Читать онлайн «Как создавалась Библия». Страница 49

Источники J и Е говорили едва ли не противоположное. Для них намного важнее божественная милость. Если человек согрешил, но покаялся, он может получить прощение. Бог милостив и верен своему завету. Повествуя об удивительном опыте богообщения, о встрече Моисея с Богом на горе Синай, J сообщает, что Яхве сказал о себе следующее:

Яхве, Бог милосердный и благоволящий, долготерпеливый и многомилостивый…[298]

Эти слова, которые Р не упоминает ни разу, встречаются около семидесяти раз в J, Е и D.

Дело не только в лексике. J, Е и D также возвещают милость Божию через сюжеты, которые характерны для них намного больше, чем для Р. В рассказе Е о золотом тельце Яхве поначалу заявляет, что истребит весь народ, а новый народ произведет от самого Моисея. Однако Моисей взывает к милости Яхве и добивается прощения.[299] Аналогичная ситуация имеет место в рассказе J о лазутчиках. Яхве сообщает, что уничтожит народ и создаст через Моисея новый народ. Опять же Моисей апеллирует к его состраданию, и Яхве проявляет милость.[300]

Автор Р отвергал это представление о Боге. В его версии рассказа о лазутчиках Яхве самостоятельно определяет судьбу народа, без всякого участия Моисея.

Конечно, не стоит упрощать. Не стоит проводить слишком жесткий контраст между источниками. В J, Е и D Бог иногда действует строго по справедливости, а в Р иногда проявляет снисходительность. Однако это лишь исключения, подтверждающие правило. А правило довольно ясное: Р говорит преимущественно о божественной справедливости, а для остальных источников важнее божественная милость.

Редактор соединил эти источники. Сделав это, он создал новую формулу, в которой справедливость и милосердие уравновешивают друг друга, — уравновешивают невиданным образом, не свойственным ни одному из источников. Бог одновременно справедлив и милостив, строг и снисходителен, суров и готов прощать. Формула новая и чрезвычайно сложная, но именно она стала одной из важнейших особенностей иудаизма и христианства в последующие два с половиной столетия.

И в психологическом, и в богословском плане, это сочетание справедливости и милосердия более напряженное, чем сочетание космического и личностного начала. Справедливость и милосердие Яхве всегда находятся в некотором противоречии. Полностью примирить их невозможно. Когда должен господствовать один подход, а когда другой?

Всякий, кому довелось воспитывать детей, знает, сколь это сложно. Можно сказать ребенку: «Если ты поступишь так-то, я тебя накажу». Но ребенок не слушается! И как быть в этом случае? Если по справедливости, надо наказывать. Однако есть же еще и милосердие. Поэтому в большинстве семей соблюдается некий баланс между строгостью и милостью: с ребенком ведут себя то сурово, то мягко. При этом все не формализовано: мало кто сможет разложить по полочкам, почему он в одном случае избирает одну педагогическую линию, а в другом другую. Все очень неоднозначно и противоречиво, и не в последнюю очередь имеет значение сочетание эмоций гнева и любви.

В объединенном библейском тексте, который вышел из-под пера редактора, Бог подобен всякому любящему родителю. С одной стороны, у Бога с людьми есть уговор (завет, договор), и если люди нарушают его, первый импульс — наказать. Наказанием же может быть как прекращение завета, так и осуществление любого из проклятий, описанных в Лев 26 и Втор 28. С другой стороны, милость Божия всегда откладывает или смягчает наказание.

Часто можно услышать: «Ветхозаветный Бог есть Бог гнева и справедливости». Это так, да не совсем так. По-видимому, люди, которые говорят подобные вещи, читают в Ветхом Завете исключительно источник Р! Здесь видят взаимосвязь с юридическим принципом «око за око, зуб за зуб».[301] Однако этот принцип применим лишь к человеческому правосудию. В библейских повествованиях Всевышний почти всегда ведет себя более сострадательно.

Соответственно, иудаизм и христианство, берущие свои истоки в Библии, изображают Бога любящим и верным, но иногда очень сердитым отцом. В той степени, в какой читатели усваивают этот парадокс, можно констатировать успех редактора, успех, быть может, нечаянный. В той степени, в какой противоречие между справедливостью и милосердием Божиим само становится важным фактором в библейском повествовании, Библию можно считать чем-то большим, чем суммой ее составляющих.

А значит, Библия — вещь более великая, чем люди, которые ее написали.

В каком-то смысле мы пришли к тому, с чего начинали. И к сожалению, об этом еще мало написано учеными, изучающими проблему библейского авторства. Текст раскладывают по кусочкам, но затем не собирают обратно. Поэтому можно понять тех верующих христиан и иудеев, которым не по душе подобные изыскания. Слишком уж многие ученые труды создавали впечатление, что весь смысл данных изысканий состоит в том, чтобы расчленить Библию на сотни осколков, ни один из которых не является Библией. И на раннем этапе исследований это было неизбежно. Сейчас ситуация изменилась. Открытия в области происхождения Библии позволяют лучше понять и оценить Библию в ее окончательной, единой форме.

Мы далеко ушли от первых робких намеков средневековых ученых. То, что началось с интереса к нескольким загадочным отрывкам Пятикнижия, привело к гипотезе, согласно которой, эти отрывки не принадлежат перу Моисея. Затем ученые выделили в Пятикнижии несколько отдельных и последовательных повествований, опираясь на особенности их лексики и содержания. Многие последующие усилия ушли на уточнения: какой отрывок относится к какому источнику, как именно происходило формирование Библии.

Пока одни ученые копались в источниках Пятикнижия, другие осуществили прорыв в археологии и понимании социально-политических реалий библейского мира. Сопоставляя данные литературных и исторических разработок, мы смогли получить информацию, описанную в предыдущих главах, увидеть, как библейский текст отражает события в мире его авторов. Скажем, в условиях разделенной монархии Израиля и Иудеи были созданы две версии национальной истории, J и Е. Каждая из этих версий тесно связана с историей общины автора: в одном случае автором был сторонник жреческой семьи в Шило из Израиля (и, возможно, потомок Моисея), а в другом — сторонник царского дома Давидова из Иудеи. После падения Израильского царства и воссоединения разделенных народов кто-то объединил эти версии, создав из них цельное повествование на потребу воссоединенной общины.

Что касается исторического контекста Жреческого кодекса, я отношу его к правлению царя Езекии. Это была эпоха, в которую между жрецами были проведены различия: более высокий статус получило ааронидское жречество. Жреческий кодекс (Р) был создан этим жречеством как альтернатива к документу JE, для которого характерно иное представление о Боге, истории и особенно их предке Аароне (подчас не просто иное, а сильно иное).

Их жреческие конкуренты, шиломское жречество (возможно, потомки Моисея) дождались своего золотого часа в правление царя Иосии. Именно в это время законодательный кодекс, который ими хранился, получил царскую санкцию как книга Торы (D). Один из сторонников этого жречества — Иеремия или, скорее, Барух — написал историю от Моисея и Моисеева законодательства до своего времени (Dtr1). Смерть Иосии и падение Иудейского царства подтолкнули этого автора к созданию обновленной редакции данного сочинения, которая принимала во внимание новые катастрофические события (Dtr2).

Объединению всех этих частей в единое повествование, «первую Библию», также сопутствовал определенный исторический контекст. Этим контекстом стада жизнь пос-лепленной общины, которая собиралась восстанавливать страну и храмовое богослужение. В то время все источники были слишком хорошо известны, чтобы любой из них можно было игнорировать. Писец, который осуществил общую редактуру (R) — думаю, им был Ездра — являлся сторонником ааронидского жречества, в ту пору занявшего ключевые позиции в религиозной власти. Он работал во многом в их интересах и исходя из той ситуации, в какой находился народ. Он сохранил сбереженные документы в той форме, которая обрела священный авторитет на тысячелетия и вдохновляла авторов многих других текстов.

Таким образом, Библия есть исторический и литературный синтез. Она включает под одной обложкой тексты, подчас легко согласующиеся между собой, подчас противоречащие друг другу, но в конечном счете неотделимые друг от друга. И на мой взгляд, в наши дни, спустя столетия, мы можем в целом увидеть эту историю и оценить этот синтез.

Что нам делать с этой информацией?