Читать онлайн «Трансперсональный проект: психология, антропология, духовные традиции Том II. Российский трансперсональный проект». Страница 24

Качественно новым в тектологии явился переход от метода аналогий, широко и плодотворно использовавшегося в науке, к выявлению общих закономерностей становления и функционирования систем.

И можно с уверенностью утверждать, что тектология Богданова – прямо или косвенно – во многом предопределила современный способ научного мышления, что проявляется в большинстве школ и направлений наук социально-экономического цикла. Неумение мыслить системно, попытки вырвать изучаемые процессы из их связей воспринимаются сегодня не иначе как показатель низкой культуры мышления, непрофессионализма.

Все сказанное дает основание рассматривать тектологию Богданова как заметный шаг на пути поиска и формирования новой парадигмы научного мышления.

Организационный анализ в его приложении к марксистской концепции истории приводит Богданова к выводу, что каждый класс в историческом процессе вырабатывает свои особые организационные методы, формы сотрудничества в обществе. Систематизировать организационный опыт человечества – вот задача его тектологии, науки, которой, как думал Богданов, он кладет лишь начало и которая должна в будущем развиться в мощнейшее человеческое орудие. Богданов хотел видеть и видел свою тектологию в качестве все поглощающей, все вбирающей в себя науки наук, а не как какую-либо теорию, в частности, теорию систем. Богдановский монизм заключался в снятии вопроса о противоположности «духа» и «тела», «сознания» и «мира», «мышления» и «протяжения» и т.п. В «Эмпириомонизме» психические и физические процессы сводятся воедино не только с помощью методологических открытий Маха и Авенариуса, но и с привлечением новейших данных биологии, психологии и психиатрии, а также с помощью понятия «подстановки», взятого из математики. Возникает иллюзия «преодоления философии», последовательно развиваемая Богдановым во всеобщей организационной науке.

Все тектологические построения развертываются на основе двух основных тектологических механизмов. Первый – формирующий, механизм образования комплекса. Его основа – соединение комплексов, конъюгация (термин заимствован из биологии). Второй – регулирующий, от него зависит судьба возникающего комплекса. Он называется в тектологии подбором.

Главное отличие тектологического подбора – его системный характер, он воздействует на весь комплекс в целом, непрерывно преобразуя его в соответствии со средой. Здесь наиболее важен прогрессивный подбор. Это – последовательный выбор и конструирование целостности, сотворение организованного комплекса, приспособленного к среде.

Идеи богдановской тектологии и сегодня прямо или опосредованно всплывают в различных практических применениях системного подхода, в том числе и в ряде моделей трансперсональной психологии.

К тем же проблемам, которые решал Ухтомский, с позиций гуманитарного знания подходил и М.М. Бахтин (1895-1975) [14]. Созданная Бахтиным философия диалогизма почти целиком строилась на интерпретации творчества Достоевского. Приверженец «строгой науки», решительно порвавший с метафизикой, Бахтин противостоял русской философии серебряного века, своим старшим современникам – софиологам Флоренскому и Булгакову, а также экзистенциалистам Бердяеву и Шестову.

Творческий путь Бахтина может быть расценен, по его словам, как становление и развитие единой филосовской идеи. На рубеже 10-20-х годов. Бахтиным владел замысел создания «первой философии», беспредпосылочного учения о бытии. На основании нового бытийственного созерцания это учение в проекте должно было вывести из кризиса европейскую мысль – преодолеть роковой разрыв между «миром культуры» и «миром жизни», в чем, по Бахтину, состоял основной порок современного «теоретизма». Свое учение Бахтин представлял в качестве системы, имеющей, однако, характер не отвлеченной метафизики, но нравственной философии; вольно или невольно он следовал установке Канта на приоритетность «практического разума» в деле построения самообоснованного мировоззрения. Главной категорией нравственной онтологии Бахтина стало понятие «бытия-события», к которому был приравнен «ответственный поступок» человека; гносеологическая проблема при этом решалась на основе интуиции «участного», т.е. приобщенного к бытию мышления. Свое учение Бахтин изначально мыслил синкретическим; включая в себя этику и эстетику, оно определялось в качестве философской антропологии. Хотя «первая философия» Бахтина не осуществилась в качестве задуманной системы, ее ключевые представления выразились в конкретных разработках. Культурология, «металингвистика», теория литературы, «историческая поэтика» и т.д. суть модусы единой гуманитарной дисциплины Бахтина, различные развороты фундаментальной проблемы человеческого бытия.

Суть учения Бахтина вытекала из представления о незавершенности, свободной открытости, «вненаходимости» человека. «Человек, – писал он, – никогда не совпадает с самим собой». В нем есть то, что не поддается «овнешняющему определению» и раскрывается только «в акте свободного самосознания и слова». Он всегда находится «в точке выхода», нетождественности с самим собой; к нему неприложимы никакие конечные атрибуты и навязанные закономерности. Человек свободен, и ничто не может быть предсказано или определено помимо его воли. Бахтин отвергал материалистическое понимание истории. Индивидуализация личности, на его взгляд, совершается не в сфере социальности, а в сфере сознания. Критерий социальности исходит из принципа единства бытия. Но единство бытия неизбежно превращается в единство сознания, которое в конечном счете трансформируется в единство одного сознания. И при этом совершенно безразлично, какую метафизическую форму оно принимает: «сознания вообще» (Bewusstsein uberhaupt), «абсолютного Я», «абсолютного духа», «нормативного сознания» и пр. По мнению Бахтина, важно лишь то, что рядом с этим единым и неизбежно одним сознанием уже не может сосуществовать «множество эмпирических человеческих сознаний»; последние оказываются как бы случайными и даже вовсе ненужными. Очевидно, что на почве философского монизма личность полностью закрывается для познания. Поэтому «подлинная жизнь личности доступна только диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя». В диалогизме Бахтин находил ключ к раскрытию сущности человека, его индивидуальности [14].

Диалогизм означал плюрализацию философской антропологии. Для Бахтина первостепенное значение имело не само я, а наличие вне себя другого равноправного сознания, другого равноправного я (ты). Человек реально существует в формах я и другого, причем форма другого в образе человека преобладает. Это создает особое поле напряжения, в котором происходит борьба я и другого, борьба «во всем, чем человек выражает (раскрывает) себя вовне (для других), – от тела до слова, в том числе до последнего, исповедального слова». Где нет борьбы, нет живых я и другого, нет ценностного различия между ними, без чего невозможен никакой ценностно весомый поступок. «Я и другой, – констатировал мыслитель, – суть основные ценностные категории, впервые делающие возможной какую бы то ни было действительную оценку, а момент оценки или, точнее, ценностная установка сознания имеет место не только в поступке в собственном смысле, но и в каждом переживании и даже ощущении простейшем: жить – значит занимать ценностную позицию в каждом моменте жизни, ценностно устанавливаться». Но это достигается только через живое и длящееся взаимодействие с другим: само по себе сознание отдельной личности еще лишено ценностного критерия. Для него не существует нравственно и эстетически значимой ценности моего тела и моей души. В своей особенности я остается в рамках успокоенной и себе равной положительной данности. В его ценностном мире нет именно меня как самоопределившегося сознания, как сознания, способного на ценностное мироотношение. Такое я не может успокоенно замкнуться на самом себе; оно станет искать выход за границы себя, где тотчас обнаружит другого. И это не просто еще один, по существу такой же человек, а именно другой в смысле ценностной категории – иной окрашенности жизни, иного переживания. Приютившись в другом, я не растворяется в нем, не становится нумерическим повторением его жизни. Напротив, оно возвышается до постижения своей «вненаходимости и неслиянности», своей привилегии на единственность и оригинальность.

Бахтин представлял человека в новом измерении – в его незавершенности и открытости миру. Его человек выступал гарантом неизмеримости будущего. «…Ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди» – таков оптимистический итог философии диалогизма [14].