Читать онлайн «История христианской Церкви Том II Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. Χ.)». Страница 95

J. L. Jacobi: Gnosis, in the new ed. of Herzog, vol. V. (1879), 204–247, сокращенный вариант в Schaff «Rel. Encycl.» 1882, vol. I. 877 sqq.

G. Salmon, в Smith and Wace, II. 678–687.

G. Koffmane: Die Gnosis nach ihrer Tendenz und Organisation. Breslau 1881. (Тезисы, 33 стр.).

Ad. Hilgenfeld: Die Ketzergeschichte des Urchristenthums. Leipzig 1884 (p. 162 sqq.).

Список монографий об отдельных гностиках см. ниже.

Иудейская форма ереси по сути была побеждена в апостольскую эпоху. Во второй период развития церкви более важной и более распространенной была языческая ересь, известная как гностицизм. Проникнутый интеллектуальной атмосферой (своего рода рационализм древней церкви), гностицизм стимулировал развитие католического богословия, поскольку составлял ему оппозицию.

Греческое слово gnosis может относиться к любой школе философского или религиозного знания, отличающегося от поверхностных мнений или слепой веры. В Новом Завете проводится простое разграничение между истинным и ложным гнозисом. Истинный гнозис заключается в глубоком проникновении в суть и строение христианской веры, проистекает из веры, сопровождается важнейшими добродетелями любви и кротости, служит для назидания церкви и принадлежит к дарам благодати, исходящим от Святого Духа[837]. В этом плане Климент Александрийский и Ориген стремились именно к обретению гнозиса, а все представители теоретического богословия, старающиеся примирить разум и откровение, могут быть названы христианскими гностиками. Ложный же гнозис[838], от которого Павел предостерегает Тимофея и который он осуждает в посланиях Коринфянам и Колоссянам, — это нездоровое превознесение собственной мудрости, высокомерное, самовлюбленное, амбициозное знание, которое ведет к гордости, а не назидает[839], побуждает вступать в праздные споры о незначительных мелочах и приводит к результату, о котором говорит апостол: «Называя себя мудрыми, обезумели»[840].

Именно в таком отрицательном смысле слово гнозис относится к заблуждению, о котором мы теперь говорим и которое начало проявляться уже в дни Павла и Иоанна. Это односторонний интеллектуализм на основе языческого дуализма. Он основан на переоценке важности знания, или гнозиса, и на пренебрежении верой, или pistis. Через свое название гностики противопоставляли себя приверженцам pistis, то есть совокупности верующих христиан. Они полагали, что сущность христианства заключается в высшем знании, воображали себя единственными обладателями эзотерического философского учения, которое якобы делало их истинно духовными людьми, и с презрением относились к простым людям, как душевным и плотским. Они составляли интеллектуальную аристократию, высшую касту церкви. Более того, они искажали христианство, вводя в него различные совершенно чуждые элементы, тем самым затемняя подлинную суть Евангелия[841].

Мы можем сравнить истинную и ложную, «верующую» и «неверующую» разновидности гностицизма с двумя формами современного рационализма и современного агностицизма. Есть христианский рационализм, в котором учения откровения представлены как находящиеся в гармонии с разумом, хотя и превосходящие разум с его нынешними возможностями, — и есть антихристианский рационализм, в котором отвергаются специфические учения христианства, отрицается сверхъестественное и чудесное, а судьей откровения становится природный разум (ratio). Есть агностицизм, проистекающий из ощущения ограниченности мысли и признающий веру как обязательный орган сверхъестественного и абсолютного[842], — и есть агностицизм неверующих, который провозглашает бесконечное и абсолютное неведомым и непознаваемым и тяготеет к равнодушию и атеизму[843].

Теперь мы попытаемся проследить происхождение гностицизма.

Гностицизм по своим основным характеристикам является наследником язычества и представляет собой своеобразный перенос или вливание языческой философии и религии в христианство. Отцы церкви того времени понимали это. Особенно выделяется здесь Ипполит, который в своих «Философуменах» возводит происхождение гностических ересей к разным системам греческой философии и связывает, например, Симона Волхва с Гераклитом, Валентина — с Пифагором и Платоном, Василида — с Аристотелем, Маркиона — с Эмпедоклом, а во вводной части своего произведения излагает учения греческой философии начиная от Фалеса. Из всех этих систем наибольшим влиянием пользовался платонизм (особенно сказавшийся на александрийских гностиках), хотя не столько в своей исходной эллинистической форме, сколько в более поздней, восточной, эклектической и мистической, ставшей параллелью неоплатонизма. Рассуждения платоников содержат в зародыше гностическое учение об зонах, представление о материи, противопоставление идеального и реального мира, идею падения душ из идеального мира до сотворения, происхождения греха от материи и необходимости освобождения души от телесных уз. Мы находим также в гностицизме отголоски символического использования цифр Пифагором, стоической физики и этики и некоторых элементов философии Аристотеля.

Но этой ссылки на эллинистическую философию, которой удовлетворился Массуэт, недостаточно. Начиная с Бособра и Мосгейма исследователи вполне справедливо полагали, что местом рождения этой ереси была не только Греция, но и Восток. Это видно из мистического, фантастического, загадочного облика гностических рассуждений, а также из того факта, что большинство его представителей были родом из Египта и Сирии. Завоевания Александра, распространение греческого языка, литературы и христианских истин вызвали сильное брожение в восточных умах, которое, в свою очередь, оказало влияние на Запад. Соответственно, гностицизм стал рассматриваться как явление, более или менее параллельное еретическим формам иудаизма — ессейству, терапевтам, философско–религиозной системе Филона и каббале, происхождение которой, вероятно, относится уже к I веку. Родство гностицизма с зороастрийским дуалистическим противопоставлением царства света и царства тьмы также неоспоримо, особенно у сирийских гностиков. Не менее заметно его родство с пантеистическими, докетическими и аскетическими элементами буддизма, который во времена Христа распространился до Западной Азии. Зороастрийское и индийское влияние наиболее заметно в манихействе, в котором эллинистический элемент очень невелик.

Гностицизм с его тенденцией к синкретизму — не изолированное явление. Его корни глубоко уходят в революционный переворот идей, вызванный падением древних религий и триумфом новой. Филон Александрийский, бывший современником Христа, но ничего о Нем не знавший, старался соединить иудейскую религию посредством ее аллегорического разъяснения или, скорее, внедрения в нее аллегорического элемента с платонической философией, и эта система, которая могла развиваться под христианским или языческим влиянием, должна была подготовить путь либо для теоретического богословия александрийских отцов церкви, либо для еретического гнозиса. Еще ближе к гностицизму неоплатонизм, который появился немного позже, чем система Филона, но игнорировал иудаизм и черпал свои идеи исключительно из восточного и западного язычества. Гностический синкретизм, однако, существенно отличается и от платонизма, и от неоплатонизма в том, что им было усвоено христианство, против которого неоплатоники выступали прямо или косвенно. Гностики считали христианство высочайшим этапом развития религии, хотя и искажали его, внося в него чуждые элементы и нарушая его чистоту.

В результате гностицизм оказался величайшей и наиболее емкой формой спекулятивного религиозного синкретизма, когда–либо известной истории. Он включает в себя восточный мистицизм, греческую философию, александрийский, филоновский и каббалистический иудаизм и христианские идеи спасения, объединенные между собой не просто механически, но, так сказать, химически.

По меньшей мере, одна из его форм, прекрасно разработанная школой Валентина, представляет собой чудесное построение человеческого разума или даже воображения, художественное произведение творческой фантазии и христианский мифологический эпос. Старый мир собрал все свои силы, чтобы из своих разнородных элементов создать нечто новое и противопоставить реальной, существующей всеобщности католической церкви идеальную, туманную всеобщность теории. Но в конечном итоге это смешение систем лишь ускорило распад восточного и западного язычества, в то время как христианский элемент вышел из горнила испытаний очищенным и укрепившимся.

Гностическая теория, как случается с большинством спекулятивных религий, не смогла стать прочным основанием для практической морали. С одной стороны, духовная гордость мешала приверженцам гностицизма осознавать свою греховность и порождала легкомысленное антиномианство, часто приводившее к разнузданному и безнравственному поведению. С другой стороны, преувеличенное ощущение греховности часто побуждало гностиков, вопреки характерному для язычников обожествлению природы, объявлять природу порождением дьявола, ненавидеть тело как вместилище зла и с чрезмерной строгостью относиться к себе.