Читать онлайн «Трансперсональный проект: психология, антропология, духовные традиции Том II. Российский трансперсональный проект». Страница 70

Для практики отсюда тоже есть важный вывод. Если под языковую матрицу подложить еще одну – звуковую или зрительную, – то их способность изменять сознание сложится, а может, и умножится. Настолько, что для достижения вполне глубоких измененных состояний достаточно будет просто внимательно слушать и смотреть, не прибегая к активной регуляции дыхания и собственному чтению. Как это делать – зависит от типа слушателя (зрителя).

Если у него больше развито слуховое восприятие, то лучше положить матричный текст на музыку. Только чтобы внимание не отвлекалось на фиоритуру, чтение должно балансировать на границе пения, все же не переходя в него. Особо полезными здесь могут быть такие жанры, как речитатив и мелодекламация. В наши дни они недооценены и полузабыты. Не так было в старину, когда они применялись для исполнения максимально почитавшихся сакральных текстов. Некоторое представление об этом может дать так называемое «наречное» чтение, сохранившееся в православной литургии. Если верить реконструкциям историков, это своеобразное «живое ископаемое» сохранило некоторые черты фонации элевсинских мистерий и текстов Гераклита.

Для тех, у кого больше развито зрительное восприятие, матричный текст придется компоновать в единое целое с изображением (на манер хотя бы старых китайских картин). Чтобы живописные эффекты не отвлекали внимание, придется ограничиться скромной гаммой и строгими орнаментами или арабесками. Кстати, в той мере, в какой это можно передать движениями тела, на помощь может прийти еще одна группа недооцененных современностью жанров – пантомима и мелопластика. Балансируя на грани танца, но не переходя в него, они способны произвести гипнотическое впечатление.

Разумеется, возможны и другие системы, прежде всего запахов. Сейчас они совсем не развиты (как слабый отблеск былой утонченности сохранилось разве что каждение фимиама в церквах), но при некоторой поддержке они вполне способны занять прочное место в культуре. Тогда матричный текст сопровождался бы чем-то вроде «симфонии запахов». Поначалу аудитория состояла бы преимущественно из женщин, в силу того что их восприятие наиболее подготовлено к этому, благодаря пользованию духами.

Как видим, все складывается логично. Единственную трудность может представлять лишь предварительный отбор зрителей по типам восприятия. Но ведь нас никто не заставляет этого делать. Кто мешает объединить музыкальный, речевой, изобразительный и другие ряды в одно целое и этим заведомо удовлетворить любой вкус? Так мы приходим к синтезу искусств, близкому к театру. Попробуем представить себе его.

На затемненной сцене в изощренной пластике передвигаются актеры. Затягивающие взгляд узоры их костюмов и, возможно, масок повторяют изгибы декораций. Под едва намеченную, гипнотичную музыку они выпевают свои реплики, заботливо интонируя каждый слог, сверкая неожиданными тембрами, снова и снова возвращаясь к ключевым словам темы, идущей к кульминации.

Разумеется, такая игра предъявляет особые требования к актерской технике. Ближайшей параллелью может служить традиционный восточный театр или система Гордона Крэга. Не все драматические актеры окажутся готовы к такой игре. Поэтому на первых порах ее можно будет ограничить тренингом актера, оставив большую сцену за идеально приспособленным к ней театром кукол.

Задачи режиссера также изменятся. Уже написать целую пьесу в матричной технике – задача сложная. Что же касается ее согласования с партитурами двигательного, звукового и других рядов, то оно представляет чрезвычайные трудности. Предложить здесь режиссерские находки можно будет нечасто, но зато и цениться они будут на вес золота.

Как видим, мы пришли к концепции зрелища, мало похожего на современный театр. Может быть, стоит ввести понятие театра измененных состояний сознания? По нашему мнению, нет, потому что, по сути, мы просто вернулись своим путем к очень архаичным моделям театра. Зритель, который придет в него, не будет искать ни новизны, ни развлечения. Но ведь такая публика – плод нового времени, а начиналось «все с людей, благоговейно наполнявших амфитеатр греческого театра в ожидании катарсиса. Сознаемся, что и мы еще не потеряли надежду сходить в него, благо в современном театральном процессе есть достаточно студий, которые придут к этому результату, конечно, если дать им волю…

Если нам будет позволена совершенно не относящаяся к делу ассоциация, мы вспомнили бы забавный рассказ из ранней каббалистической литературы. Группа адептов собралась в ветхом домике на окраине селения, чтобы предаться благочестивому созерцанию. То ли учитель был в ударе, то ли сочетание светил благоприятствовало, но упражняющиеся воспарили до таких состояний сознания, о которых и не мечтали. Столпившиеся вокруг поселяне с открытыми ртами наблюдали, как домик ходил ходуном под напором коллективной энергии собравшихся, как крыша приподымалась, чтобы выпустить столб дыма и пламени, и, наконец, к полному удовольствию зрителей, как время от времени из хижины выбегал какой-нибудь ученик из тех, что послабже, валился кулем на землю, а отлежавшись, закрывался рукавом от нетерпимого жара и лез обратно в дом – медитировать. Впрочем, вернемся к матричным текстам.

В заключение осталось подчеркнуть, что они охватывают хотя и широкий, но все же ограниченный круг состояний сознания. За его пределами остается достаточно много состояний, требующих совсем других форм организации текста. В духе времени здесь было бы вспомнить об инсайте или оргазме. Не приходится отрицать, что им присущи весьма специфические средства коммуникации, свои «языки». Однако не менее перспективным, хотя и не привлекшим особого внимания исследователей, является изучение другой группы состояний, известных под нечетким названием «скука». По нашим данным, ее структура и типы принимают непосредственное участие в поддержании поля сознания, а также довольно существенно различаются в разных типах культуры. В оценке возможного значения скуки как культурологической единицы мы присоединяемся к незаслуженно обойденной вниманием научной общественности работе Е.В. Завадской.

Задачи принципиально другого уровня возникают при необходимости работы с «силой тяжести», удерживающей индивидуальное сознание на поле сознания. Тексты, которые приходится здесь составлять, весьма экзотичны; некоторое представление о них может дать теория мантр в индийской филологии. Исключительно трудности представляет, прежде всего, задача непротиворечивого описания; определенную методологическую поддержку здесь оказывают матричные тексты, но уже в другом аспекте. Дело в том, что при корректном задании матрицы снимается «парадокс самоотнесенности». Точнее, он снимается в форме, присущей линейному развертыванию, и проявляется в другой форме. В наличии этого зазора и состоит своеобразие гносеологической ситуации, правильное использование которой существенно улучшает язык описания.

Наши выводы очевидны. Филология измененных состояний сознания охватывает широкий круг содержательных и необычных текстов; умение пользоваться ими – дело техники; настало время вернуть их в круг знаний культурного человека; двери к внутренней свободе всегда открыты; в каждом поколении находятся люди, решившие войти. Впрочем, если бы им попала в руки эта статья, они посоветовали бы оставить квазинаучный тон и лучше рассказать какую-нибудь цветастую аллегорию, вроде старой герметической притчи о том, как молодой человек, отбившись от компании непутевых друзей, решает обследовать зачарованный сад. Блуждая по нему, он не находит ничего особенного, кроме причудливых статуй, как будто напоминающих ему события собственной жизни. Настают сумерки; усталый и разочарованный, он по какому-то наитию раздвигает кусты жасмина и видит за ними стол, за которым беседует большое общество, замечает свободное место и подсаживается, как будто незамеченный. Понуро он думает о том, как жизнь не удалась, затем боковым зрением замечает, что руки соседа – большие, усталые – ему знакомы, поднимает голову, видит давно ушедшего учителя, смотрящего на него с одобрением и гордостью, а дальше – все больше и больше лиц, приветливо обращенных к нему, и в конце стола, в теряющейся в золотистом сумраке дали – ласково улыбающиеся лица Пифагора и Заратуштры.

Петренко Виктор Федорович родился 21 марта 1948 г. в Ленинграде, закончил факультет психологии МГУ им. М.В. Ломоносова (1973), оставлен для преподавательской работы на кафедре общей психологии, доктор психологических наук (с 1989 г.), профессор (с 1994 г.), ведущий научный сотрудник, заведующий лабораторией Психологии общения и психосемантики факультета психологии МГУ, член-корреспондент Российской Академии Наук (с 1997), член совета Международной лаборатории «Искусственного интеллекта» Академии Наук Российской Федерации (с 1989 г.), член Европейской Ассоциации по Психологии Личности (EAPP) – с 1990 г.; член Европейской Ассоциации по Теории Персональных Конструктов (EAPCP) – с 1991 г., член Европейской Ассоциации Теории Хаоса в науках о жизни (1996), член редколлегии журналов: «Психологический журнал» (с 1990 г.), «Общественные науки и современность» (с 1993), Главный редактор журнала «Методология и история психологии» (с 2006).