Читать онлайн «Русская религиозно-философская мысль в начале ХХ века». Страница 16

Да, говорит Мережковский, русская интеллигенция «беспочвенна» и «безбожна»; «у русской интеллигенции нет еще религиозного сознания, исповедания, но есть уже великая и все возрастающая религиозная жажда. Блаженны алчущие и жаждущие, ибо они насытятся»[286]. Д. Мережковский сравнивает интеллигенцию с мытарями и грешниками, которые войдут в Царство Божие первыми. «„Безбожие“ русской интеллигенции не есть ли… пустота глубокого сосуда, который ждет наполнения?»[287]

Д. Мережковский видит «безбожие» как препятствие на пути осуществления интеллигенцией своей религиозной задачи. «„Безбожие“ русской интеллигенции зависит от религиозного недостатка… в сознании, в уме, интеллекте, т. е., именно в том, что интеллигенцию и делает интеллигенцией»[288]. «И здесь, в уме, интеллекте интеллигенции… тот же народный уклон к аскетизму… монашеский страх плоти и крови… и красоты как соблазна бесовского»[289]. Безверие такое отстоит на волосок от неистовой веры, считал Д. Мережковский. Русские атеисты «бессознательно религиозны», иначе откуда взялась бы борьба с «мертвой самодержавною государственностью за освобождение России», из безбожной русской интеллигенции и явились «политические… религиозные подвижники и мученики»[290].

«Религиозно-революционное движение, начавшееся снизу, в народе, вместе с реформою Петра, почти одновременно началось и сверху, в так называемой интеллигенции»[291]. Но, будучи оторвана от народа, существует ли сегодня эта интеллигенция как руководящая сила? – задается он вопросом в статье «Завет Белинского»[292] и отвечает: «другого воплощения народного сознания и совести нет сейчас»[293]. Есть ученики Достоевского, «кающиеся интеллигенты», – С. Булгаков, В. Эрн, П. Струве, М. Гершензон, Е. Трубецкой, П. Флоренский[294], которые «уверяли нас, что в свободном движении интеллигенция обнаружила… свое ничтожество»[295].

По Мережковскому, безбожное сознание революционной интеллигенции противостоит религиозной совести, «религиозная совесть русской интеллигенции глубже, чем ее безбожное сознание»[296]. «Нам нужно изменить наше сознание, не изменяя совести. Но изменить сознание не значит отречься… от своей интеллигентской сущности»[297]. Реальность такова, считает он, что «для русской революционной общественности» примириться с Богом труднее, «чем свергнуть самодержавие»[298]. Писатель говорит о необходимости примирения с Богом, иначе «не начнется победа русской революции»[299]. Он говорит о том, что сошлись в точке исторического времени три составляющие религиозной реформации в обществе и «интеллигенция проходит как бы из дверей в двери анфиладу трех комнат – декадентство, мистицизм, религию»[300]. Обратившись к исторической Церкви в начале XX в. и принеся ей свои дары и достижения мирской деятельности, творческая интеллигенция отклика не нашла: Церковь не приняла ее доводов о необходимости освящения «плоти» мира. Ошибка и причина поражения в революции 1905 г. была в том, что интеллигенция шла из позитивизма к «старому религиозному сознанию». Действительно, считает он, «религиозных идей еще нет, но ведь и прежних, позитивистских, тоже нет», «есть уже все более жадное религиозное внимание»[301].

Это «жадное религиозное внимание» могла бы утолить «историческая» Церковь. «Русская Церковь могла бы соединиться с русской интеллигенцией, дабы вместе нести свет нового религиозного сознания в темную религиозную стихию русского народа; и только соединившись с народом… могла бы соединить и полученную ею от исторического христианства правду о духе»[302]. Так Д. Мережковский вновь предлагает прислушаться к своему учению. В противном случае, считает он, Церкви придется стать «на старый путь пассивного бездействия, явного отречения от всякой политики, тайного невольного служения политике князя мира сего». Соединение с «религиозно-революционными силами» в лице интеллигенции и принятие «нового откровения» о «святой плоти» обеспечат, по мнению Мережковского, вступление Церкви на новый путь общественно-политического действия, «служения всечеловеческого грядущему Господу» и, соответственно, единство общества и будущность России.

«Может ли революционная общественность сделаться религиозною?» – спрашивал Д. Мережковский[303]. Что же такое эта «религиозная общественность»? – спрашиваем мы.

К выстраиванию этой темы он привлекает понятие «религиозный индивидуализм», подменяя им положение в христианстве о том, что каждый сам совершает свое спасение, ибо Царство Божие понуждением и трудами приобретается, а Бог споспешествует личному спасению каждого обратившегося к Нему с верой. Д. Мережковский пишет, что христианство породило «религиозный индивидуализм» как религиозный эгоизм, вместо того, чтобы проповедовать общественное спасение. А если это так, да еще если «Царство Божие только внутри нас, а… не во всем человечестве», то и Церкви Вселенской суждено остаться «невидимою, невоплощенною», и «Христу воскресать было незачем»[304]. Д. Мережковский объявляет «религиозный индивидуализм» врагом лукавым и скрытным, целованием предающим Христа [305].

Воскресение Христа, по Д. Мережковскому, утвердило незыблемую, неизбывную ценность единицы – личности, в Церкви эти отдельные личности соединяются, как отдельные клеточки, в единое[306], становятся «святой» плотью. Но писатель не говорит о церковном единстве как единстве во Христе. С одной стороны, он использует в статье понятие Церкви как Тела Христова, с другой – это единение имеет вид некоего механически возникающего единства, дающего единство и в обществе[307]. В ходе своих рассуждений о будущем религиозном единстве он постепенно подменяет «неохристианское» понятие «святая плоть» на Тело Христово, вкушаемое в Евхаристии. Д. Мережковский пишет это около 1916 г., на самом деле ему уже нет дела до Церкви как Тела Христова, ему надо говорить о Церкви новой, Третьего завета, и ему кажется, что уже благодаря самому понятию «Церковь» наследуется и вероучительное значение.

Предлагаемый модернистами «догмат о Церкви» как религиозной общественности Мережковский считает известным исторической Церкви, но незавершенным. Виной тому постулируемое «неохристианами» смешение в Церкви Божьего и кесарева, – «смешение двух порядков, церковного и государственного»[308]. «Незавершенный догмат» он формулирует так: «Тело Христа… осязаемо в Таинстве Евхаристии; точно так же тело Церкви, как Абсолютной Общественности[309], должно быть видимо, осязаемо в исторической плоти и крови человечества»[310]. «Я думаю, что если бы люди, входящие в Церковь признали этот совсем не новый догмат… то они могли бы действительно объединиться», «признать народовластие подлинное и действительное Христовым делом»[311]. В наблюдаемой истории этот «догмат о Церкви… упал в христианское человечество как зерно… в землю. Эта земля – освободительная общественность», или религиозная общественность[312].

Второй «знак незавершенного в христианстве догмата о Церкви – утрата эсхатологического самочувствия»[313]. В первохристианстве эта идея «конца» была космическая, здесь она проступает как «общественная, социальная; но сущность одна и та же. Чем ближе к массам, тем революционнее; чем революционнее, тем эсхатологичнее»[314]. Так, к 1916 г. у Д. Мережковского религиозное уже поверяется революционным.

Именно поэтому Д. Мережковский, А. Мейер и Д. Философов никак не могли одобрить мистико-гностической концепции НРС своего соратника Николая Александровича Бердяева. Она была слишком «трансцендентна», отвлекала взгляд от исторической ситуации, практически не использовала ее. И, выступая 12 марта 1916 г. в ПРФО, Д. Философов сказал, что согласен с Мережковским в том, что «идея действительного человеческого единства воплощается… в международном социализме»[315]. А. Мейер, взявший слово следом, добавил, что марксизм победил гуманизм, но не поставил на его место никакой религии. Возникает проблема общения общества, единства, следовательно, насущными становятся задачи религиозного порядка[316]. Последнее позволяет предположить, что, поддерживая грядущие социальные перемены в российском обществе как перемены эсхатологического плана, руководители «нового религиозного сознания», задавшись вопросом: «А какая идеология на первых порах объединит новое общество?» – поставили на это пустующее место «новое религиозное сознание», которое, по их мысли, и должно было внести единство нового типа, единство религиозное, но неправославное.