Читать онлайн «Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания». Страница 2

Западная психология создала хоть какие-то – пусть даже, по оценке западных же методологов науки, достаточно плохонькие – психологические концепции, но эти концепции до сих пор играют важную роль в развитии мировой психологической мысли. А вот советская психология вообще как-то исчезла с теоретического горизонта даже на постсоветском пространстве. Поразительно, но лучшей отечественной книгой по психологии только что ушедшего столетия был признан (и в подтверждение этого заслуженно награжден "Золотой Психеей") учебник, написанный С.Л. Рубинштейном в первой половине века! Новых же теоретических разработок, сопоставимых по своему влиянию с идеями Б.Г. Ананьева, А.Н. Леонтьева, Д.Н. Узнадзе и других создателей самостоятельных школ советской психологии, не появилось. Да и сами эти школы как-то незаметно почти сошли со сцены.

Отход от марксизма сам по себе, разумеется, не мог напоить психологов живительной влагой. Но вместе с марксизмом исчез и единый язык, на котором психологи разговаривали друг с другом. Свято место пусто не бывает. На фоне возникшей концептуальной пустоты тотально расцвела эклектика, превосходя по своим неплодоносным гибридам даже столь удачно разрекламированный западный постмодернизм. Даже авторы диссертаций зачастую манифестируют в своей работе несовместимые методологические принципы, якобы лежащие в основаниях принятых ими концептуальных построений. Тезис о единстве сознания и деятельности, остроумно названный В.П. Зинченко "уныло-советским", ничтоже сумняшеся, может соседствовать с призывом к самоактулизации личности или, ещё того круче, с признанием раскола (схизиса, по выражению Ф.Е. Василюка) теоретической и практической науки. В атмосфере методологической вседозволенности приверженцы московской и ленинградской школ легко становятся одновременно психоаналитиками, бихевиористами и чуть ли ни христианскими психологами, загадочным образом продолжая считать себя последователями Леонтьева или Ананьева. Одновременно стала явно нарастать тенденция к размежеванию психологов по сферам деятельности и постепенному разрыву коммуникаций между ними. Не удивительно, что появляется всё больше статей и монографий, посвященных методологическим проблемам нашей науки, их активно печатают все психологические журналы России.

Действительно, нельзя что-нибудь построить без знания метода построения, т.е. без методологии. Российская психология, не договорившись, как надо строить теории, фактически не может не только их разрабатывать, но даже и толком обсуждать, поскольку не выработала общепринятого языка для их обсуждения. Правда, в советское время под методологией обычно понималось только марксистско-ленинское учение, трактуемое как заведомо верное, а, значит, не подлежащее сомнению. Любые догмы тормозят развитие науки. Клишированные цитаты из "классиков марксизма", выдаваемые за непререкаемую истину, разумеется, не способствовали развитию советской психологической науки. (Замечу, что всё это именовалось марксизмом не всегда справедливо, поскольку даже сам К. Маркс, напуганный догматизмом своих последователей, уверял, что он не марксист). Для российской психологии исчезновение единственно "истинного" учения было, безусловно, прогрессивным. Но одновременно с водой многие психологи выплеснули и ребенка: большинство из них с удовольствием вообще отказалось от принятия каких-либо методологических позиций и предпочитают избегать любых методологических разговоров. Но ведь отказ от методологии – это тоже методология, только методология непродуманная, не отрефлексированная, а потому непоследовательная.

Финальным методологическим аккордом советской психологии стала книга Б.Ф. Ломова "Методологические и теоретические проблемы психологии". В ней замечательный советский исследователь и организатор науки начинает вроде бы с оптимизма: «Современное состояние психологической науки можно оценить как период значительного подъема в ее развитии». Однако пояснение этой фразы вызывает странное чувство. Подъём, оказывается, состоит в том, что «психология созрела для революции». Признаюсь, неожиданный поворот. Ведь сказанное буквально означает следующее: мы так хорошо движемся вперед, что ещё немного, ещё чуть-чуть, и мы сможем, наконец, отказаться от тех идей, которые до сих пор так успешно развивали. Хоть и пророческий, но какой-то не слишком веселый оптимизм!

Что же, по мнению Ломова, должно быть положено в основание будущей послереволюционной психологии? Вот его самое главное требование: психические явления надо рассматривать сразу со всех сторон, при изучении целостной системы нельзя вырывать из нее отдельные связи: ведь «такая "вивисекция" не продвинет нас по пути понимания действительной детерминации поведения человека».[6] Ломов настаивает: надо обязательно учитывать разные уровни детерминации и разные порядки психических свойств – без этого, мол, теорию не создать. Но, "к сожалению", как он сам пишет, в психологии ещё не разработаны даже критерии выделения уровней психики, "к сожалению", ещё не разработан вопрос о разных порядках свойств. Отсюда прямо следует, что в ближайшее время построить психологическую теорию невозможно. Но и этого мало. Психология, уверяет он, только вместе с развитием всех биологических и общественных наук может надеяться хоть на какой-либо успех. Ну, а учитывая уровень, достигнутый общественными науками, ждать появления добротной психологической теории хоть в каком-либо обозримом будущем, по-видимому, вообще не приходится.

Б.Ф. Ломов вряд ли планировал такой вывод, но он сам загнал себя в угол. Теория, как известно из методологии науки, – это всегда "вивисекция", всегда выпячивание только какой-то одной стороны, подлежащей рассмотрению. Без вивисекции вообще никакое исследование невозможно, ибо нельзя изучать всё сразу. Ломов это понимает, а потому  добавляет в примечании к процитированной фразе, что при решении некоторых специальных задач такое вычленение и возможно, и целесообразно (хотя непонятно, в чем состоит целесообразность, если, согласно его же утверждению, такой путь никуда не продвигает). Следовательно, речь идет о том, что вычленение недопустимо только при попытке решения фундаментальных проблем! Соответственно требование рассматривать психику со всех сторон оказывается наложением запрета на создание общей теории. Столь откровенный (хотя прямо и не заявленный) антитеоретизм не случайно превращает грандиозную по замыслу книгу Б.Ф. Ломова в заупокойную мессу по советской психологии. Где же искать выход?

 Причина демонстративного избегания фундаментальных проблем понятна – никто не знает, как их решать. Даже самые глубокие мыслители честно признаются, что не ясно даже, как думать об этих проблемах. Например, глубочайшей тайной психологической науки является сознание. Так считали самые несхожие исследователи – такие, как А.Н. Леонтьев и Ф. Пёрлз. Вот уж воистину наше сознание творит чудеса! Оно – и об этом будет ещё сказано немало – каким-то невероятным образом помнит о том, о чем забывает, умудряется воспринимать невоспринятое и различать неразличимое. Оно исхитряется ошибки превращать в истину и способно успешно решать загадки, решению, на первый взгляд, не подлежащие. Сознание обо всём догадывается, хотя знает лишь о том, о чём ведать - не ведает, а, в довершение, зачастую не имеет ни малейшего представления о том, что ему хорошо известно. Как во всем этом разобраться? Пока, как мы далее увидим, не определено даже направление, в котором следует искать ключи от этой тайны. Не удивительно, что в большинстве случаев о сознании как о проблеме предпочитают просто не говорить. Поэтому-то ещё до сих пор столь популярны очевидно нелепые для психологической науки позиции психологов В.М. Бехтерева («в объективной психологии не должно быть места вопросам о субъективных процессах или процессах сознания»), Дж. Уотсона («психология обязана отбросить всякие ссылки на сознание») и физиолога И.П. Павлова («учение об условных рефлексах совершенно исключило из своего круга психологические понятия, а имеет дело только с объективными факторами»). Долгое время эти чудовищные позиции казались многим весьма привлекательными и, к сожалению, именно они считались образцом естественнонаучного подхода.

Как исключить из теоретико-психологического рассмотрения самое очевидное психическое явление –  осознание? Ведь только благодаря нему мы вообще что-то знаем о существовании всех других психических явлений. Психология, не понимающая природы сознания, в принципе не может рассчитывать на успех. Психологи зачастую строили очень странную науку, старающуюся не давать ответов на самые главные вопросы, а потому лишенную основополагающих высказываний. Но в той мере, в какой психология претендует на статус науки и не хочет быть теоретически бесплодной, она должна всё же опираться хоть на какие-либо исходные базовые утверждения.