Читать онлайн «Зигмунд Фрейд. Моисей и монотеизм». Страница 14

Примечательным, однако, является то, что этого не произошло – наиболее значительные следствия пережитого народом должны были обнаружиться лишь позднее и в течение многих столетий пробивать дорогу к реальности. Маловероятно, что Яхве сильно отличался по характеру от богов соседствующих народов и племен. Верно, что он боролся с ними, точно так же, как и сами народы воевали друг с другом, но мы не можем предположить, что поклоннику Яхве тех времен пришло в голову отрицать существование богов Ханаана, Моаба или Амалик и так далее, это было бы все равно, что отрицать существование веривших в них народов.

Монотеистическая идея, которая вспыхнула с Эхнатоном, снова погасла и должна была оставаться во тьме еще долгое время. Находки на острове Элефантин, как раз ниже первого порога Нила, предоставили нам удивительную информацию о том, что там в течение столетий находилось еврейское военное поселение, в храме которого, кроме главного бога Иаху, поклонялись двум женским божествам, одно из них называли Анат-иаху. Верно, что эти евреи были отрезаны от своей родной страны и не участвовали происходившем там религиозном развитии; персидское правительство Египта в (V веке до н.э.) передавало им информацию о новых правилах богослужения, исходящую из Иерусалима99.

Возвращаясь к более ранним временам, мы можем сказать, что бог Яхве определенно не был похож на Моисеева бога. Атон был пацифистом, как и тот, кто представлял его на земле – или, если более точно, как его прототип – фараон Эхнатон, который пассивно наблюдал, как разваливается на части завоеванная его предками мировая империя. Нет сомнения, что Яхве больше подходил народу, который силой начинал занимать земли нового отечества. И все достойное восхищения в моисеевом боге, было выше понимания примитивных масс.

Я уже говорил – и рад, что в этом случае могу заявить о согласии с другими авторами – что центральный факт развития еврейской религии заключается в том, что со временем бог Яхве потерял свои собственные черты и стал все более и более напоминать старого бога Моисея, Атона. Верно, что оставались различия, которым с первого взгляда придавалось большое значение; но их можно легко объяснить.

В Египте религия Атона начала распространяться в благоприятный период установления и упрочения владений, и даже когда империя зашаталась, его поклонники смогли избежать участия в волнениях и продолжали восхвалять его и наслаждаться его творениями. Еврейскому народу суждено было пережить ряд серьезных испытаний и тягостных событий; их бог стал суровым и жестоким и, так сказать, окутанным мраком. Он сохранил черты всеобщности, повелевая всеми странами и народами, но то, что поклонение ему перешло от египтян к евреям, выразилось в дополнительной вере в то, что евреи – избранный им народ, особый долг которого в конце концов заслужит также и особой награды. Народу, вероятно, было нелегко согласовать представление о своем избранничестве всемогущим богом с печальными поворотами своей несчастливой судьбы. Но люди не позволяли себе колебаться в своих убеждениях; чтобы подавить сомнения в Боге, они увеличили собственное чувство вины, и, может быть, уповали на «непостижимую волю Провидения», как поступают набожные люди по сегодняшний день. Если евреи и имели основания удивляться тому, что бог позволяет одному жестокому агрессору за другим приходить, порабощать их и плохо обращаться с ними – ассирийцам, вавилонянам, персам – то они все еще могли видеть его силу в том, что все эти злые враги сами в свою очередь были повержены, а их империи исчезли.

Последующий бог евреев стал в конечном счете походить на старого Моисеева бога в трех важных отношениях. Первым и решающим моментом было то, что он действительно был признан единственным богом, кроме которого любой другой был просто немыслим. Монотеизм Эхнатона был принят всерьез всем народом; действительно, эти люди оставались настолько верны этой идее, что она стала основным содержанием их интеллектуальной жизни100 и не оставила места для интереса к другим вещам. В этом люди и священничество, которое стало господствующей силой, были заодно. Когда священники трудились над созданием обрядника для почитания бога, они столкнулись с интенсивным противодействием народа, который стремился оживить две другие доктрины Моисея о его боге. Голоса Пророков неустанно провозглашали, что Бог презирал обряды и жертвоприношения и требовал только, чтобы люди верили в него и жили в истине и справедливости. И восхваляя простоту и святость жизни в пустыне, они несомненно находились под влиянием Моисеевых идеалов.

Настало время поднять вопрос: есть ли вообще какая-либо необходимость называть в качестве причины окончательной формы, которую приняла еврейская идея Бога, влияние Моисея, и не достаточно ли объяснить ее естественным движением в направлении повышения интеллектуальности101 в ходе культурного развития, растянувшегося на сотни лет. Есть два момента, которые следует сказать об этом возможном объяснении, которые положат конец всем нашим обескураживающим предположениям. Во-первых, оно ничего не объясняет. Например, у греков – несомненно, народа в высшей степени одаренного – те же условия привели не к монотеизму, а к дезинтеграции политеистической религии и началу философского мировоззрения. В Египте, насколько мы понимаем, монотеизм явился побочным продуктом иериализма: Бог был отражением фараона, который являлся абсолютным правителем великой мировой империи. Политические условия евреев были весьма неблагоприятны для развития идеи единственного национального бога в идею всеобщего владыки мира. И откуда у этой крошечной и бессильной нации взялась самонадеянность провозгласить себя любимым дитятем великого Господа? Таким образом, либо проблема происхождения монотеизма у евреев будет оставаться неразрешенной, либо нам придется удовлетвориться широкораспространенным мнением, что он является выражением специфического религиозного гения этого народа. Гениальность, как хорошо известно, является непостижимой и непредсказуемой, и поэтому мы можем использовать ее в качестве объяснения только в том случае, если все другие решения окажутся несостоятельными102.

Кроме того, мы сталкиваемся с тем, что еврейские документальные материалы и исторические письмена сами указывают нам путь, совершенно определенно утверждая – и на этот раз не противореча друг другу – что идея единого бога была дана народу Моисеем. Если и есть возражение против надежности этого заверения, то оно состоит в том, что священническая редакция доступного нам текста, очевидно, слишком многое приписывает Моисею. Такие предписания как ритуальные таинства, которые явно относятся к более поздним временам, выдаются за заповеди Моисея с очевидным намерением придать им силу. Это, конечно же, дает основания, достаточные для подозрений, но недостаточные для отказа. Для такого рода преувеличений очевидна другая причина. Повествование священников стремится установить неразрывность между современным им периодом и отдаленным прошлым Моисея; оно пытается скрыть именно то, что мы назвали самым поразительным фактом в еврейской религиозной истории, а именно то, что между передачей Моисеем законов и последующей еврейской религией зияет пробел – пробел, который поначалу был заполнен поклонением Яхве и лишь постепенно был заделан впоследствии. Это повествование всеми возможными средствами оспаривает этот ход событий, хотя его историческая подлинность не вызывает сомнений, так как при всей обработке, которой подвергся библейский текст, его существование доказывают все же более чем достаточно свидетельств. Здесь священническая редакция попыталась произвести что-то вроде тенденциозного искажения, которое сделало нового бога Яхве богом патриархов [с. 179]. Если мы примем во внимание этот мотив священнического кодекса, то обнаружим, что сложно удержаться от утверждения, что на самом деле сам Моисей дал евреям идею монотеизма. И мы тем более готовы с этим согласиться, потому что нам известно, откуда Моисей почерпнул эту идею, о чем еврейские священники, конечно, уже не знали.

И здесь может возникнуть вопрос, чего же мы добьемся, если выведем еврейский монотеизм из египетского? Это просто отодвинет проблему немного назад и не скажет ничего больше о генезисе монотеистической идеи. Ответ состоит в том, что это вопрос не выигрыша, а научного исследования. Возможно, мы сможем что-нибудь узнать, если определим истинный ход событий.

Следовательно, мы признаем убеждение, что идея единого бога, а также отрицание действенных магических церемоний и подчеркивание его этических требований были фактически доктринами Моисея, которым поначалу не уделялось внимания, но которые с течением времени вошли в силу и в конечном счете значительно окрепли. Как мы можем объяснить такое замедленное движение, и где еще мы встречаемся с подобным явлением?