Читать онлайн «Проект НЛП: исходный код». Страница 44

Эриксон не любил ленивых терапевтов, не совершенствующих свои навыки. Он сам долгие годы записывал суггестии для клиентов. Потом так долго работал над ними, пока не достигал того же эффекта более элегантным образом. Он упражнялся в поведении, играя роли перед зеркалом. Старательно планировал терапевтические стратегии, проводил эксперименты, касающиеся важных детальных вопросов и тренировал собственное умение замечать минимальные указания. Эти усилия были основой его позднейшего знания.

Джеффри Зейг утверждал, подобно другим, что коммуникационные навыки Эриксона были феноменальны. Когда во время семинаров он рассказывал истории, разглядывая пол, то краем зрения, незаметно наблюдал за реакцией присутствующих. Если кто-то реагировал в определенный момент, двигая например стопой, Эриксон поворачивался к этому человеку, чтобы мягко дать ему понять, что то что он сейчас скажет, имеет для него особое значение[342]. Зейг пишет:

"Эриксон потому имел так подстроенные интервенции, что замечал мельчайшие указания. Обычно мы игнорируем определенные аспекты нашего чувственного опыта, например чаще всего, мы отбрасываем лишнюю информацию. Систему ощущении человека можно описать как детектор помех, который определяет, что в данной ситуации фальшиво. Эриксон развил в себе внимание к минимальным раздражителям и сильным сторонам человека, демонстрирующим, что в нем правильно. Легче вызвать перемены, основываясь на том, что пациент способен делать правильно, нежели анализируя, что он делает и делал неверно. Дело не в том, что в указаниях Эриксона было нечто необычайно точное, не было у него также и нового знания о личности человека. Наоборот, его метод основывался на применении очевидных вещей.

Многие терапевты так углубились в свои динамические теории, что их не замечают. Эриксон же наоборот. Выхватывал очевидное и представлял это пациентам так, что те могли на это реагировать"[343].

Эриксон постоянно подчеркивал, как важно, чтобы терапевты сознательно контролировали применение телодвижений, тембр голоса и т.д.[344] Большинство его коллег упражняла лишь свой слух. Тем не менее, также их невербальные сигналы воздействовали на клиентов. Поэтому, Эриксон старался целенаправленно тренировать свои коммуникационные способности. Если он изменял положение тела или звучание своего голоса или подчеркивал определенные слова особыми движениями, то знал, что вызовет потенциальный эффект у собеседника. Он был готов привести дальнейшее лечение в зависимость от его реакций.

Эриксон был художником на этом поле. Всю жизнь он совершенствовал искусство терапевтической коммуникации. Он был первым терапевтом, чьи сеансы можно было изучать слово по слову, жест за жестом. Каждый элемент его терапии становился чрезвычайно успешным инструментом. До Эриксона не было терапевта, который мог бы продемонстрировать, что можно целенаправленно использовать все коммуникационные каналы, для проведения определенных изменений у клиента[345].

Даже современники исследовательского проекта Бейтсона, были с этой точки зрения сторонниками традиционного мышления. Как пишет Джей Хейли, во вступлении к первому тому Conversations with Milton H. Erickson, M.D. (Беседы с Милтоном Эриксоном), совместно с Уиклендом, они пытались в свое время развить теорию, объясняющую, факт того, что симптомы в системе семьи обладают функциональным характером. Они однако огласили теорию о стабильности, объясняющую, почему изменения не наступают. Несмотря на то, что метод Эриксона обладал также системным характером, он отрицал эти теории, считая, что они излишне усложняют терапевтический процесс. В круг его интересов не входили теоретические объяснения причин поддержания патологического status quo. Его занимала проблема, каким образом с помощью собственного поведения можно вызвать эффективные перемены[346].

Решая эту проблему действием, основанным в концентрации внимания на микроанализе собственного терапевтического поведения, Эриксон выработал прототипы того, что Бэндлер и Гриндер разработали в рамках НЛП - модели обучения и запоминания коммуникационного поведения, вызывающего изменения. Это перемещение интересов познания из теории, через человека (и его психическую динамику) на микроанализ успешной коммуникации, представляет подлинную революцию мышления в терапии.

Предметом последней главы будут первые модели НЛП. На фоне прежних рассуждений, мы вначале представим несколько основных идей создателей программирования. Дальше опишем развитие Мета Модели и Модели Милтона. Кроме того, мы займемся концепцией репрезентативных систем и, тесно связанного с ними, открытия так называемых специфических чувственных маркеров (предикатов) и, так называемых, ключей доступа. Наконец, мы рассмотрим исследования измененных состояний сознания и расшифровку субъективных переживаний с помощью Четверичной Модели (4-Тире1). Главу завершает примерное описание некоторых терапевтически возможных применений стратегической модели НЛП.

Началом просмотра работ Бейтсона, Перлза, Сатир и Эриксона был вопрос о исторических и духовных обусловленностях, повлиявших на возникновение первых моделей НЛП.

Благодаря этому, можно было заметить, как современный системный спор превращался и постепенно освобождался от глубоко психологических мыслительных паттернов. Прежде всего Грегори Бейтсон оказался создателем принципиально новой теории в области клинической психологии. С другой стороны, мы показали, как некоторые необычайно талантливые практики сбрасывали, становившийся все более тесным, корсет психоаналитических техник лечения. Они создавали новый практично-теоретический стиль работы, сильно повлиявший на многие современные психотерапевтические школы.

Возникшая в результате этого развития дискуссия в большой степени помогла в возникновении НЛП. Поэтому вначале мы должны в общем набросать ее влияние на концепции создателей НЛП.

В предыдущих рассуждениях мы показали, что теоретические корни НЛП уходят в кибернетическую теорию коммуникации Грегори Бейтсона и работу группы Пало Альто.

Существенной характерной чертой этой школы, была попытка дополнить интрапсихические концепции психических нарушений их интерперсональными (коммуникативными) аспектами[347].

Долгие годы, в терапии доминировали мыслительные фигуры Фрейда. Согласно им, поведение и переживания, отличающиеся от общепринятых норм, принципиально можно было интерпретировать как выражение интрапсихической динамики, исходящей из бессознательного конфликта, неосознанных желаний человека.

Бейтсон отрицал такую точку зрения. По его мнению, человеческие переживания и поведение были результатом конкретных социальных процессов обмена. Кроме того, его позиция состояла в том, что теория Фрейда (которую он часто иронически называл пси-хо-теологией) опирается на недопустимом овеществлении конкретных процессов, которые можно принципиально описать в форме, взаимосвязаны/ петель обратной информации.

Бэндлер и Гриндер подхватили эту идею. Таким образом, например депрессию можно описать, с точки зрения НЛП, как петлю между внутренним диалогом и чувством. Согласно (этому описанию, в человеке с такой проблемой, проходит внутренний процесс следующего типа: "Почему все так безнадежно?" - восприятие негативных чувств, "Я просто больше так не могу" - восприятие возрастающих негативных чувств, "Что мне теперь делать?" - и т.д. Негативный внутренний диалог и негативные чувства взаимно укрепляются, поскольку не вводится никакой элемент, способный надолго прервать этот процесс. Если этот человек интроверт, то можно говорить о интраорганической петле обратной информации, которая удерживает это состояние.

На процесс депрессии могут влиять также интерперсональные круги информации. Так происходит, когда другие люди приближаются к человеку с депрессией. Вацлавик, Уикленд и Фиш описывают в книге Change (Изменение) явление, иллюстрирующее, как такие интраорганизмические процессы могут сплестись негативным образом с коммуникационными обратными петлями:

"Какое отношение к меланхолику, может казаться его родственникам и друзьям наиболее нормальным чем привлечение его к жизни? Весь опыт указывает однако на то, что это не только ему не поможет, но еще более углубит его депрессию. Также казалось бы, близким людям необходимо удвоить усилия и продемонстрировать ему хорошие, радостные стороны жизни. Вера в торжество разума и здравого смысла дает возможность им заметить (а пациенту не дает возможность сказать об этом), что их помощь в реальности ограничивается требованиями к нему, с целью проявления определенных чувств (радости, оптимизма и т.д.), которых он не ощущает, запрещая в то же время проявлять те (грусть, пессимизм и т.д.), которые он не должен ощущать. То что для человека с меланхолией в начале было возможно временным явлением, обычной грустью и отсутствием смелости, теперь объединяется с недооценкой и неблагодарностью по отношению к тем, кто готов так много для него сделать и кто так глубоко разочарован. Это вызывает тогда его депрессию, а не изначальное ощущение грусти"[348].