Читать онлайн «Собрание сочинений. Том 1». Страница 58

[С. 255] Иногда просителей не пропускали в Москву потому, что они не привозили с собою никаких политических вестей. Раз, в 1630 году, отказали просителям «за скудостью», так как в московский пожар 1626 года сгорела многая царская казна, а иногда просителей возвращали назад из Путивля без всяких объяснений.

Существовало и еще одно правило, которого правительство придерживалось в течение первой половины XVII века относительно пропуска просителей в Москву: обращалось внимание на национальность просителя – греки были по преимуществу покровительствуемые, просители же славяне возвращались назад из Путивля. В 1628 году был возвращен из Путивля назад сербского Благовещенского, на реке Попраче, монастыря архимандрит Анания со своими спутниками, хотя они и заявляли, что лучше им живыми не быть, чем не видеть царское пресветлое лицо, чем они будут хвалиться перед сербским архиепископом и митрополитами. В 1629 году не были пропущены в Москву просители славянских афонских монастырей: Пантел еймоновского, Зографского и Хиландарского, а также просители из сербской Студеницкой Лавры. В 1635 году воротили назад из Путивля просителей из Милешевского монастыря, причем в приказной справке замечено: «А из сербские земли приезжали бить челом к государю о милостыне в прошлых годех разных иных монастырей архимандриты и старцы на Путивль и им государево жалованье давано в Путивле и отпусканы с Путивля назад, а к Москве многие не иманы»[278]. В приказной справке следующего, 1636 года по поводу приезда просителей из сербского Дмитриевского монастыря прямо говорится, что черных попов просителей из разных сербских монастырей в Москву пропускать не велено, а велено выдавать им милостыню в Путивле[279]. В 1643 г. приехал в Путивль от сербского печского архиепископа Паисия архимандрит печского Вознесенского монастыря, но его с малой дачей велено было возвратить назад. Архимандрит [С. 256] не поехал и прислал к государю грамоту, в которой была означена разная привезенная им святыня. «Все сие, – писал архимандрит, – на почесть прислал наш святейший архиепископ Паисий вашему пресветлому царству; мы, убогие, стояли в Путивле три месяца, но Василий Петрович воевода послал нас назад, мы же стали ни туда ни сюда; а наш архиепископ стар, имеет около ста лет, и мы оставили его в турской земле в неволе, сидит в железах, ради дани впал в великий долг – долгу девять тысяч ефимков, а земля в убожество пришла от агарянского насилия, что и у вас слышно»[280]. Но царь не тронулся этими молениями архимандрита, а приказал воеводе отпустить его назад из Путивля. Причина такого пренебрежительного отношения русского правительства к сербским просителям может быть объяснена следующими соображениями: русское правительство по преимуществу благотворило грекам потому, что они постоянно доставляли ему нужные сведения «о турецких поведениях», служили ему в качестве тайных политических агентов, между тем как сербы не могли удовлетворять этому требованию, почему их и не пропускали в Москву, а наделяли милостынею в Путивле. Греки, отправляясь в Москву, всегда старались иметь при себе рекомендательные грамоты от восточных патриархов, что, как мы видели, было одним из условий для получения пропуска в Москву. Сербам таких грамот добыть было неоткуда; рекомендательные же грамоты их собственного архиепископа или митрополитов в глазах русских не имели значения, а потому их в Москву и не пропускали. Московский царь, как покровитель всего Вселенского Православия, старался благотворить по преимуществу обителям славным и знаменитым в целом православном мире, почитаемым всеми и повсюду с древних времен, а такими были обители греческие. Как прямой наследник византийских императоров, он старался благотворить по преимуществу грекам, которые, сверх того, и по своему прежнему и настоящему положению на Востоке оставались там главными представителями и хранителями [С. 257] Православия. Сербы же ни в своем прошлом, ни в своем настоящем не имели ничего такого, что бы могло привлечь к ним особое внимание и расположение тогдашнего московского правительства. Наконец, на указанное отношение московского правительства к просителям сербам могли влиять и гречане, жившие в Москве, игравшие при московском дворе важную роль в деле раздачи милостыни просителям. Они были посредниками между просителями и нашим правительством, которое обращалось к ним за сведениями относительно различных восточных обителей, о лицах, приезжавших в Москву за милостынею, причем их голос и рекомендация в большинстве случаев имели решающее значение. Но гречане, естественно, покровительствовали только гречанам же, только им оказывали всевозможное содействие в деле получения милостыни от русского правительства. Ходатайствовать в Москве за сербов и сербские монастыри они не имели никаких побуждений, тем более что греки вообще крайне не любили самостоятельных и независимых от них в церковном отношении сербов и потому, со своей стороны, не только не могли содействовать установлению более близких и сердечных отношений между восточными славянами и Москвой, но, наоборот, старались поставить к тому всевозможные препятствия, чтобы направить всю русскую благотворительность на одних бедных гречан. Достигнуть им этой цели было нетрудно, ввиду того что русские смотрели на православный Восток только греческими глазами, видели в нем почти исключительно одних греков, а о славянах, их положении на Востоке, их кровном родстве и братстве с русскими, их стремлениях и симпатиях не имели почти никакого представления. Таким образом, почти до самой половины XVII века во время царствования Михаила Феодоровича русское правительство хотя и держалось некоторых правил относительно пропуска и приема просителей милостыни с Востока, но эти правила не имели общей обязательной силы закона, были как-то случайны и неустойчивы, не были никогда точно формулированы и выражены в каком-либо всем известном постановлении. Личная воля и благоусмотрение [С. 258] высшей власти в каждом отдельном случае всегда брали перевес над практиковавшимся доселе правилом или, вернее, обычаем, так что отступление от этих правил со стороны самого правительства было явлением очень нередким. По своему характеру все указанные правила не имели в виду стеснить или ограничить прилив в Москву просителей милостыни, а только устранить злоупотребления царскою милостынею, найти гарантии того, что милостыня идет действительно нуждающимся, действительно пострадавшим от агарянского насилия. В этих только видах правительство требовало от просителей рекомендательных патриарших грамот, собирало о них и их обителях сведения от живших в Москве гречан, возвращало назад из Путивля лиц сомнительных или же таких, которые уже слишком часто и бесцеремонно хотели пользоваться русскою милостынею и т. п.

С воцарением Алексея Михайловича правительство начинает принимать целый ряд мер в видах уже сдержать чрезмерный приток просителей в Москву, которых оно думает теперь останавливать в Путивле и там наделять их милостынею. Распоряжения в этом смысле сделаны были немедленно по вступлении на престол Алексея Михайловича, первые годы царствования которого далеко не отличались тем грекофильством, которое так сильно проявилось у него позднее под влиянием Никона. Прежде всего решено было для приездов всех имеющих царские жалованные грамоты назначить один общий срок, и притом самый длинный – именно десятилетний, чем само собою значительно сокращалось число приездов в Москву просителей. Впрочем, само правительство скоро отступилось от этой меры: уступая разным ходатайствам и челобитьям, оно снова стало сокращать сроки с десяти лет на меньшие, выдавать новые жалованные грамоты с короткими сроками, так что в конце концов эта мера никогда не была осуществлена и в последующее время к ней более не возвращались. Более важное значение имела другая мера: решено было пропускать в Москву только тех просителей, которые имели с собою патриаршие грамоты с какими-либо вестями или личные наказы от патриархов [С. 259] по какому-либо государеву делу. Но просители, являясь в Путивль, стали обманывать воевод, что будто бы у них есть к государю патриаршие грамоты или личные наказы от патриархов, вследствие чего их беспрепятственно пропускали в Москву. Между тем в Москве они заявляли, что так говорили в Путивле только для того, чтоб их пропустили в Москву; грамот же патриарших и личных наказов к государю с ними нет. Таким способом пробрались, например, в Москву силистрийский митрополит Иеремия, элассонский архиепископ Иоасаф и другие. Ввиду этих злоупотреблений со стороны просителей издан был 19 октября 1646 года первый известный нам царский указ, которым предписывалось путивльским воеводам руководствоваться следующими правилами относительно отпуска из Путивля в Москву различных просителей милостыни. «Которые впредь, – говорит указ, – гречане-старцы и бельцы учнут в Путивль приезжать, а скажут у себя грамоты от Цареградских патриархов, и от митрополитов, и от архиепископов о наших делах, и ты бы (путивльский воевода) велел у них тех грамот досматривать подлинно, и которые грамоты у них будут за отворчатыми печатьми, их к нам к Москве не пропускать; а которые грамоты у них будут к нам, великому государю, за глухими печатьми, а скажут они, что писаны те грамоты об них о милостыне, и ты б велел им ждати нашего указу в Путивле, а о том писал и грамоты их прислал к Москве. А буде которые скажут, писаны те грамоты об наших делах, и ты б велел их допрашивать подлинно, о чем те грамоты писаны и то им велел выговаривать, чтоб они сказывали правду, не затевая никаких дел; и буде они едут к нам к Москве бити челом о милостыне и им, по нашему указу, милостыня будет дана в Путивле: а будет они, пролгася нашим делом, приедут к нам к Москве, а в грамотах их об наших делех ничего не объявится, и им за ту их ложь на Москве нашего жалованья, корму и милостыни не будет, и они б сказывали правду, никаких дел не затевая. Да будет по распросу, с которыми гречаны грамот к нам, великому государю, [С. 260] о наших делах не будет и вестей надобных не скажут, и ты б однолично таких гречан к Москве не пропускал, а писал бы вся об них к нам к Москве, а им до нашего указу велел побыти в Путивле. А буде у которых гречан будут грамоты к нам, великому государю, греческих патриархов или митрополитов или архиепископов за глухими печатьми, а скажут впрямь, что те грамоты писаны о наших делех, а не о милостыне, и ты б с теми грамотами присылал их к нам к Москве по прежнему нашему указу»[281]. Понятно, чем был вызван приведенный указ: все более увеличивающийся приток просителей в Москве становился слишком обременительным для государственной казны, тем более что каждый проситель являлся в Москву не один, а в сопровождении нескольких сопутствующих ему лиц, набранных нередко из всякого случайного сброда. А между тем всех их нужно было переправлять из Путивля в Москву и обратно на казенный счет, кормить и поить дорогою и во все время их пребывания в Москве, что требовало от правительства очень значительных, а в то же время непроизводительных расходов. Чтобы избежать их, правительство и решается всех просителей задерживать в Путивле и здесь выдавать им известную положенную милостыню. Русь по-прежнему будет благотворить православному Востоку, только не из Москвы, а из Путивля. Но эта мера не могла быть проведена во всей строгости: наряду с простыми, обыкновенными просителями милостыни приезжали в Путивль и такие, которые привозили с собою тайные отписки разных духовных и светских особ о делах государевых, т. е. попросту политические вести. Такие просители были в Москве желанные люди, тем более что посылавшие их нередко поручали им на словах передать то, что они не успевали или опасались передать на бумаге. Таких-то нужных в Москве просителей воеводам повелевается немедленно отсылать из Путивля в Москву, сделав наперед им предупреждение, что если они обманут государевым делом и обманом [С. 261] проедут в Москву, то здесь им не дадут ни кормов, ни милостыни, а немедленно отправят назад, но только не на казенных, а на своих подводах. Последняя оговорка в указе: пропускать в Москву немедленно всех, которые имеют грамоты о государевых делах, и послужила той лазейкой, в которую бойко полезли смелые гречане-просители, обходя закон, удерживающий их в Путивле. Так, уже в том же году[282], когда издан был указ, явился из Варны митрополит Парфений и на строгий допрос путивльского воеводы о цели своего приезда смело и решительно заявил, что едет к царю об его, государеве, деле, почему немедленно и был отправлен в Москву. Но здесь в Посольском приказе он заявил, что государева дела у него никакого нет, а сказал он это в Путивле для того, чтоб его пропустили в Москву; действительная же цель его поездки – ударить челом государю о милостыне, о своем великом разорении, что подтвердят и привезенные им грамоты патриарха Константинопольского и архиепископа Охридского. В Москве решились было наказать митрополита за такую ложь, как и предупреждали в Путивле воеводы: ему целых полторы недели не давали казенных кормов и питья, пока, наконец, он не обратился к царю с челобитной ради его бедности и великого разоренья пожаловать его государевым кормом и питьем. Государь сжалился над ним и велел выдавать ему корм и питье против иных митрополитов, но по меньшей статье, а затем дозволил ему видеть свои государевы очи и оделил его обычною милостынею. Таким образом, сам государь далеко не строго выполнял им же самим изданные постановления, что для просителей было прямым побуждением обходить стеснительный для них закон. Находили гречане и другие средства пробраться в Москву вопреки закону, удерживающему их в Путивле. В 1648 году в Путивль приехал города Верии Предтеченского монастыря архимандрит Дамиан и города Сервия Успенского монастыря архимандрит Феофан. На допросе [С. 262] Дамиан объявил путивльскому воеводе, что он имеет с собою грамоту Александрийского патриарха, но не ведает о чем, грамоту архимандрита Венедикта с политическими вестями, грамоту одного волошанина тоже о государеве деле. Архимандрит Феофан сказал у себя, кроме грамот с политическими вестями, «и вести тайные и тех-де вестей, государь, – пишет воевода, – в Путивле сказать ему не уметь, а скажет-де, государь, он, архимандрит, те вести на Москве в Посольском приказе. И я, холоп твой, – сообщает воевода, – посылал к ним архимандритам к Демьяну и Феофану гостинна двора голову Ондрея Литвинова, да съезжей избы подьячего многажды, говорить им, государь, велел накрепко: впрямь ли в тех грамотах и в письме Исаия Остафьева (волошанина), которые грамоты и письмо послано с ними к тебе, государю, писано твое государево дело и вести, или они затевают, чтобы им теми грамотами пробраться к Москве?