Читать онлайн «История психологии». Страница 101

Слово поведение в общих чертах обозначало человеческую деятельность, наблюдаемую со стороны. В качестве объекта исследований в социальных, экономических и политических науках, а также в психологии исследователи отдавали предпочтение поведению. Это было удобно, поскольку поведение не является ни чисто физическим объектом — и, следовательно, не принадлежит исключительно к области естественных наук, ни лишь воображаемым или субъективным, как в гуманитарных науках, искусстве и религии. Это слово указывало на особую область — изучение активности человека. Ведущий исследователь управления Артур Бентли (Arthur F.Bentley, 1870–1957) писал: поведение — это «специфически выделенное поле научных изысканий, противопоставленных физике и наукам о жизни, внутри которого должны проводиться ’’социальные” и ’’психологические” исследования. Это тот великий вид активности, который не может ограничиваться рамками физического или биологического описания, требующий непосредственно психологической или социальной формы исследования» [цит. по: 163, с. 228]. Слово «поведенческий» (behavioural) обозначало область, изучаемую методами естественных наук, однако ее не могли считать своей существующие естественные науки. Она фокусировалась на личности как социальном деятеле (или «акторе» — от англ. actor) и, как надеялись ученые, частично устраняла дилемму «общественное — индивидуальное». Она указывала на способ преодолеть конфликт между психологией и социологией и создать единую науку.

Ключевой фигурой здесь был Бернард Берельсон (Bernard Berelson, 1912–1979), директор Программы поведенческих наук Фонда Форда с 1951 г. до ее завершения в 1957 г. Как отмечал Берельсон, «задача накопления знания требует, чтобы были определены общие категории, описывающие поведение, и чтобы они использовались более или менее систематически». Далее он пишет: «главная цель — понять, объяснить и предсказать поведение таким же образом, как ученые могут предсказать действие физических сил, биологических факторов или, привлекая более близкий пример, поведение товаров и цен на экономическом рынке» [47, с. 3]. Одним конкретным результатом было создание в 1952 г. Центра современных исследований по поведенческим наукам при Стэнфордском университете в Калифорнии, влиятельного учреждения, объединившего для изучения общей темы ученых из разных дисциплин.

Сам Берельсон был профессором библиотечно-архивного дела, который в период войны работал над анализом морального духа и убеждений немцев. Развитие этих интересов привело его к созданию методов изучения поведения избирателя; вместе с Бюро прикладных социальных исследований он работал над книгой «Голосование: исследование формирования мнения во время президентской избирательной кампании» (1954). Такие исследования стали образцом для поведенческих наук. Один из соавторов этой книги, Пол Лазарсфельд (Paul F. Lazarsfeld, 1901–1976), всю жизнь выступал за эмпирическое изучение социальной жизни. А началом тому послужило новаторское исследование «Безработные Мари- енталя» (Die Arbeitslosen von Marienthal, 1933), выполненное вместе с его коллегами Мари Ягода и Гансом Цайзелем (Hans Zeisel, 1905–1992). В нем описывался городок близ Вены с высоким уровнем безработицы. Однако между подобными прикладными социальными исследованиями и психологическим изучением отдельных людей продолжала существовать пропасть, которую социальная психология заполняла только отчасти. Сам Берельсон подвел итог своим исследованиям в книге, написанной в соавторстве, — «Человеческое поведение: сводка научных достижений» (Human Behavior: An Inventory of Scientific Findings, 1964). Но, несмотря на четкость описания этих достижений и их связь с насущными социальными проблемами, из его перечней эмпирических данных не вырисовывались ни научные выводы, ни политические стратегии.

Несмотря на участие Фонда Форда и проведение многих других мероприятий в поддержку поведенческих наук, научная психология и социология оставались разделенными. Психологи и социологи иногда объединялись для работы в прикладных областях, но такая работа не вела к развитию общей теории. В то же время в других отраслях психологии предпринимались мощные попытки понять поведение биологически как органический процесс, обусловленный деятельностью нервной системы.

С того момента, как она была впервые сформулирована, эволюционная теория приобрела решающее значение, поскольку она устанавливала преемственность природы и человеческой натуры, а также естественных наук и наук о человеке. Но оставалось неясным, в чем именно состоит их связь. Наиболее ярко эту неуверенность в направлении поиска демонстрируют эксперименты по скрещиванию между людьми и приматами, которые мы упоминали при обсуждении теории эволюции (глава 3). Несмотря на веру всех ученых в эволюцию, со времен Дарвина существовали разногласия по поводу того, требует ли это убеждение рассматривать природу человека просто как часть Природы, а психологию — просто как ветвь естественной науки.

В начале XX в., отказавшись от умозрительных конструкций века предыдущего, многие исследователи в психологии и социальных науках отошли от эволюционных идей. Психологи хотели не рассуждать о прошлом, а заниматься эмпирической работой. Кроме того, хотя они, конечно, были заинтересованы в том, чтобы психология приносила пользу, они не могли одобрить непродуманное приложение биологических понятий к социальной жизни — в результате которого, в частности, возникла наука о расе. Как отмечал создатель неодарвинистского подхода в биологии 1930-х гг. Феодосий Добжанский (Theodosius Dobzhansky, 1900–1975; генетик, эмигрировавший из России в США), «снова и снова некоторые биологи делали из себя посмешище, навязывая решение социальных и политических проблем, основанное на допущении, что человек — не более чем животное. Насколько опасными могут быть такие ложные пути к решению человеческих загадок, видно по плодам одной из этих ошибок — расовой теории» [цит. по: 87, с. 101]. Вплоть до 1970-х гг. такие высказывания заставляли исследователей (исключая зоопсихологов) сомневаться в том, что психология — это всего лишь ветвь биологии.

В середине XX в. разделение труда между естественными и социальными науками шло по линии «природа — культура». В результате любой важный вопрос — в том числе вопрос о месте психологии в системе наук — казался уже решенным. Что называется «природой» — кроме того, чем занимается естествоиспытатель? Что такое «культура», если не общее понятие, объединяющее все то, что исследуют представители социальных наук независимо от естествоиспытателей? Американский антрополог Альфред Крёбер (Alfred L. Kroeber, 1876–1960) определял культуру как «набор явлений, неизменно возникающих, когда в природном мире появляется человек… которые должны изучаться в сравнении, с абсолютно равным и беспристрастным отношением к каждому из них» [цит. по: 87, с. 112]. Однако это скорее очерчивало сферу исследования, чем проясняло понятия природы и культуры. Вместе с Клайдом Клукхоном (Clyde Kluckhohn, 1905–1960), Крёбер предпринял в 1952 г. смелую попытку дать систематический обзор значений слова «культура». Авторы были готовы признать, что, хотя социологам это понятие совершенно необходимо для описания и объяснения человеческой деятельности, никакой общей теории культуры не существует. Коллективная культура и индивидуальное поведение, считали они, подлежат объяснению на разных уровнях.

После 1945 г. на Западе и в Советском Союзе многие психологи и социологи подчеркивали решающее значение культуры для человеческого поведения. Антрополог Эшли Монтегю (Ashley Montague, 1905–1999; англичанин по происхождению, живший в США) писал: у человека «нет инстинктов, поскольку все, что он собой представляет, все, чем он стал, приобретено из культуры, из созданной человеком части окружающей среды, от других людей» [цит. по: 61, с. 209]. Эта позиция была тесно связана с верой в изменение человеческих отношений с помощью социальной политики. В тот период социальная демократия уже процветала в таких странах, как Нидерланды и Швеция, делая возможной реализацию политики социального обеспечения. Немецкий Третий рейх вызвал такой ужас перед биологизаторскими способами описания различий между людьми, что биологических теорий того, что именно делает людей разными, почти не было. В Великобритании, к примеру, в 1930-е гг. дискуссии по поводу евгеники были достаточно популярны в среде специалистов; сторонниками евгеники были статистик и биолог Фишер, математик Пирсон и психолог Спирмен. Но к концу 1930-х гг. такие дискуссии постепенно затихли, и когда лидер Евгенического общества Карлос Блэкер (Carlos P. Blacker) позднее пытался поправить дела Общества, он делал все возможное, чтобы отделить изучение наследственности от политики государственного вмешательства. И все же убеждение, что способности в своей основе наследуются, а у природы человека существует биологический фундамент, сохранялось и дало начало, например, длительным исследованиям биологических основ интеллекта и личности, проводившимся Бёртом и Айзенком.