Читать онлайн «К мусульманскому вопросу». Страница 2

Либеральные и социал-демократические государства нашего времени чувствуют неуверенность по отношению к мусульманам; они колеблются – включать ли их, распространять ли на них права и привилегии граждан. Хотя мы надеемся, что закон нейтрален, что конституция гарантирует права и что в Америке существует подлинная свобода вероисповедания, американское гражданство все же не защищает американских мусульман от слежки, задержаний, незаконных обысков и нападений по дискриминационным мотивам. Очная ставка Америки с мусульманским вопросом показала, что и американцам-немусульманам точно так же угрожают дискриминация, надзор, задержание и заключение, когда они действуют как союзники.

В Европе дела с защитой прав обстоят ничуть не лучше. Суровый республиканский секуляризм во Франции, laïcité, не обеспечил обещанного нейтралитета в публичной сфере. В тех же регионах, где некогда раздавался призыв выгнать евреев, теперь звучат требования положить конец мусульманской иммиграции. Франция полыхает от бунтов в мусульманских предместьях, banlieues d’Islam. Французское общество разрывают противоречия по вопросу о хиджабе. Норвежские подростки гибнут от рук человека, который считает себя заступником Европы от ислама. Партийная политика в Нидерландах и Дании зациклена на мусульманском вопросе. В Германии и Великобритании премьер-министры рассуждают о крахе мультикультурализма и угрозе экстремистского ислама. Условия (формальные и неформальные), поставленные Турции для включения ее в Европейский Союз, образуют институциональную и юридическую карту европейской тревожности: положение женщин, место религии и семьи, допустимость этнической идентификации, использование и пределы государственного насилия.

Список тревожных вопросов, которые Запад адресует мусульманам, обрисовывает, как на карте, районы внутренней озабоченности. Европейские государства – а в действительности все государства либерального и социал-демократического Запада – сами постоянно сталкиваются с вопросами о положении женщин, сексуальности, равенстве и разнообразии, вере и секуляризме. Их подпитывает тревога по поводу значения прошлого и направления будущего. Европейский конституционный кризис частично вызван неуверенностью в статусе христианства в конституции Европы. Речь идет не о включении или исключении Турции, страны преимущественно мусульманской по культуре и вере, а об идентичности принимающих стран. Европу спрашивают, является ли она христианской или светской, и ответа найти не удается.

В Америке мусульманский вопрос принимает другую форму. Аналитики американской политики от Алексиса де Токвиля до Луиса Харца заметили, что Америка – это либеральная страна, рожденная в рамках Просвещения, от Просвещения и для Просвещения. Американские христиане и американские атеисты смогли дать одинаковый ответ на еврейский вопрос, ответ в пользу включения, который привел к частичной и взаимной ассимиляции. Когда евреи стали американцами, американцы стали больше евреями.

Америка сталкивается с мусульманским вопросом, не имея нужды кого-либо принимать. Фигура мусульманина не объединяет христиан и атеистов и не становится примером для избранных. Для американцев, которые сами себя видят как Исаака и Иакова, народ Завета, борющийся с ангелом, фигура мусульманина поднимает проблему Исмаила и Исава, тех, кто пребывает в пустыне вне Завета.

Запад в целом сталкивается с изменениями в практиках и понимании суверенитета и с вызовом тем либеральным и неолиберальным институтам, которые до сих пор держали потенциально мятежную демократию под контролем. Ситуация с мусульманским вопросом повторяет ситуацию, которая имела место с еврейским вопросом: на кону сейчас ценность западной цивилизации в самом элементарном понимании. Фигура мусульманина стоит наподобие часового, обозначая пределы Запада: государственная система, права человека, гражданские свободы, демократия, суверенитет, даже простейшие жизненные потребности.

Мусульманский вопрос, как и прежде еврейский, связан со страхами насчет национальной и международной безопасности. В XIX веке еврейского анархиста боялись как агента всемирного терроризма, использующего террор как оружие, свободно пересекающего границы и не признающего государство. Теперь мусульманский террорист представляет угрозу безопасности не только отдельных государств, но и всей международной системы. В каждом случае мусульманин и еврей маркированы как существующие сразу и до, и после государства во времени. Они из племени, не достигшего состояния государственности, состояния, которое Гегель обозначил как необходимое для достижения полноты цивилизации. Они существуют после государства, что значит – они безродные космополиты в поствестфальском мировом порядке[4]. Можно сказать, что они существуют после государства и во втором, более простом смысле: преследуя его, противодействуя ему, пытаясь его разрушить.

Фигура мусульманина также обозначает пределы прав. И политическая философия, и популярный дискурс в Европе и Соединенных Штатах представляют мусульман как образчик нарушения прав человека. Якобы мусульманская религиозная практика и даже сам ислам посягают на эти права. В скандалах, разгоревшихся вокруг Салмана Рушди, Тео ван Гога, Айаан Хирси Али и карикатур, опубликованных сначала в датской прессе, а потом по всему миру, мусульмане преподносились как прямой вызов свободе слова. В спорах по вопросам ношения хиджабов, многоженства и другим постоянно возникает образ мусульманина как существа, особенно враждебного к женщине. Когда на Западе, хотя и со скрипом, стали признавать возможность разных сексуальных ориентаций, мусульман назначили злостными противниками идеи равенства гомосексуалистов. Все эти столь дорогие права – свободы слова, свободы печати, равенства и даже стремления к счастью – якобы оказались под угрозой из-за ислама.

Множество западных философов и теоретиков из самых разных уголков академического мира – от старых левых до неоконсерваторов – объединились в шаткий союз с тем, чтобы обвинить мусульман в притеснении женщин. Сьюзен Окин, Джин Элштайн, Элизабет Бадинтер, Каролин Фурест и Орианна Фаллачи (среди прочих) утверждают, что хиджаб, женское обрезание, многоженство и договорные браки представляют собой особый, порой непреодолимый барьер к соблюдению прав женщины в мусульманской культуре. Они говорят, что Европа и Америка предлагают убежище мусульманским женщинам, которые должны покинуть свою собственную культуру, чтобы обрести собственный голос и самих себя. Для этих весьма своеобразных мыслителей ислам – это религия, враждебная женщине, опасная зона гипермаскулинности.

Конструирование мусульманского мира как гипермаскулинного дало несколько полезных вещей Западу в целом и Соединенным Штатам в частности. Внимание к женской судьбе в мусульманском мире отвлекло внимание потенциальных критиков от сохраняющегося неравенства женщин на Западе. Защита прав женщин стала оправданием военных авантюр и иностранной оккупации. Ни одна женщина в здравом уме не станет защищать паранджу или многоженство, было сказано нам, поэтому любую, кто это делает, вероятно, обманули или заставили. Протесты со стороны женщин, которым обещали освобождение, таким образом, трактуются как признак их угнетенности, еще одно свидетельство в пользу необходимости вмешаться. Подобная логика возражений не допускает, тем более со стороны тех, кого она пытается заставить молчать.

Славой Жижек, ссылаясь на споры о преамбуле к европейской конституции, объявляет атеизм стержнем всего Просвещения. «Где было самое драгоценное наследие Европы, – вопрошает он, – наследие атеизма? Европа уникальна потому, что это первая и единственная цивилизация, в которой атеизм является совершенно законным выбором». Но радость Жижека по поводу отвержения религии Просвещением, однако, портит (как и само Просвещение) постоянное возвращение вытесненного. Доказательством того, что «атеизм – это европейское наследие, за которое стоит сражаться», является то, что «он создает безопасное публичное пространство для верующих», даже для мусульман[5]. Жижек определяет мусульман как подлинный объект проявления терпимости, а подобное стремление он сам когда-то подверг резкой критике.

Назначение мусульман мишенью для толерантности относит их к «другому», к чему-то нежелательному. Не нужно быть терпимым к привычному и знакомому или тому, что приветствуется, что нужно и хорошо. То, к чему проявляют терпимость, маркируется как чуждое и нежелательное. У. Э. Б. Дюбуа некогда задал афроамериканцам знаменитый вопрос: «Ну и как это, ощущать себя проблемой?» То же самое можно спросить у мусульман – в глобальном масштабе. Однако формула Жижека предполагает, что на кону стоит нечто большее, нежели терпимость к исламу. Если атеизм действительно одно из славных достижений Нового времени, то не только ислам следует сбросить со счетов и молчаливо терпеть, но также и христианство.