Читать онлайн «История веры и религиозных идей. Том 3. От Магомета до Реформации». Страница 59

Очевидно, что у Фичино и Пико делла Мирандола не было причин усомниться в ортодоксальности собственной веры. Еще во II в. апологет Лактанций восхвалял Гермеса Трисмегиста как боговдохновенного мудреца, а некоторые пророчества герметиков относил к Рождеству Христову. Марсилио Фичино также не считал герметику и герметическую магию[689] несовместимыми с христианством. Пико полагал, что магия и каббала подтверждают божественность Христа.[690] Исключительную популярность приобрели представления о существовании некоей универсальной prisca theologia [старинной теологии],[691] а также учения прославленных "древних богословов" — Заратустры, Моисея, Гермеса Трисмегиста, Давида, Пифагора, Платона.

Подобную тенденцию можно приписать глубокой неудовлетворенности гуманистов схоластикой и средневековыми учениями о человеке и вселенной, а также «провинциальным», т. е. целиком западным, христианством. Она породила и стремление приобщиться к универсальной, «изначальной» религии — предполагаемому истоку исторических религий. Пико выучил древнееврейский язык, чтобы познать каббалу — откровение, которое он считал более древним, чем Ветхий Завет, и необходимым для его истолкования. Папа Александр VI заказал для Ватикана фреску, изобилующую герметическими, т. е. «египетскими», изображениями и символами. Древний Египет, мифическая Персия эпохи Заратустры, "тайное учение" орфиков обнаружили, что "мистическое знание" — принадлежность не только лишь иудео-христианства и античного мира, совсем недавно «открытого» гуманистами. По сути, гуманисты вдохновлялись верой в возможность приобщиться к «изначальным» откровениям Египта и Азии, продемонстрировав их общие основы и единый источник (подобный энтузиазм и сходную надежду, хотя и более умеренные, породило «открытие» в XIX в. санскрита, а также признание «изначальности» Вед и упанишад).

Увлечение герметикой многих теологов и философов, как верующих христиан, так и атеистов, продолжалось почти два столетия. Энтузиазм, с которым Джордано Бруно (1548–1600) приветствовал открытия Коперника, объяснялся его уверенностью в том, что гелиоцентрическая теория таит в себе глубокий религиозный и магический смысл. Во время своего пребывания в Англии Бруно проповедовал необходимость возврата к магической религии Египта в том виде, как она изложена в трактате «Asclepius». Джордано Бруно чувствовал свое превосходство над Коперником, полагая, что последний, будучи математиком, не понимает своей собственной теории, тогда как он сам способен расшифровать схему Коперника в качестве иероглифа божественных тайн.[692]

Однако Джордано Бруно преследовал иную цель: отождествляя герметику с египетской религией;, считавшейся древнейшей из всех, он исповедовал религиозной универсализм, основывающийся на египетской магии. В отличие от него, многие авторы XVI в. отвергали герметическую магию, к тому времени уже объявленную ересью. К примеру, Лефевр д'Этапль (1460–1537), распространивший герметическое учение во Франции, не признавал Гермеса автором трактата «Asclepius», а неоплатоник Симфориан Шампьер (1472–1539) пытался доказать, что тема магии привнесена в него вставками из Апулея.[693] В XVI в. во Франции, как, впрочем, и в других европейских странах, исключительный авторитет герметического учения основывался, в первую очередь, на его религиозном универсализме, способном сгладить противоречия между конфессиями. Протестантский автор Филипп де Морней уповал на герметику как на средство избежать ужасов религиозных войн. В своем трактате "Об истиной христианской вере" (1581) Морней напоминает, что, согласно Гермесу, "Бог единственный […], кому принадлежит имя Отца и Всеблагого […] Единственный и сам по себе Всеединство; без имени и лучший, чем любое имя".[694]

По утверждению Ж. Дагана, "герметическое учение оказало влияние и на протестантов, и на католиков, стимулировав как в протестантской, так и в католической среде миротворческие тенденции".[695] На основе учения Гермеса, столь авторитетного в эпоху становления гуманизма, возможно и в наши дни примирить конфессии. Суть герметической религии — «обожествление» человека, микрокосма, в качестве синтеза мироздания. "Микрокосм — конечная цель макрокосма, тогда как макрокосм — вместилище микрокосма […] Макрокосм и микрокосм столь нераздельны, что один всегда представлен в другом".[696]

Учение о соответствии макрокосма и микрокосма, возникшее еще; в древних Китае, Индии, Греции, было подробно разработано в сочинениях Парацельса и его последователей.[697] Предполагалось, что через человека сообщаются два домена — небесный и земной. В XVI в. возродилось увлечение magia naturalis, как результат сближения естественных наук и религии. Изучение природы стало, по сути, средством богопознания. Мы увидим, сколь глобальные последствия повлекло за собой развитие данной тенденции.

Мы уже говорили (см. выше), что первые латинские переводы арабских (оригинальных или также переводных) алхимических сочинений датируются XII в. Едва ли не наибольшую популярность из них приобрел трактат "Tabula Smaragdina", приписываемый Гермесу. Именно в нем содержится знаменитая формула, подчеркивающая близость герметики и алхимии: "Все вышнее соответствует всему нижнему, все нижнее соответствует вышнему, дабы явить чудо Единства".

Западные алхимики, следуя сценарию, восходящему к эпохе эллинизма (см. § 211), разделяли процесс трансмутации, т. е. создания философского камня, на четыре стадии. Первая стадия (nigredo) — возврат материи в жидкое состояние, — символизировала «смерть» алхимика. Согласно учению Парацельса, "тому, кто стремится обрести Царство Божье, прежде предстоит телесно возвратиться в лоно своей матери и там умереть". Под «матерью» понимается prima materia, massa confusa, abyssus.[698] Некоторые тексты подчеркивают параллелизм алхимической трансмутации неживой материи и самого адепта. "Вещи обрели совершенство, соответствуя их подобиям, поэтому адепт должен пребывать в единстве с операцией".[699] "Превратите себя из мертвого камня в философский", — призывал Дорн. Согласно Гихтелю, "таким образом возродившись, мы обретаем не только новую душу, но и новое Тело. Это Тело есть экстракт из божественного глагола и Божественной Софии". Соответственно, речь идет не о простой химической реакции. Чтобы добиться успеха, алхимик должен обнаружить не только лишь необходимые познания и квалификацию, но и особые личные качества; физическое здоровье, благочестие, смирение, целомудрие. Дух его должен быть свободен и в гармонии с деянием; он должен сразу и делать, и медитировать, и т. д.

Не будем останавливаться на последующих стадиях трансмутации, однако отмстим "парадоксальный характер" materia prima и философского камня. Согласно учению алхимиков, как одна, так и другой присутствуют повсюду, но в разных обличиях и под многими именами. Процитируем один текст 1526 г., где утверждается, что Камень "хорошо известен всем и каждому, старцу и юноше; его можно отыскать в любом селении и городе; он присутствует со всех Божьих творениях, однако им неизменно пренебрегают. Богачи и бедняки осязают его всякий день. Кухарки выбрасывают его, как мусор. Детям он служит игрушкой. Притом никто не понимает его значения, хотя это самая прекрасная и драгоценная вещь на свете после человеческой души" ("Forgerons et alchimistes", pp. 139–140). Очевидно, что в данном случае употребляется "тайный язык", только и способный в символической форме передать сокровенное знание.

Философский камень упраздняет антиномии.[700] Он очищает и «облагораживает» металлы. Арабы приписывали философскому камню целебные свойства; концепция жизненного эликсира также заимствована европейцами у арабских алхимиков.[701] Роджер Бэкон сообщает об особой "медицине, способной устранить нечистоту и все изъяны самых презренных металлов", а также продлить человеческую жизнь на долгие века. Согласно Арнольду из Виллановы, философский камень излечивает все болезни и возвращает старикам молодость.

Трансмутация металлов, удостоверенная еще китайской алхимией (§ 134), ускоряет течение времени, помогая таким образом природе. В алхимическом трактате XIV в. "Summa Perfectionis" содержится следующее утверждение: "то, что природа не способна облагородить даже за долгое время, наше искусство нам помогает сделать быстро". Сходную мысль выразил и Бен Джонсон в своей пьесе "The Alchimist" (акт 11, сцена 2). Алхимик утверждает, что "свинец, как и любой металл, уж был бы золотом, коль времени б достало". А другой персонаж добавляет: "Им в помощь призовем свое искусство".[702] Иными словами, алхимики претендовали на власть над Временем…[703]