Читать онлайн «Церковная жизнь русской эмиграции на Дальнем Востоке в 1920–1931 гг. На материалах Харбинской епархии». Страница 13

Если церкви полосы отчуждения окормляли в основном проживавших в Китае православных русских, то деятельность Российской Духовной Миссии в Пекине была направлена на распространение православия среди китайского населения{158}. Только в 1916 г. из язычества было крещено 706 человек, и по отчетам миссии к концу года православных христиан в Китае насчитывалось 6255. Накануне революции в ведении миссии состояло: два монастыря (мужской и женский в Пекине) и один скит близ Пекина; пять подворий: два в России (в Петрограде и Москве) и три в Китае – в Харбине, Дайрене и на станции Маньчжурия; 19 церквей и три часовни; 32 миссионерских стана; одна семинария и 21 школа{159}. В составе Пекинской Миссии числились: начальник миссии в сане епископа; три члена миссии (два архимандрита и один священник); в Успенском мужском монастыре – один архимандрит, 12 иеромонахов, пять священников (из них три китайца), четыре иеродиакона (один из них китаец), шесть диаконов (все китайцы), семь манатийных монахов (из них два китайца), два иподиакона (китайцы), три псаломщика, пять послушников (из них три китайца); в женском монастыре – две манатийные монахини (одна из которых китаянка) и четыре рясофорные послушницы (одна китаянка){160}.

Положение Пекинской Миссии после 1917 г. было крайне тяжелым ввиду прекращения притока средств из России и финансового кризиса. В 1919 г. были закрыты все православные миссионерские станы на территории Китая{161}. Миссия вошла в большие долги, которые были погашены посредством продажи ее имущества в г. Дальнем (Дайрене). Для спасения от окончательного банкротства начальник миссии епископ Иннокентий (Фигуровский) решился на сокращение ее деятельности и переход на самоокупаемость. В начале 1920 г. он предоставил возможность нескольким русским эмигрантам с помощью аренды собственности миссии организовать два паевых товарищества. Но через год товарищества понесли значительные убытки, для покрытия которых миссии пришлось заплатить 30 тысяч американских долларов{162}. Епископ Иннокентий, вынужденный защищать имущество миссии, вел бесконечные тяжбы с неудачливыми предпринимателями. Больше всего неприятностей доставляли ему генерал В. Д. Карамышев и бывший председатель Совета министров Омского правительства П. В. Вологодский{163}, с которыми епископу приходилось вести судебные разбирательства. Однако материальное оскудение не помешало миссии принять под свой покров сотни голодных и больных людей – беженцев из России{164}. Несмотря на все трудности, к которым прибавлялась опасность захвата миссийского имущества большевиками, епископ Иннокентий сумел не только сохранить миссию, но и организовать помощь эмигрантам.

Полоса отчуждения КВЖД представляла собой оазис русской жизни на китайской территории, однако хорошие заработки привлекали на строительство дороги и представителей других национальностей Российской империи, что способствовало созданию в Харбине большого числа национальных{165} и религиозных общин. В городе действовали три мечети (по линии КВЖД было еще 18 мечетей), две синагоги, лютеранская кирха, армяно-григорианская церковь. Два храма в Харбине принадлежали старообрядцам{166}. Украинская община имела собственный «Украинский национальный дом», в котором с 1922 г. разместилась Покровская церковь.

До прихода беженцев религиозная жизнь православного Харбина находилась в упадке, процветало сектантство{167}. Наибольшую опасность представляли баптисты и адвентисты, получавшие значительную материальную помощь из Америки. Сектанты имели собственные молитвенные дома и типографии, у адвентистов была даже своя гимназия. Самой богатой и в то же время самой малочисленной сектой были методисты{168}.

Активно действовали в Китае протестантские и католические миссии. Имея значительные финансовые средства, они вели широкую образовательную и медицинскую работу. По состоянию на 1916 г. протестантских общин в Китае насчитывалось 126, католических священников было 1668{169}. После 1918 г. резко возросло число католических миссионеров, особенно из Америки{170}, а в начале 1920-х гг. началась работа католиков среди русского населения в пользу унии{171}.

С появлением эмигрантов из России, среди которых было много священнослужителей, началось заметное оживление церковной жизни Маньчжурии. Основная часть беженцев состояла из людей, оказавшихся в крайне бедственном положении, и они устремились в храмы. «Эмиграция, – вспоминал об этом времени историк и церковный деятель Харбина Е. Н. Сумароков, – нутром чувствовала необходимость стояния на чем-то твердом и неизменном и эту твердость обрела в религии, к которой большинство ранее относились равнодушно. Когда же произошло крушение всех политических, экономических и других объединяющих основ, тогда в особенности стала понятна объединительная сила Православной Церкви»{172}.

Бывшие граждане бывшей Российской империи в большинстве своем были людьми православного вероисповедания, для которых Православная Церковь оставалась частью дореволюционной Российской государственности. Сама же Церковь видела свое главное предназначение в спасении душ человеческих и принимала под свой кров всех нуждающихся в ее поддержке независимо от их политических взглядов и социального положения.

Поскольку православные приходы Маньчжурии сильно увеличились за счет беженцев, возникла необходимость создания новых приходов, и для каждого из них нужны были священники. Беженское духовенство принималось на приходы в основном для служения в качестве помощников местным священникам, а также законоучителями в учебных заведениях полосы отчуждения КВЖД{173}. Больше всего священнослужителей было в Харбине. В 1920 г. в одном только Свято-Николаевском соборе числилось семь священников и пять диаконов{174}.

Устроение церковной жизни в таких масштабах было невозможно без участия высшей церковной иерархии, поэтому четыре епископа-беженца, оказавшиеся в Харбине в разное время, безо всяких препятствий обрели в эмиграции место нового служения.

Архиепископ Оренбургский и Тургайский Мефодий (Герасимов) сначала был принят на Харбинском подворье Пекинской Миссии{175}, затем Приходской совет Свято-Николаевского собора пригласил его для совершения воскресных и праздничных богослужений{176} в главном храме Харбина. В этой связи необходимо отметить, что по церковным канонам епископ не имеет права служить и проповедовать на территории другого архиерея без его особого на то дозволения (17-е и 20-е правила VI Вселенского Собора{177}). Харбин в то время находился в юрисдикции Владивостокской епархии и, следовательно, вопрос о возможности служения в харбинском кафедральном соборе архиепископа Мефодия должен был решаться правящим архиереем – епископом Владивостокским. Но тогда об этом никто не думал – харбинцы встретили архипастыря как желанного гостя.

Епископ Забайкальский и Нерчинский Мелетий (Заборовский) также нашел убежище на Харбинском подворье Пекинской Миссии. Обратившись за помощью к главе миссии епископу Иннокентию (Фигуровскому), он получил назначение на пост наблюдателя за делами подворья{178}.

Епископ Владивостокский и Приморский Михаил (Богданов) и епископ Камчатский и Петропавловский Нестор (Анисимов) до приезда в Харбин проживали в Японии. В Токио продолжало свою деятельность старое Российское посольство, окончательно ликвидированное только после установления дипломатических отношений между Японией и СССР 20 января 1925 г. При посольстве имелась церковь, настоятелем которой был протоиерей Петр Иванович Булгаков. Однако главным духовным центром – как для русских, так и для православных японцев – оставался токийский Воскресенский собор, принадлежавший Российской Православной Миссии. Японцы, глубоко чтившие первого начальника миссии архиепископа Николая (Касаткина), просветителя Японии, называли собор его именем – «Николай-до», что в переводе с японского означает «собор Николая».

После кончины святителя в 1912 г. Российскую Духовную Миссию в Японии возглавил его помощник – епископ Сергий (Тихомиров). С октября 1917 г. миссия полностью лишилась финансирования, которое поступало из России, а в 1918 г., после мятежа белочехов, было прервано всякое сообщение дальневосточного зарубежья с родиной. До июля 1921 г. глава миссии не получал из России ни одного письма. Не имел он никаких сведений и о постановлениях Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг., за исключением изданной в Омске брошюры «Определения Священного Собора об управлении Православной Российской Церкви и Приходской устав».