандинавии (прежде всего, саамов) и Северной Америки, которые легитимизируют свой статус апелляцией к языческим ценностям, эти лидеры в самое последнее время так же пытаются возродить, а по сути искусственно сконструировать и ввести в обиход, языческую практику. Они обращаются к тенгрианству, шаманизму, культу священных рощ, чего на самом деле в исторически обозримый период у этих народов не было.

В этом отношении особенно показателен пример караимов Крыма, часть которых во главе с их лидером Полкановым готова отказаться от караимизма (разновидности иудаизма) в пользу древнетюркских языческих представлений. В последние годы Полканов всеми силами стремится сконструировать местную версию тенгрианства и уже ввел ритуальное поклонение священному дубу, которое с недавних пор ежегодно совершается многими крымскими караимами в Чуфут-Кале[377].

Еще один вариант становления национальной религии в неоязыческой оправе – возрождение бурханизма на Алтае. Как известно, бурханизм возник в 1904 г. как реакция на массовую крестьянскую колонизацию и вытеснение алтайцев с их исконных земель, на конкуренцию со стороны русских купцов и быстрые социально-экономические изменения[378]. Еще до революции алтайские националисты, грезившие о «возрождении Ойротского царства», пытались на него опираться, хотя и не совсем успешно. В советское время бурханизм практически исчез, но возродился на рубеже 1980-1990-х гг., когда его в своих целях использовало алтайское национальное движение. Возрождение бурханизма произошло не без влияния рерихианцев, которые начали посещать Алтай в 1970-е гг., а с конца 1980-х гг. хлынули туда бурным потоком. Современный бурханизм, подобно своему предшественнику, представляет собой довольно эклектическое учение и по-разному трактуется разными деятелями. Например, Далай-Лама признает в нем «алтайский буддизм», но сами алтайские интеллектуалы, особенно те, кто учился в Москве и знает о традиционной культуре только по литературным источникам, считают его исконной «тюркской монотеистической религией» – тенгрианством. В любом случае в последние годы на Алтае переиздаются дореволюционные бурханистские тексты, которые используются для формирования национальной идеи и национального сознания среди алтайцев[379]. Как исконный, так и современный бурханизм некоторые авторы предлагают рассматривать как реакцию населения на серьезные кризисные явления в обществе, в частности попытку разрешить кризис идентичности в условиях взаимопроникновения разных этнических и политических культур [!147!].

Ожидается, что демонстрация такого рода «языческой» практики придаст соответствующим группам необходимую историческую глубину и станет неопровержимым аргументом в пользу их автохтонного статуса. А это повлечет за собой и искомые политические права, и привилегии. Следовательно, данные примеры особенно ясно показывают, как и при каких обстоятельствах неоязычество может служить национальной идее.

Таким образом, своим становлением и распространением на постсоветском пространстве неоязычество обязано прежде всего росту местных националистических настроений, направленных на защиту традиционных культур от нивелирующего эффекта модернизации. При этом модернизация отождествляется с Мировым Злом и представляется в конкретном этническом обличии, в виде некоего могущественного народа, который целенаправленно подавляет и поглощает местную культуру. Поэтому все неоязыческие идеологии в той или иной степени содержат антиколониальный заряд, не лишенный изрядной доли ксенофобии.

Другим важным элементом неоязычества являются его экологические ориентации, борьба за охрану и восстановление естественной окружающей среды, спасение природы от разрушительного воздействия современной индустрии. Вместе с тем борьба за чистоту природы нередко плавно перетекает в борьбу за «чистоту крови», а «экология культуры» оказывается новой формой расизма в духе новых правых. Любопытно, что в русском и украинском неоязычестве экологические установки находят выражение в полном отрицании практики кровавых жертвоприношений, тогда как в поволжском, осетинском и абхазском неоязычестве, гораздо более близком к традиционным моделям, жертвоприношения животных составляют неотъемлемую часть ритуала.

Одним из моментов экологических ориентаций современного неоязычества служит пропаганда «здорового образа жизни» и акцент на народную непрофессиональную медицину, основанную на использовании лечебных трав, заговоров, медитации и т. д. В частности, в этот комплекс входят и различные воинские упражнения и ритуалы, особенно популярные у русских неоязычников.

В современном неоязычестве следует отчетливо выделять два разных потока – книжное по сути, умозрительное неоязычество, искусственно создаваемое городской интеллигенцией, давно утерявшей связь с традиционной культурой, и языческое движение, возрождающееся в селе, где нередко можно проследить непрерывную линию преемственности, идущую из глубин народной культуры. Первое, безусловно, господствует у русских, украинцев, белорусов, литовцев, латышей и армян, где можно смело говорить об «изобретении традиции». У народов Поволжья, осетин и абхазов наблюдается более сложная картина, здесь обе тенденции весьма своеобразно взаимодействуют и пересекаются.

Городское книжное неоязычество связано с деятельностью людей, имеющих достаточно высокий образовательный статус. В своих поисках они не ограничиваются устным фольклором, а исследуют древние традиции, реконструированные учеными. На основе таких самостоятельно переработанных реконструкций русские неоязычники создают свои версии «языческой» религии, причем одни из них делают упор на индоиранское («арийское», «ведическое») наследие, другим импонирует зороастризм, третьи обращают взоры к «рунической магии». Кроме того, как мы видели, городская неоязыческая традиция в немалой степени обязана деятельности эмигрантов. Это особенно отчетливо прослеживается на Украине, где неоязыческие общины опираются на существенную поддержку канадских соотечественников.

Важно подчеркнуть и то, что городское неоязычество нередко выступает в форме даже не столько религии, сколько политизированной идеологии. В этом случае оно тесно связано с поиском национальной идеи, и его активно используют политические партии и движения. Это наблюдается во многих районах христианского ареала и особенно характерно для неоязычества в мусульманских регионах.