Читать онлайн «Варяжский круг». Страница 48

Так, слушая хана, команы вспомнили о своих женщинах, что ждали их на летовьях, и вспомнили детей, и этим воспоминанием отогрелись. И не обижались больше на насмешливые ханские слова.

А игрец слышал, как двое перешептывались возле него:

– Ждала бы меня такая Яська, какая Окота ждет…

– Ала-ала![20] Голову снимет хан…

– Она – как гроздь рябины, сладка и горька одновременно. Она нежна, как мяско неродившегося ягненка. Ах, ханская, недоступна! У меня дыра получается в груди, когда вижу ее…

Окот сказал:

– Богатств захотели? Подождите, будут вам и богатства!.. А то, что погуляли славно, да над другими побыли господами, да поели-попили безбедно – этого вам мало?

Тихо уже жаловались половцы:

– Серебра бы еще в сумы… Лошадей бы табунок…

Перестал насмехаться Окот, но и не обещал многого:

– Искать себе добычу не будем. Если попадется что-нибудь по пути, возьмем, не задержимся.

И приказал хан Окот своим людям спрятать богатства их обратно в сумы. И еще приказал вырезать для рук невольников деревянные колодки – этим он думал занять свою малую орду. И напомнил половцам старую мудрость:

– Хозяин хорош головой, раб – руками.

На другой день в глуши-пустыни, далеко от рек и людских дорог, встретили два поля ржи. Окруженные темными лесами – два прогретых солнцем клочка земли, два желто-зеленых пятна, как два глаза. И колосья здесь были необыкновенные: высокие, в человеческий рост, тяжелые – налитые земной плодородящей силой, и большие, как головки камыша. И стояли колосья недвижно, склоняясь в разные стороны.

Обрадовалась орда – сельцо близко.

Проехали по полю, развеселились. Сорвали по колоску, разжевали невиданные, величиной почти с лесной орех, зерна. И опять почувствовали себя команы господами и решили сжечь оба поля. Скрутили факелы, облили их маслом, высекли огонь. Потом разъехались на разные концы одного поля и подожгли крайние стебли, так же поступили и со вторым полем. Но когда, все сделав, огляделись вокруг себя, то увидели, что дымы над лесом не поднялись, и поняли, что огонь не занялся. Тогда разозлились половцы, снова разъехались по полям и повторили свои поджоги. Однако и теперь не поднялись дымы.

– Околдованное поле! – догадался Окот.

А тут еще сказали ему, что видели на краю леса бабу с распущенными до земли волосами. Наверное, в этих-то ее волосах и скрывалась вся колдовская сила обоих полей. И побросали половцы, где стояли, свои горящие факелы, и все устремились к тому месту, где видели бабу. И точно! Стояла баба, стройная и величавая, прислонившись к сосне. Возликовали половцы, на полном скаку схватились за арканы. Но когда они приблизились к той сосне, ликование их угасло – не баба там была вовсе, а кривое бревно, приставленное к сосне, может, еще во время корчевания леса. Нижний конец бревна был сырой и полусгнивший, верхний же – сухой и расщепленный. В одну из трещин кем-то был втиснут пучок соломы, который выглядел со стороны девичьими распущенными волосами. Для чего это было сделано, никто из половцев не знал. Но усмотрели в этом половцы опасное колдовство волхвов и, достав луки, истыкали то бревно калеными стрелами, солому же оборвали. После этого, повернувшись на восток, они помолились своим предкам и попросили у них защиты от козней лесных колдунов.

Неподалеку от полей, за узкой полоской леса, обнаружили команы жилье. Но не сельцо то было, а монастырь с высоким бревенчатым частоколом, окруженный широким рвом. Подобный малому городку, со сторожевыми башенками и бойницами, с подъемным мостом и двойными воротами, монастырь этот был для своих обитателей надежной крепостью. И полутора-двум десяткам всадников, какие были у хана Окота, взять такую крепость приступом казалось затеей немыслимой.

Многие монастыри поднимались так в безлюдных местах, в стороне от дорог, какими являлись и многочисленные реки. Монахи искали уединения строили свои кельи в глуши, закрывались от постороннего взгляда высокими стенами, отгораживались от нападений волхвов и иных язычников валами и глубокими рвами. Монахи сами себя кормили и одевали и, посвятив свои жизни Богу, на этом духовном посвящении замыкались и тем самым окончательно отделяли себя от мира. Ибо мирская жизнь сосредотачивалась возле мирских дорог, а жизнь духовная тех дорог не искала.

Рассмотрев монастырь издали, половцы решили, что внезапностью им не взять ни моста, ни ворот – слишком длинен и обозрим путь к ним. И прикинули, что не взять им стен приступом, и для осады не было времени, а хитрости, как на зло, никакой придумать не могли. Лишь один возможный выход увидели – попытаться поджечь монастырь.

И отыскали во ржи брошенные факелы, снова полили их маслом, и ринулись команы к воротам, разогнали коней.

Но их уже ждали там. Половцы еще только рожь мяли и молились предкам, а монастырь уже гремел засовами. На крики всадников монахи ответили целым роем стрел. Но этот залп не смутил половцев и не остановил их. Все стрелы пролетели мимо и срезали многие стебли травы, и взрыхлили землю. Монахи – не воины. Оружие в их руках лежит без привычки, в их пальцах плохо складываются стрела с тетивой.

Однако же второй залп из монастыря был более удачным. Берест и Эйрик, оставленные на опушке леса, видели, как первый из половцев, размахнувшийся рукой с факелом, вдруг выронил факел и повалился спиной на круп коня. Конь при этом вскинулся на дыбы, словно его больно укололи, а половец мягко и грузно пал на траву возле рва. Второй всадник был как будто вышиблен из седла – с такой силой стрела ударила в его грудь. Тогда остальные, много не доезжая рва, бросили дымящие факелы как можно дальше и повернули лошадей обратно. И только один из команов сумел добросить свой факел до частокола. Это был хан Окот.

Вслед половцам посыпались насмешки и брань. Монахи повысовывались над заостренным столпием и принялись размахивать кулаками, и кричать угрозы, и корчить непристойные рожи, подобно худшим из язычников. Так они радовались тому, что без особого труда сумели взять верх над поганым половцем, хотя многие из иноков сегодня впервые в жизни взялись за оружие и, не помня Господа, стреляли в человека, в язычника.

Хан Окот, уходящий от стен монастыря последним, не стерпел насмешек. Он внезапно обернулся, уже с поднятым луком, и рванул звонкую многожильную тетиву. В мгновение ока стрела достигла столпия. Черное оперение едва только скользнуло по ханской рукавице, а черный наконечник уже отыскал свою цель – как игла сквозь бересту, прошел сквозь грудину. И подкосились ноги у одного черноризца, и опустились его руки. Длинная худая шея инока застряла между зубцами частокола.