Читать онлайн «Сновидения, гипноз и деятельность мозга». Страница 49

В настоящее время неоспорима связь признанных форм психотерапии с образным мышлением. Многочисленными исследованиями показано, что во время гипноза активируется образное мышление и что люди с высокой способностью к образному мышлению более чувствительны к гипнотическим воздействиям. Нет необходимости подробно доказывать, что психодрама по Марино целиком основана на возможностях образного мышления. Но все это справедливо и в отношении психоанализа с его интересом к сновидениям, к случайным, логически не связанным ассоциациям, особенно образным. Интересно и то, что в процессе психоанализа, как и других видов психотерапии, улучшается воспроизведение сновидений – и, на наш взгляд, не только из-за повышенного внимания человека к своим снам, но и благодаря увеличению функциональных возможностей образного мышления.

В заключение вернемся к одному принципиальному вопросу, поставленному в начале этой главы, – о роли осознания вытесненного материала в излечении. Из всего сказанного выше вытекает вывод, сделанный нами несколько лет назад: в отличие от Фрейда мы полагаем, что не излечение происходит благодаря осознанию, а напротив, осознание становится возможно благодаря излечению; это же последнее во многом зависит от активации образного мышления и организации поиска на уровне контекста.

Двадцать пять лет назад в 1 Московском медицинском институте я проводил исследования нарушений сна при неврозах и систематически будил моих пациентов в фазе быстрого сна, расспрашивая их о переживаниях перед пробуждениями. Здоровые испытуемые при пробуждении из быстрого сна обычно (в 90 % случаев) отчитываются о ярких и подробных сновидениях, насыщенных образами и высокой активностью «действующих лиц». Причем чем эмоционально чувствительнее человек, чем более он открыт для переживаний и чем более уязвим в ситуациях конфликта, тем длиннее его отчеты о сновидениях, тем они богаче образами. Поскольку больные неврозом эмоционально более ранимы, чем даже самые чувствительные здоровые, я предполагал обнаружить у них очень высокую сновиденческую активность. А обнаружил нечто прямо противоположное: почти в половине случаев они вообще не могли рассказать о сновидениях, утверждая, что они либо их не видели, либо не сумели запомнить. В тех же случаях, когда отчеты о сновидениях получить удавалось, они были, как правило, короткие, отрывочные, с малым числом образов и действий.

Я недоумевал и сомневался в надежности моих результатов. Но тут в журналах стали появляться сообщения из разных лабораторий мира, где такая же бедность сновидений обнаруживалась у депрессивных больных, у больных с приступами снохождения (лунатизма) и у больных с некоторыми психосоматическими заболеваниями. И тогда я впервые задумался, не стоит ли за этим феноменом, общим для таких разных заболеваний, какая-то важная закономерность. А тем временем и в нашей лаборатории, и в других центрах по исследованию сна постепенно накапливались факты, свидетельствующие о важной роли быстрого сна и сновидений для психологической адаптации. И в свете этой идеи я начал оценивать уменьшение сновидений у больных как признак неполноценности этой защитной системы. И возникла дерзкая гипотеза: а может быть, заболевания и возникают потому, что механизм этот – быстрый сон и сновидения – по каким-то причинам оказывается несостоятельным? Впрочем, у этой гипотезы были предшественники: некоторые классики психиатрии полагали, что источники психических заболеваний надо искать в нарушениях сна, а З. Фрейд утверждал, что закрытие «защитного клапана» приведет к «взрыву котла» – к возникновению психических расстройств.

Когда была окончательно сформулирована концепция поисковой активности, в которой сновидениям принадлежит ключевая роль – компенсация, преодоление отказа от поиска и восстановление поискового поведения в последующем бодрствовании, – гипотеза о неполноценности быстрого сна и сновидений при заболеваниях нашла свое естественное место: если функция быстрого сна нарушена и отказ от поиска преодолеть не удается, то развиваются невротические и психосоматические заболевания.

Но почему же нарушается функция быстрого сна? Что является причиной исчезновения сновидений? Сначала я отвечал на этот вопрос довольно просто: сновидения не выдерживают той возложенной на них нагрузки, тех требований, которые предъявляют им тяжелые стрессовые ситуации, реакция капитуляции.

Вместо того, чтобы быть замещенной в сновидениях активной позицией, поиском, эта реакция капитуляции начинает проникать в сюжет сновидений, продолжается в нем (как это бывает при депрессии), еще более углубляясь и усиливаясь. Но почему у одних людей сновидения выдерживают очень высокую нагрузку и они остаются здоровыми, а у других этот механизм ломается относительно быстро? Что за процессы происходят в самих сновидениях?

Сегодня этот вопрос начинает постепенно проясняться. Все больше появляется работ, в которых показано, что сновидения зависят от силы образного мышления и тесно связаны со способностью к созданию многозначного контекста. Особенности образного мышления – вот ключ к пониманию сновидений и их функциональной дефектности у больных.

Несколько лет назад в литературе о неврозах и психосоматических заболеваниях приобрела популярность концепция алекситемии как наиболее общего проявления разных форм патологии. Мы об этом уже говорили, но я позволю себе объяснить значение этого термина еще раз. Алекситемия – это невозможность выразить собственные переживания, эмоции и ощущения, неспособность человека быть в контакте с собственным внутренним миром.

Человек как бы отделен от всего того в себе самом, что не поддается строго логическому упорядоченному анализу. Все нюансы собственных душевных движений остаются для него скрытыми. В связи с этим возникло предположение, что причиной алекситемии является нарушение связей между правым и левым полушариями. Однако такое нарушение связей должно было бы дать картину, сходную с картиной рассечения мозолистого тела и разделения двух полушарий. Поскольку этого не обнаружено, есть больше оснований предполагать, что в основе алекситемии лежит функциональная недостаточность правого полушария, образного мышления. При таком подходе получает объяснение и типичное сочетание алекситемии с уменьшением числа отчетов о сновидениях и с обеднением сновидений.

Неполноценность образного мышления, проявляющаяся и в бодрствовании, и во сне, является, на мой взгляд, краеугольным камнем самых разнообразных форм патологии, наряду со снижением поисковой активности. Она проявляется в недостаточной сформированности и дифференцированности такого основополагающего для человеческого поведения феномена, как образ собственного «Я». Как и любой правополушарный образ, «образ Я» обладает всеми признаками многозначности и неисчерпаемости, ибо находится в сложных, противоречивых и неисчислимых взаимосвязях с другими людьми и с миром в целом.

Чтобы понять, как формируется «образ Я» и почему он делает человека уникальным, вспомним интересный и несколько загадочный французский фильм «Мой американский дядюшка». Фильм этот наполовину игровой, наполовину документальный. На первый и поверхностный взгляд, режиссер поставил перед собой задачу прокомментировать на языке кино концепции крупного французского физиолога и фармаколога профессора Лабори. Знаменитый профессор появляется в первых же кадрах и в дальнейшем эпизодически на протяжении всего фильма и рассказывает о своих экспериментах, поставленных на крысах. Попадая в тяжелую стрессовую ситуацию, более сильная и эмоционально устойчивая крыса занимает доминирующее положение, всячески третируя и ущемляя партнера, оказавшегося слабее, ставя его в подчиненное положение. И вскоре у подчиненного открывается язва кишечника, крыса гибнет. Вслед за этим начинается игровое кино, актеры разыгрывают сцену, в которой морально более слабый чиновник, оказавшись в конкурентных отношениях с сильным и агрессивным коллегой, испытывает беспомощность, подавленность, страх, униженность и кончает острым приступом язвы желудка.

Чтобы подтвердить полное соответствие поведения человека и крысы, актеры в кульминационный момент конфликта вдруг надевают крысиные маски, утрированно подчеркивая, что между людьми и животными никакой разницы нет, и похоже, что это соответствует представлениям уважаемого профессора. Весь фильм построен именно так: некоторые биологические закономерности, выявленные на крысах, прямо переносятся на людей и иллюстрируются игрой актеров. Но у внимательного зрителя в какой-то момент возникает подозрение: а не является ли такая прямолинейная иллюстрация скрытой издевкой режиссера, не полемизирует ли он с профессором, утрируя его позицию и доводя ее до абсурда? И это подозрение, похоже, подтверждается названием фильма. Ибо при чем тут американский дядюшка? Об этом дядюшке есть всего одно мимолетное упоминание в фильме – когда один из героев вспоминает, что в раннем детстве в семье существовала легенда о дяде, давным-давно уехавшем в Америку, и о его неудачной судьбе. Легенда эта оказала существенное влияние на становление характера героя. И вот этого короткого упоминания оказывается достаточно, чтобы дать всему фильму название «Мой американский дядюшка». И, если я правильно понял замысел режиссера, то это очень точный ход. Ибо эпизодический, казалось бы, факт серьезного влияния на характер мальчика не реальных событий, а семейной легенды полностью опровергает всю систему рассуждений о прямых, линейных параллелях между человеком и животными. У животных отсутствует весь этот символический мир, мир культуры, который, существуя на идеальном уровне, способен оказывать на развитие человека более существенное воздействие, чем самые серьезные реальные события. И поняв это, начинаешь замечать, что аналогичные намеки рассыпаны по всему фильму: видишь, как увлеченность литературными героинями определила становление еще одного персонажа фильма, и т. д.