Читать онлайн «История психологии». Страница 91

Отсутствие предустановленной границы между психологией и социологией ясно видно в ранних текстах по социальной психологии. Именно психолог, Болдуин, написал в 1899 г. предисловие к английскому переводу работы Тарда «Социальные законы» (Les lois sociales, 1898). Сам Болдуин обратился к социальной психологии в книге «Социальные и этические интерпретации психического развития» (Social and Ethical Interpretations in Mental Development, 1897), где представил свои соображения о той ценности, которую имеют психологические знания для социальной реформы. Росс, напротив, был не психологом, а экономистом, и хотя благодаря ему получил распространение термин «социальная психология», его книга по социальной психологии была эклектичной путаницей исторических данных и социально ориентированных комментариев. Разделение интеллектуального труда было особенно нечетким в Чикагском университете, где под философским предводительством Дьюи и социологическим руководством Смолла от изучения людей в обществе ожидали больших практических результатов. В 1917 г. Дьюи, перейдя на работу в Колумбийский педагогический колледж, призвал к созданию новой сбалансированной дисциплины — социальной психологии, преодолевающей границы между социологией и психологией, чтобы выработать «то упорядоченное знание, которое только и даст человечеству возможность производить больше жизненных благ и распределять их более равномерно» [65, с. 277]. Именно чикагский социолог Уильям Томас (William I.Thomas, 1863–1947) совместно с Фло- рианом Знанецким (Florian Znaniecki, 1882–1958) исследовали крестьян, эмигрировавших из сельской Польши в Чикаго, и предложили понятие установки (attitude) для описания ориентации личности по отношению к общественным условиям и ценностям. Сначала и Томас, и Знанецкий старались найти в универсальных человеческих свойствах психологическую основу, на которой можно было бы построить теорию социальных систем. Они рассчитывали, что удастся создать социальную психологию, построенную на изучении установок. Для Томаса и Знанецкого установка выражалась в речи и отражала человеческий опыт. Напротив, для более поздних психологов установка была переменной, измеряемой в лабораторных условиях. Знанецкий, как и многие другие социологи, впоследствии решил, что социально-психологическая программа неосуществима, и в своей теоретической работе использовал только социальные категории.

На протяжении всей третьей декады XX в. социологи по-прежнему проявляли интерес к мотивации. Например, существовала дискуссия относительно работы Вильфредо Парето (Vilfredo Pareto, 1848–1923) — итальянского ученого-эмигранта, получившего известность в США в качестве социолога. Он проводил различие между подлинными мотивами, заложенными в природе человека, и мотивами надуманными — интеллектуальными системами обоснования поступков. Это разделение он использовал при изучении того, как политические элиты управляют и манипулируют общественностью. Подобное использование психологических категорий становилось все более редким на фоне попыток сделать социологию строгой наукой, так как психологическим теориям мотивации не хватало как раз строгости и авторитетности. Вместо этого социологи обратились к таким терминам, как роль, определяемым через обращение к социальной функции, а не к психологическому содержанию, для описания тех аспектов индивидуальной жизни, которые имели отношение к исследованию социальных систем. Понятием социальной установки завладела психологическая социальная психология, и в течение некоторого времени этим практически и ограничивалось поле ее деятельности. В 1954 г. Гордон Олпорт (брат Флойда Олпорта) заявил, что социальная установка — «возможно, наиболее характерное и необходимое понятие современной американской социальной психологии» [35, с. 59].

В том, какие последствия для психологии может иметь серьезное восприятие представлений о социальной основе человеческой жизни, наиболее глубоко разобрался Джордж Герберт Мид (George Herbert Mead, 1863–1931), работавший в Чикагском университете. Его исследования были сходны с теми, которые в разное время проводили другие социальные мыслители и психологи, начиная с Маркса и заканчивая советским марксистом Выготским. В своих кратких, насыщенных и сложных статьях Мид утверждал, что любая психологическая деятельность — даже с выраженной физиологической составляющей (например, восприятие и эмоции) — наполнена социальным содержанием. С его точки зрения, невозможно говорить о человеческом переживании или действии независимо от социальной природы этого переживания или действия. На взгляд Мида, психологические категории по самой своей природе есть также и социальные категории. Этот его тезис не был воспринят североамериканскими психологами. В 1920-е гг. психологическая социальная психология рассматривала биологического индивида как автономную сущность, и только затем изучала его взаимодействие с другими индивидами и социальными условиями. Напротив, согласно Миду, то, что люди как субъективно, так и объективно понимают под индивидуальным, является результатом социального процесса. Для Мида не существует никакого Я, которое должно социализироваться; Я только и формируется в результате социализации. Но когда Мид заявил: «для социальной психологии не часть (индивид) предшествует целому (обществу), а целое — части», то многим психологам показалось, что такое определение предмета социальной психологии выводит его за пределы психологии [цит. по: 55, с. 314]. Точка зрения Мида так и не смогла завоевать значительного числа сторонников в психологии. Популярности не способствовало и то, что аргументы его были несистематизированными и трудными для понимания. Его взгляды распространялись медленно, через учеников и посмертные публикации, основанные на его лекциях.

На Мида оказала сильное влияние статья Дьюи «Понятие рефлекторной дуги в психологии» (1896) — шедевр теоретического функционального объяснения в психологии (см. главу 3). Для всех работ Мида характерно стремление избежать дуализма — психики и мозга, центральных и периферических отделов организма и т. д. — и понять людей в их окружении как целостный процесс. Его произведения были теоретическими: он стремился построить науку о действии как о «динамическом целом… ни одна часть

которого не может рассматриваться или быть понята сама по себе», представляя любое действие и мышление как социальный процесс [цит. по: 55, с. 314]. Его работа была также практической: саму науку он считал высшей, наиболее совершенной стадией развития. «Наше рефлектирующее сознание, в его приложении к поведению… находит свое высшее выражение в научном формулировании проблем и… использовании научного метода и контроля» [цит. по: 60, с. 368]. Перенося эту философию на практику, Мид искал социального применения для рациональной науки. Он, например, пытался, хотя и безуспешно, обеспечить объективную оценку ситуации и способствовать достижению соглашения в ходе большой забастовки рабочих швейной промышленности в Чикаго в 1910 г.

В работе «Социальная психология как партнер физиологической психологии» (Social Psychology as Counterpart to Physiological Psychology, 1909) Мид доказывал симметричность обеих психологий, настаивая на том, что содержание психической активности зависит от ее социальной природы в той же мере, что и от физиологического субстрата. В частности Мид критиковал расхожее мнение, что подражание — понимаемое как физиологический в основе своей процесс — является тем способом, которым животные или дети становятся частью группы. Дело обстоит иначе, утверждал он: существование развитого Я и знания о других — непременное условие подражания. Само это условие является результатом взаимодействия стимулов и действий — социального процесса, предшествующего выделению Я. Таким образом, «осознавание значения социально по природе», и «рефлексивное сознание предполагает существование социальной ситуации как необходимой предпосылки» [119, с. 101–102]. Психологи, считал Мид, описывают психические состояния так, словно они обладают физическим существованием, независимым от социального целого, тогда как эти состояния, наоборот, являются социальными процессами. (Социальные процессы, согласно Миду, не лежат вне природы; они — человеческая форма эволюции.) Это ставило под сомнение основание, на котором тогда строилась большая часть экспериментальной психологии. Многие психологи, однако, или игнорировали фундаментальный тезис Мида, или просто ничего, о нем не знали.

Статьи Мида (и Дьюи) показывают, как теория эволюции привела к возникновению новых подходов к психике. В самом деле, в этих исследованиях язык «психического» заменялся на описание деятельности как процесса; фокус перемещался с поиска истин о «психике» на характеристику адаптивных и дезадаптивных свойств деятельности.

Лишь после смерти Мида его труды приобрели влияние, преимущественно среди социологов, построивших на их основе тео-