Читать онлайн «История психологии». Страница 21

в. — «наукой об обществе». От этой науки ожидали, что описания фактов будут использованы ею для формулировки предписаний. Наиболее характерной особенностью эволюционной мысли было то, что вопрос «Какое поведение правильно?» сводился к вопросу «Какое поведение естественно?». Это соответствовало общим переменам в западной культуре, приведшим в итоге к мировоззрению, которое историки и философы назвали натурализмом: источником нравственного авторитета является этот, природный, мир, а не потусторонний, трансцендентный.

Природу человека Дарвин описывал в конкретных терминах естественной истории, сопоставляя физические и умственные способности человека и животных. Смысл его утверждения: «человек произошел от некой низкоорганизованной формы» был понятен каждому [10, с. 610]. Дарвин хорошо сознавал возможные последствия, которые труды его могли иметь для этики, религии, веры в прогресс, общественной мысли и философии сознания. Его взгляды по этим вопросам проникали в печать и становились общеизвестными несмотря на его стремление ограничить обсуждение рамками естественной истории. В то же время критики не соглашались с тем, что изучение природы человека можно построить преимущественно на естественной истории. И хотя Дарвин строго придерживался соответствующей терминологии, его работа, по мнению критиков, была шире, закладывая основу натуралистической философии человека.

Эволюция человека, считал Дарвин, — это факт, демонстрирующий реальность прогресса. А значит, из «описания» хода эволюции следуют «предписания» — рекомендации, по какому пути надо двигаться человечеству. Значение теории эволюции для психологии и социологии было в наиболее полной и систематической форме исследовано Гербертом Спенсером (Herbert Spencer, 1820–1903), который в конце концов пришел к мнению о том, что эволюционная теория призвана оказать глубокое влияние на наши этические принципы. Целью Спенсера было создание этической системы, основанной на естественно-научных, эволюционных фактах, что открывало бы путь к социальной гармонии.

Порой, особенно в конце XIX столетия, в языке политиков и моралистов встречалось много терминов из теории эволюции, хотя по вопросу о том, какое будущее сулит человеку естественная история, мнения расходились. Имя Дарвина связывали с очень разными, подчас прямо противоположными воззрениями. Некоторые эволюционисты (Дарвин и Спенсер к ним не относились) отличались глубокой религиозностью. Для других, например для сторонников Дарвина на европейском континенте — Геккеля в Германии и Дмитрия Ивановича Писарева (1840–1868) в России, дарвиновский натурализм стал знаменем политической борьбы против консервативных христианских кругов. В Германии вплоть до 1933 г. наиболее издававшимся автором (если не считать беллетристов) был Вильгельм Бёлыие (Wilhelm Bolsche, 1861–1939), книги которого об эволюции напоминали любовные романы. Этот род научно-популярных сочинений немало способствовал формированию сентиментальных представлений о «естественной» человеческой жизни. Даже в 1920-е гг. немецких рабочих вдохновляли не столько труды Маркса, сколько книга Гекели «Место человека в природе». Идея о том, что эволюция внушает надежду на лучшее будущее, была крайне привлекательной. А русский биолог, аристократ и анархист в изгнании Петр Алексеевич Кропоткин (1842–1921) нашел в трудах Дарвина указание на то, что человек по природе своей склонен к взаимопомощи и кооперации. Все, что нужно сделать, чтобы дать дорогу для свободного проявления этой склонности, — это разрушить существующие формы власти. «Дарвинистских» теорий придерживались и милитаристы, и пацифисты.

Идеи и имя Дарвина часто фигурировали в бушевавших в конце

в. спорах о национальных интересах и международной политике. Важные политические ценности, будь то неравенство рас или конкуренция, на языке «дарвинизма» можно было представить как природные, естественные. Наиболее отчетливо это выступало у сторонников колониальных империй в то время, когда и европейские страны, и США бешено соревновались за сферы влияния в разных частях мира. В значительной мере эта составляющая «дарвинизма» связана с тем, что корни эволюционной теории можно найти ив политической экономии. В дискуссиях об эволюции обсуждались биологические и геологические факты. Однако нет ничего удивительного в том, что, описывая жизнь животных и растений, натуралисты использовали также теорию народонаселения Томаса Мальтуса (Thomas R. Malthus, 1766–1834), впервые изложенную в 1798 г. Все образованные викторианцы, интересовавшиеся общественными проблемами, были знакомы с представлениями Мальтуса о бедности, включая идею о том, что жизнь общества подчинена неотвратимо действующим законам. Политическая экономия была признанной наукой, занимавшей важное место среди других наук своего времени, и нам известно о многих случаях переноса научных идей из одной области знания в другую. Но все же поразительно, что для обоих создателей теории естественного отбора — Альфреда Уоллеса (Alfred R. Wallace, 1823–1913) и самого Дарвина — чтение Мальтуса стало моментом истины, своего рода «эврикой», позволившей сформулировать представление об отборе. Ранние эволюционные воззрения Спенсера также были реакцией на труды Мальтуса.

Созданный Мальтусом образ борьбы людей за средства существования возникает в рассуждениях Дарвина и Уоллеса, обосновывающих идею естественного отбора. Ответ на ключевой вопрос — почему происходит эволюция? — заключается для них в следующем: животные и растения борются за выживание, одни разновидности сохраняются, другие вымирают. Избирательное выживание, согласно Дарвину и Уоллесу, это механизм органической эволюции и возникновения новых видов. Их построения включали и много других элементов, приобретая со временем все большую сложность. Но в используемых ими понятиях неизменно прослеживалась связь между представлением Мальтуса о конкуренции людей как двигателе общественного прогресса (каковы бы ни были издержки) и собственными представлениями Дарвина и Уоллеса о биологической борьбе за существование как двигателе эволюции (каким бы масштабным вымиранием животных и растений она ни сопровождалась). И даже если бы Спенсер не ввел в оборот фразу «выживание наиболее приспособленных», викторианцы все равно воспринимали бы естественный отбор сквозь призму политической экономии [150, с. 530].

На протяжении всего XX в. имя Дарвина и идея эволюции в целом продолжали нести человечеству послание, содержание которого шире частных научных представлений. Так, утверждение о том, что человек — это животное (обезьяна), стало настоящим оружием для тех, кто верил, что будущее человечества зависит от безусловного принятия научной картины мира. Именно так обстояло дело в послереволюционной России: большевистское правительство использовало факты, свидетельствующие в пользу эволюции как важное средство просвещения народа и создания образа нового, основанного на научных принципах государства. Посещение Дарвиновского музея в Москве было обязательным и для учеников средней школы, и для солдат Красной армии. Интерес этот принимал и крайние формы: так, в 1920-е гг. было высказано предположение о принципиальной возможности гибридизации человека и человекообразных обезьян, которая позволила бы окончательно убедиться в животной природе человека. Эта идея обсуждалась и западными учеными, планировавшими осуществить эксперименты по скрещиванию на жителях колониальных стран. В Советской России эту задачу взял на себя Илья Иванович Иванов (1870–1932), специалист в области животноводства и искусственного осеменения, работавший в начале XX в. в лаборатории Павлова. В 1920-е гг., при поддержке Академии наук и парижского Института Пастера, он отправился в Западную Африку. Там, не поставив в известность Академию наук, он попытался осуществить искусственное осеменение самок шимпанзе человеческой спермой. По возвращении им был основан обезьяний питомник в Сухуми (Грузия). В нем Иванов собирался поставить опыты гибридизации на женщине, добровольно согласившейся в них участвовать, и самце-орангутанге; однако, не получив необходимых финансовых средств, Иванов был вынужден от своих планов отказаться. Позднее он был арестован, но Сухумский обезьяний питомник, где теперь проводились другие исследования, просуществовал до распада Советского Союза.

От общей характеристики дискуссий об эволюции мы перейдем к рассмотрению конкретного научного вклада Дарвина и Спенсера и попытаемся понять, как и почему психология во второй половине XIX в. становится эволюционной наукой.

И Дарвин, и Спенсер пытались полностью подчинить свою домашнюю обстановку требованиям работы и нередко чувствовали себя проигравшими в этой борьбе. Но если Спенсер был раздражительным и вспыльчивым холостяком, то Дарвин — любимым pater familias, отцом семейства. Их жизненные пути едва ли пересекались: один занимался философией и социологией, другой — естественной историей. Спенсер позднее признавал, что в своих ранних размышлениях об эволюции игнорировал естественный отбор — главный действующий фактор в дарвиновской теории. Но первостепенное значение он по-прежнему придавал наследованию приобретенных признаков. В своих опубликованных работах Дарвин был чрезвычайно вежлив, отмечая, что «психология получит прочное основание на фундаменте, уже прекрасно заложенном Гербертом Спенсером, а именно на необходимости приобретения каждого умственного качества и способности путем нечувствительных градаций» [9, с. 460]. Но в частном общении Дарвин высказывался намного уклончивее, полагая, что Спенсер — слишком отвлеченный мыслитель, чтобы считать его хорошим ученым.