Читать онлайн «Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей». Страница 3

Однако на эту картину есть простое и очевидное возражение — оно часто произносится, но редко воспринимается всерьез. Прекрасная его формулировка дана в 1933 году Винсентом Тейлором, ученым, более всего сделавшим для переноса методов немецкой школы истории форм на почву англоязычной новозаветной библеистики. Вот его знаменитое замечание: «Будь историки форм правы — это означало бы, что все ученики отправились на небеса немедленно после Воскресения»[4]. Далее Тейлор указывает, что многие свидетели и участники событий, о которых рассказано в Евангелиях, «не отошли в вечный покой немедленно: в течение по меньшей мере жизни одного поколения они вращались в первых палестинских общинах, проповедовали, общались с первыми христианами — следовательно, воспоминания их были в распоряжении всякого, кто желал узнать больше»[5]. Уже в наше время Мартин Хенгель, споря с историей форм, настаивал, что «личная связь преданий об Иисусе с конкретными рассказчиками, точнее, с их памятью и проповедью… исторически неопровержима», однако совершенно не замечается школой истории форм, утверждающей, что «традиция циркулировала "анонимно"… в общинах, рассматриваемых как безличные коллективы»[6]. В этой книге я хочу, помимо всего прочего, представить доказательства (многие из которых до сих пор не замечались), позволяющие установить «личную связь преданий об Иисусе с конкретными рассказчиками» в период передачи традиции авторам Евангелий, сделав ее если не «исторически неопровержимой», то как минимум очень вероятной.

Евангелия писались по живым воспоминаниям о тех событиях, которые в них описаны. Евангелие от Марка написано в то время, когда множество очевидцев были еще живы; другие Евангелия — в те годы, когда непосредственных очевидцев осталось уже немного, собственно, в тот момент, когда их свидетельство могло бы погибнуть, не будь оно вовремя записано. Это очень значимый факт, подтверждаемый не какими–то чрезмерно ранними, а общепринятыми датировками Евангелий. Одно из последствий моды на историю форм, с ее представлением об анонимной передаче предания в общине — создавшееся у большинства исследователей некритическое впечатление, что между евангельскими событиями и созданием Евангелий прошло гораздо больше времени, чем могло пройти в реальности. Мы привыкли работать с устной традицией, передаваемой в традиционном обществе от поколения к поколению. Нам кажется, что прежде чем достичь авторов Евангелий, предания об Иисусе должны были пройти через множество умов и уст. Однако на самом деле речь идет о периоде, не превышающем срок одной довольно долгой (для той эпохи) человеческой жизни.

Биргер Герхардссон также отмечает влияние истории форм, в которой восприятие устной традиции, стоящей за Евангелиями, часто строится по образцу восприятия фольклора:

По–видимому, параллели с фольклором — материалом, накапливающимся на протяжении веков и на обширном географическом пространстве, — соблазняют ученых бессознательно растягивать хронологические и географические рамки формирования раннехристианской традиции. Однако здесь необходим более трезвый подход к истории. В новозаветный период христианство было далеко не так распространено, а церковь — далеко не так многочисленна, как мы себе представляем[7].

Если, как я покажу в этой книге, период между «историческим» Иисусом и Евангелиями в действительности заполнен не анонимными коллективными преданиями, а постоянным присутствием и свидетельством очевидцев, которые до самой своей смерти оставались авторитетными источниками традиции, следовательно, обычные методы работы с устными преданиями здесь не применимы. Евангельские предания по большей части не циркулировали анонимно — они атрибутировались определенным очевидцам, от которых и исходили. На всем протяжении жизни очевидцев у христиан не угасал интерес к их рассказам об Иисусе. Поэтому, когда мы пытаемся представить себе, как предания об Иисусе достигли авторов Евангелий, — «моделью» для нас должна быть не устная фольклорная традиция, а свидетельства очевидцев.

Важный вклад в наше понимание очевидцев как важнейших участников передачи евангельских преданий в раннехристианском движении недавно внес шведский ученый Самуэль Бирског. Его книга «Рассказ как история — история как рассказ», опубликованная в 2000 году, имеет поясняющий подзаголовок: «Евангельская традиция в контексте устной истории древнего мира»[8]. Бирског сравнивает работу античных историков с недавно возникшей дисциплиной «устной истории» и обнаруживает, что роль очевидцев/информантов в той и другой очень схожа. Древние историки — Фукидид, Полибий, Иосиф Флавий, Тацит — были убеждены, что хорошее историческое сочинение можно написать, лишь пока описываемые в нем события еще живут в людской памяти, и наиценнейшими своими источниками считали устные рассказы участников описываемых событий. В идеале участником событий, о которых рассказывает, должен быть сам историк — как Ксенофонт, Фукидид или Иосиф Флавий; однако, поскольку не всегда историк может участвовать во всех событиях или побывать во всех местах, о которых ведет речь, ему приходится полагаться на рассказы живых очевидцев, которых он может выслушать и расспросить. «Важнейшим средством проникновения в прошлое было его «вскрытие» [свидетельство очевидцев]»[9].

Разумеется, не все историки соответствовали этому идеалу: большая часть из них дополняла собственные воспоминания о событиях и рассказы других очевидцев иными источниками, устными и письменными. Однако Фукидид и Полибий задали жесткие историографические стандарты, которым другие историки стремились следовать хотя бы на словах. Хороший историк весьма критически относился к тем, кто чересчур полагался на письменные тексты. Некоторые историки даже претендовали на такое знание из первых рук, какого в действительности не имели[10]; это еще одно доказательство того, что необходимым источником исторического труда считались свидетельства очевидцев.

Бирског подчеркивает важную деталь: наилучший очевидец, с точки зрения античного историка, — не бесстрастный наблюдатель, а непосредственный участник, находившийся в гуще событий, способный непосредственно понять их и истолковать их значение. Историки «предпочитали очевидцев, неравнодушных к описываемым событиям или, еще лучше, активно в них участвовавших»[11]. Заинтересованность в происходящем «не считалась препятствием к верному пониманию исторической истины, как воспринимали ее древние историки. Напротив — она была необходима для правильного понимания того, что же именно произошло»[12].

Связь факта и значения, эмпирического рассказа о событии и его интерпретации, не представляла для древних историков проблему. Свидетели были «не только наблюдателями, но и толкователями»[13]. Их рассказы становились важной частью исторических сочинений. В этом подход древних историков близок к современной устной истории. Последняя, с одной стороны, признает, что из голых фактов истории не сложишь и что субъективные стороны воспоминаний и переживаний очевидца сами по себе являются историческим свидетельством, которое историк не должен отбрасывать; и с другой стороны, что «участник событий помнит их лучше незаинтересованного наблюдателя»[14]. Разумеется, роль свидетелей, чьи рассказы о событиях и их значении включали в свои работы античные историки, несравнима с интерпретативной задачей самого историка, от которого требуется отобрать из множества свидетельств необходимые и составить из них связное повествование. В классической практике, которой придерживался, например Полибий, историк ведет интерпретирующее повествование сам, однако «весь его рассказ» строится на «фактологических показаниях очевидцев»[15].

Показав ключевую роль очевидцев и их свидетельств в древней историографии, Бирског затем приводит аргументы в пользу того, что аналогичную роль в формировании евангельских преданий и самих Евангелий должны были играть люди, признанные очевидцами истории Иисуса и квалифицированными информантами о ней. Он пытается идентифицировать в Евангелиях таких очевидцев и их свидетельства, подчеркивая, что здесь, как и в случае с историками и их информантами, речь идет об участниках событий, которые не только помнят факты, но и в процессе их восприятия и воспоминания о них, естественно, дают им свою интерпретацию. «Евангельские повествования… это синтез истории и рассказа, устной истории очевидца — и истолкования и редактуры, производимых автором»[16]. В картине, нарисованной Бирскогом, очевидцы не исчезают в процессе длительной анонимной передачи и формирования преданий в общине, но остаются влиятельными источниками информации, людьми, к которым можно обратиться, которые рассказывают свои истории, чьи устные сообщения недалеко отстоят от текстуальной формы, приданной им Евангелиями.