Читать онлайн «Четвертый крик». Страница 18

Наряду с диаспорой, именно в эти годы появляется синагога (дом молитвы) — совершенно новый, по сравнению с храмом, институт отправления веры, причем веры исключительно, теперь уже, национального самовыражения. Успех синагог в диаспоре — свидетельство того, что мы сумели, вместе с самым необходимым для жизни, втиснуть в баулы и наше вероучение. Это была, по меткому слову Даймонта, — религия в упаковке, религия, готовая к транспортировке, религия, не нуждающаяся в собственной земле, в жизни на родине.

Понятно, что это не могло не повлиять и на характер нашего патриотизма. Тора, Книга законов, Заветы отцов и весь набор религиозных догматов стали для нас важнее, чем наличие своей земли, стали нашей единственной родиной. Ну а если родина — в нагрудном кармане, или, на худой конец, в квартале от дома — в синагоге, то какая разница, где жить!

Это новое мироощущение подкреплялось еще и тем, что чужеземная почва, обозначенная столь страшным словом, как плен (Вавилонский плен), оказалась вполне подходящей для жизни и, за исключением малой прослойки непокорных упрямцев, пришлась нам по вкусу. Не испытывая неприязни со стороны местного населения, евреи постепенно начали благоустраиваться, преуспевать в ремеслах и торговле, подвязаться на чиновничьей службе и даже входить в состав царского двора и правительства.

Жизнь в этой первой (если не считать Египта) диаспоре настолько понравилась, что, когда лет 50 спустя персидский царь Кир II, захватив Вавилонию, разрешил вернуться на родную разоренную землю и отстроить храм, не все и не сразу проявили желание к возвращению. Понадобилось еще лет 20, чтобы в массовом порядке потянуться назад, в родные пенаты. Во всяком случае, второе возвращение никак не походило на первое (египетское) ни числом, ни крайностями нужды, ни суровыми условиями бегства или исхода. Напротив, немалым толчком к массовому исходу на сей раз послужила, своего рода, дополнительная приманка. Расходы по восстановлению Иерусалима и храма Кир II взял на себя, иерусалимская храмовая община, как пишут историки, комментаторы Флавия, была освобождена от царских налогов и повинностей и, больше того, поборами и повинностями в пользу евреев облагалось местное (нееврейское) население.

Еврейская религиозная мысль этот новый исторический акт в национальной трагедии приписывает, естественно, канцелярии Всевышнего. Что ж, пусть будет так. Он принял решение испытать нас вторично или дал возможность второй попытки, которую, как известно, мы снова завалили. Правда, не сразу, а спустя полтысячелетия. Так что отдадим Ему должное: со временем Он явно не поскупился. Вот вам, сказал, еще пять сотен долгих лет, пробуйте, дерзайте.

Таким образом, вторично возвращенные из-за рубежа, мы вновь начали с нуля и на испепеленной земле отцов вновь отстроили свое отечество — новую Иудею, с новым Иерусалимом и новым храмом.

Второй виток нашего возрождения — это, по сути, история перманентно оккупированной кем-то страны. В этот период на авансцену мировой истории юго-западного и ближневосточного пространства выходят поочередно такие крупные империи, как Македония, Греция с ее необыкновенно развитой и заразительной культурой эллинизма, наконец, Рим. В составе этих гигантов маленькая Иудея не всегда напрямую подчинялась оккупантам, а входила в состав более крупных территориально-административных образований (например, при римлянах, в состав Сирийского края). Кроме того, ей не принадлежали ни Самария, ни Галилея, которые были отдельными тетрархиями.

Оккупация той поры ни в малейшем приближении не сравнима с тем, что принесла в наш ХХ век фашистская Германия. Иудея, как и другие завоеванные страны, имела свое правительство, свое хозяйство, свою национальную жизнь и только обязана была платить оккупантам большие налоги и, конечно, терпеть власть их наместника. Этого, однако, было достаточно, чтобы усложнить и усилить драматизм и без того нелегкой жизни.

Сменялись цари и императоры, на смену лояльным и терпимым к «странностям» иудеев, если они только послушны и аккуратны в налоговых платежах, приходили подонки и самодуры, которые издевательски назло попирали национальные религиозные святыни. Тогда взрывалась пороховая бочка терпения, и на теле непокорной нации полыхали пожары восстаний и народных войн, уносившие десятки тысяч жизней.

Иудаизм все эти пять столетий оставался не только единым и непохожим на все, что окружало, но и само отношение евреев к религиозному догмату — на грани жизни и смерти — было из ряда вон выходящим. Ни один народ столь ревностно к своим религиям не относился. Поэтому все основные конфликты с господами оккупантами и возникали на этой религиозно-идейной оси, проявляясь чаще всего во внешнем плане ритуала и обрядности.

Вместе с тем, надо помнить, что эти священные мятежи и войны отнюдь не были однородны по своей идейной мотивировке и далеко не всегда пользовались всенародной поддержкой.

Диаспора, однажды начатая в Вавилоне, уже не исчезала, а, напротив, неуклонно росла и ширилась за счет эмиграции. К моменту греческого господства начинается процесс еврейской эмиграции, которая с приходом римлян становится массовой. Не было уголка, входящего в состав римской империи, где бы не жили евреи, причем с неимоверно активным усвоением ими господствующих культур. В особенности, конечно, эллинской. Эта часть еврейства, в большинстве зажиточная и образованная, гораздо сдержаннее относилась к догматам иудаизма и терпимее к фактам оккупации, оказываясь порой без знаний языка своего народа, как, скажем, мы сейчас в Америке и Европе.

И, как многие из нас сейчас в Америке и Европе, немало любя свою родину и остро переживая ее судьбу, многие тогдашние евреи диаспоры не считали возможным оказать ей честь своим посещением. Наверное, тоже потому, что это было сопряжено с некоторым риском для собственной драгоценной жизни. Как и сейчас.

Собственно, чтобы понять жизнь и мотивы расслоения, и мотивы размежевания наших предков в эпоху Греции и Рима, достаточно взглянуть нам на себя сегодняшних. Перед ними стояли те же проблемы ассимиляции и защиты корней, как и перед нами сегодня. И, как мы сегодня, они столбенели перед их неразрешимостью.

Разница лишь в том, что Израиль сегодня независим, а тогдашняя Иудея прозябала под пятой оккупации народов более сильных и в военном отношении, и в хозяйственном, и в общекультурном. При относительной самостоятельности правления, первосвященники и цари наши все же назначались хозяевами, и потому они, по воле рока, оглядывались на своих господ больше, чем на свой народ. Ну и, конечно, как я уже сказал, не все правители (чужие и свои) отличались цивилизованным нравом и не все терпимо относились к нашим религиозным «чудачествам», трагические последствия которых нам сегодняшним известны, а нас тогдашних — все еще ожидавшие.

В ряду завоевателей-негодяев в эпоху Греческого господства следует назвать царя Антиоха IV (Антиоха Эпифана), отличавшегося презрительным отношением к еврейским религиозным обрядам и ценностям. В 170 г. до н. э. завоевав Иерусалим, не без поддержки евреев-эллинистов, объединенных первосвященником Менелаем (да, в эту пору у нас появились и греческие имена), он ограбил храм, заклал там свинью, потребовал обязательного поклонения греческим богам и ежедневного приношения в жертву свиней, запретил обряд обрезания. Часть страны подчинилась этим повелениям, кто добровольно, как сообщает Флавий, кто под страхом жестоких наказаний.

«Однако наиболее выдающиеся и благородные из иудеев не обращали внимания на царя, ставя исполнение издревле установленных обычаев выше наказания… Их бичевали, терзали и затем живьем пригвождали к крестам; женщин же и детей, которые были наперекор царскому велению обрезаны, подвергали казни через удушение и вешали затем тела их на шею пригвожденным к крестам мужьям и родителям. Если же у кого-либо находили книгу со священными законами, то она уничтожалась, и всякий, у которого таковая была найдена, должен был умирать жалкою смертью» («ИД», кн. 12, гл. 5).

В этих экстремально жестоких условиях вспыхивает, естественно, мятеж, переросший во всенародную священную войну, известную в истории как восстание Маккавеев.

Однажды в иудейской деревне Модии царский военачальник Апеллес, желая принудить население к принесению в жертву свиньи, потребовал, чтобы пример подал священник Маттафий, занимавший в селении видное общественное положение. Тот наотрез отказался и сказал, что «он со своими сыновьями никогда не решится изменить древнему благочестию, хотя бы все остальные народы и повиновались». В этот момент кто-то из селян принес требуемую жертву. Тогда старик Маттафий пронзил его мечом, и с помощью подоспевших на помощь сыновей — еще нескольких греческих солдат и самого Апеллеса.