Читать онлайн «Боги и касты языческой Руси». Страница 5

Перед тем как создавать этакие трактаты, неплохо прочитать хоть что-нибудь, хоть в школьную программу входящие сведения об едином пантеоне эллинов, до Александра Македонского не имевших общего государства. Или о единой религии Индии, которая стала одним государством очень и очень поздно, едва ли не после британского завоевания.

Или про общих Богов тех же скандинавов, так за всю историю в одном государстве и не объединившихся.

Надо сказать, что представления о «сборном» характере киевского капища имеют хождение по сию пору. Например, их повторяет И.Я. Фроянов. А вслед за профессионалами подхватывают её дилетанты.

Так, прославленный возведением хазарской рабыни Малки, матери крестителя Владимира, в «древлянские княжны» и дочери князя Мала, киевский краевед Анатолий Маркович Членов с пресерьёзным видом распределяет Богов по землям Руси в соответствии-де с их (земель) политическим местом в «федерации».

Перун, конечно, оказывается киевским и Полянским, Даждьбог — древлянским (по мысли Членова, «Даждьбожий внук» из «Слова о полку Игореве» это никто иной, как Владимир Креститель, по его версии — внук Мала Древлянского).

И уж совсем трудно становится угнаться за полётом фантазии Анатолия Марковича, когда краевед «распределяет» Хорса — в Новгород, Стрибога — в Полоцк, Семарьгла — в болотистую землю дреговичей, а Мокошь, попутно объявленную им «Русской Афродитой» (вернулись времена Левшина и Ломоносова?) определяет в «небесные княгини Смоленской земли».

Возвращаясь ко второй половине XIX века, надо заметить, что «теория заимствований» была ещё не самым большим достижением учёной «объективности».

Были исследователи — кстати, и сейчас не утратившие последователей, особенно их идеи отчего-то популярны в Польше — так вот, были исследователи, которые и вообще не верили в существование «Киевского пантеона».

По их мнению, летописец просто украсил свой текст перечнем Языческих Богов, взяв для него первые пришедшие на ум имена. По чести сказать, читатель, мне трудно как-то всерьёз комментировать такие «теории», даже в тех случаях, когда их выдвигает весьма, в общем- то, почтенный историк Н.И. Костомаров. И совершенно непонятно, чем они отличаются от построений пресловутого академика Фоменко.

Во-первых, уже говорилось, что монахи-летописцы испытывали мистический ужас перед любым упоминанием Языческих Богов («рекше бесы»).

Это современный обыватель, не задумываясь, готов «украсить» стены своего обиталища омерзительными рожами кровожадных африканских или ацтекских кумиров — зачастую вместе с православными иконами.

Но может, не надо обвинять в таком легкомыслии средневековых христиан? Если уж они упоминали ненавистных им «демонов» — так на то должен был быть серьёзный повод. Кроме того, уже давно многие учёные подозревают, что в «Повесть временных лет» вошли более ранние летописные записи, в том числе — X века (это 30 уже во-вторых).

Один пример — упоминая Свенельда, воеводу княгини Ольги (до этого — её мужа Игоря Старого, а впоследствии — её сына Святослава Храброго), летописец называет его отцом какого-то (или какой-то) Мистиши.

Между тем загадочный (загадочная?) Мистиша более на страницах летописи не возникает, в отличие от своего отца. Что, кстати, и наводит меня на мысль, что Мистиша всё же женщина — в те времена женщины нечасто появлялись на страницах летописей.

Ну а то, что сообщение это переписано из источника, составленного при жизни Мистиши, понятно — иначе бы в таком пояснении не было бы смысла. А дети Свенельда были взрослыми в третьей четверти X века. И заставший Мистишу в живых летописец должен был своими глазами наблюдать капище 980 года — хотя, скорее всего, издали.

Так что и возможность верно воспроизвести перечень стоявших на княжьем дворе кумиров у вставившего его записи в свой труд автора «Повести временных лет» была. В XX веке многие идеи о «заимствовании» киевских Богов у иноплеменников канули в Лету.

Так, были записаны на Украине и в Белоруссии предания и песни с упоминанием Перуна и Даждьбога — а значит, окончательно приказали долго жить фантазии века XIX о «недолговечных» и «не оставивших следа в народной культуре» кумирах.

Были исследованы культы тюркских и финно-угорских племён, и никаких следов Семарьгла, Хорса и Мокоши в них не обнаружилось (как и ещё одного заподозренного в финском происхождении русского Божества — Велеса, не вошедшего в ряд Богов на Киевском холме).

Название мордовского племени «мокша», которое было единственным аргументом приписывания единственной киевской Богини финнам, оказалось «балто-славянского», как стыдливо выражаются лингвисты, происхождения.

То есть в очередной раз оказалось, что заимствовали не русские, а у русских. Единственное неславянское влияние в именах киевских богов, какое только удалось обнаружить — точнее, с какой-то долей достоверности предположить, — было скифо-сарматское происхождение имён Хорс и Семарьгл.

Но, поскольку к 980 году уже больше полутысячи лет никаких скифо-сарматских племён у русских границ (и вообще в природе) не наблюдалось, то о каком-то влиянии и заимствовании можно говорить разве что в сильно прошедшем времени.

Даже такие, в общем-то, сочуствующие «критическим» и «объективистким» традициям исследователи, вроде М.А. Васильева, признают уже, что концепция «сборного» характера возведенного Владитмиром капища «нуждается в пересмотре».

Переводя с того галантно-куртуазного жаргона, на котором эти исследователи общаются с единомышленниками,[10] на обычный человеческий язык — безнадёжно устарела и не выдерживает более никакой критики.

В 1975 году киевские археологи Я.Е. Боровскиий, П.П. Толочко и Харламов совершили удивительное открытие, благодаря которому изучение киевского капища в самом буквальном смысле обрело фундамент — раскопанный по Владимирской улице Киева под домом № 3 фундамент возведённого Владимиром святилища.

Я бы рад сказать — «к величайшему смущению скептиков», да только написать такое — значило бы попросту обмануть Вас, читатель.

Никакого — то есть совершенно! — смущения эти, скажем так, исследователи, не выказывают.

А продолжают твердить: мол, неизвестно, святилище ли это, и то ли святилище, если святилище, и в общем, дальнейшее изложение их «критики» сильно напоминало бы бессмертную репризу Романа Карцева и Петра Ильченко про кассира Сидоров «Чем докажете? Паспорт? А вдруг он краденый? Фотография? Вырвали и вклеили свою. Подпись? Поддельная».

Критика источников — вещь сугубо необходимая. Вот только между нею и паранойей (или издевательством — решайте сами, читатель, какое определение тут больше подходит) должна, по моему скромному мнению, быть какая-то грань.

А особенно забавно смотрится такая вот «критика» в устах людей, которые без малейшего сомнения воспроизводят, скажем, доводы и выводы немецких учёных-норманнистов XVIII (!) столетия и их археологические «подтверждения», вроде громовых топорков, которые, невестьпочему, принято называть «молотами Тора» и считать признаками проживания поблизости от места находки скандинавов.

И это в то время, как сами археологи-норманнисты утверждают, что топорки из Восточной Европы находят ближайшее подобие отнюдь не в Скандинавии, а на славянском Рюгене (Руяне, Буяне русского фольклора, «острове Рус» арабских авторов).

Впрочем, читатель, оставим их наедине с их загадочной логикой и вернёмся к открытию киевских археологов. Их находка обреталась в без малого двадцати метрах от стен каменного княжеского терема X века (помните — «въне двора теремьнаго»?), параллельно его стенам.

С виду это до крайности своеобразное сооружение напоминало вымощенный неровный прямоугольник, вытянутый с юга на север, метров десять длиной.

На каждом углу вымостка образовывала круглые выступы (киевские археологи отчего-то назвали их «лепестками»; лично мне остаётся лишь позавидовать их фантазии — углядеть в диковинном сооружении что-то схожее с цветком мне как-то не по силам).

«Лепестки» (примем это определение из уважения к первооткрывателям святилища) на западной стороне поменьше, на востоке — больше.

Между этими последними выступает на восток самый большой, около двух метров в диаметре, «лепесток», в середине которого сохранились остатки огромного деревянного столба, что-то около метра, восьмидесяти сантиметров толщиною.

От основной площади вымощенного прямоугольника яму из-под столба отделяет — словно бы предохраняя столб от обугливания — большая каменная плита. Рядом с загадочным сооружением находятся несколько ям — у северо-западного «лепестка» небольшая ямка неясного назначения (для возлияний?), за юго-восточным — большая и глубокая яма в три метра диаметром, наполненная углем и остатками костей домашних животных.