Читать онлайн «Введение в психологию». Страница 13

То, что мы смогли добавить для объяснения либидинозой структуры массы, сводится, как мы видим, к различию между "Я" и "Идеалом Я" и возможному на этой почве двойному виду связи - идентификации и замещению "Идеала Я" объектом. Предположение такой ступени в "Я" в качестве первого шага к анализу "Я" должно постепенно подтвердить свою обоснованность в различнейших областях психологии. В моем труде "К введению нарциссизма" я объединил, в поддержку этого тезиса, прежде всего то, что можно было почерпнуть из патологического материала. Можно, однако, ожидать, что при дальнейшем углублении в психологию психозов его значение окажется ещё большим. Подумаем о том, что "Я" становится теперь в положение объекта по отношению к развившемуся из него "Идеалу Я"; возможно, что все взаимодействия между внешним объектом и совокупным "Я", о которых мы узнали в учении о неврозах, снова повторяются на этой новой арене внутри человеческого "Я"

Здесь я прослежу лишь один из выводов, возможных, исходя из этой точки зрения, и продолжу пояснение проблемы, которую в другом месте должен был оставить неразрешенной.

Каждая из психических дифференцировок, с которыми мы ознакомились, представляет новую трудность для психической функции, повышает её лабильность и может быть исходной точкой отказа функции, т. е. заболевания. Родившись, мы сделали шаг от абсолютного нарциссизма к восприятию изменчивого внешнего мира и к началу нахождения объекта; а с этим связано то, что мы длительно не выносим этого нового состояния, что мы периодически аннулируем его и во сне воз вращаемся в прежнее состояние отсутствия раздражений и к избеганию объекта. Правда, при этом мы еле дуем сигналу внешнего мира, который своей периодической сменой дня и ночи временно ограждает нас от большей части действующих на нас раздражении. Второй пример, имеющий большое значение для патологии, не подчинен подобному ограничению. В процессе нашего развития мы производили разделение нашего душевного мира на связное "Я" и на часть, оставленную вне его, бессознательно вытесненную; и мы знаем, что устойчивость этого достижения подвержена постоянным потрясениям. Во сне и при неврозе эта изгнанная часть снова ищет доступа, стуча у врат, охраняемая сопротивлениями, в состоянии же бодрствующего здоровья мы пользуемся особыми приемами, чтобы временно допустить в наше "Я", обходя сопротивления и наслаждаясь этим, то, что нами было вытеснено. В этом свете можно рассматривав остроты и юмор, отчасти и комическое вообще. Каждый знаток психологии неврозов припомнит похожие примеры меньшего значения, но я спешу перейти к входившему в мои намерения практическому применению.

Вполне представимо, что и разделение на "Я" и "Идеал Я" не может выноситься длительно и временами должно проходить обратный процесс. При всех отречениях и ограничениях, налагаемых на "Я", периодический прорыв запрещений является правилом, как на это указывает установление праздников, которые ведь, по сути своей, не что иное, как предложенные законом эксцессы; это чувство освобождения придает им характер веселья. Сатурналии римлян и современный карнавал совпадают в этой существенной черте с празднествами примитивных народов, которые, обычно, завершаются всякого рода распутством при нарушении священнейших законов. Но "Идеал Я" охватывает сумму всех ограничений, которым должно подчиняться "Я"; поэтому отмена идеала должна бы быть грандиозным празднеством для "Я", которое опять могло бы быть довольным самим собой'.

Если что-нибудь в "Я" совпадает с "Идеалом Я", всегда будет присутствовать ощущение триумфа. Чувство виновности (и чувство неполноценности) может также быть понято как выражение напряженности между "Я" и идеалом. Как известно, есть люди, у которых общая настроенность периодически колеблется; чрезмерная депрессия через известное среднее состояние переходит в повышенное самочувствие, и притом эти колебания проходят в очень различных больших амплитудах, от еле заметного до тех крайностей, которые в качестве меланхолии и мании в высшей степени мучительно и вредоносно нарушают жизнь таких людей. В типичных случаях этого циклического расстройства внешние причины, по-видимому, не имеют решающего значения; что касается внутренних мотивов, их мы находим не больше, и они не иные, чем у всех других. Поэтому образовалась привычка рассматривать эти случаи как не психогенные. О других, совершенно похожих случаях циклического расстройства, которые, однако, легко вывести из душевных травм, речь будет ниже.

Обоснование этих спонтанных колебаний настроения, следовательно, неизвестно; механизм, сменяющий меланхолию манией, нам непонятен. Это, наверное, как раз те больные, по отношению к которым могла бы оправдаться наша догадка, что их "Идеал Я" на время растворяется в "Я", после того, как до того он властвовал особенно сурово.

Во избежание неясностей запомним следующее: на основе нашего анализа "Я" достоверно выяснено, что в случаях мании "Я" и "Идеал Я" сливаются, так что в настроении триумфа и довольства собой, не нарушаемом самокритикой, данное лицо может наслаждаться устранением задержек, устранением учета чужих интересов и упреков самому себе. Менее очевидно, но довольно вероятно, что несчастье меланхолика есть выражение острого раскола между обеими инстанциями "Я", при котором чрезмерно чувствительный идеал беспощадно проявляет свое осуждение "Я" в виде самоунижения и мании неполноценности. Остается лишь вопрос, следует ли искать причину этих измененных отношений между "Я" и "Идеалом Я" в вышеустановленных периодических возмущениях против новой институции или же за это ответственны иные обстоятельства.

Переход к мании не является необходимой чертой в истории болезни меланхолической депрессии. Бывают простые, единичные, а также периодически повторяющиеся меланхолии, никогда такого исхода не имеющие. С другой стороны, существуют меланхолии, в которых повод, по-видимому, играет этиологическую роль. Таковы меланхолии после утраты любимого объекта, будь то вследствие его смерти или вследствие обстоятельств, вынудивших отступление либидо от объекта. Такая психогенная меланхолия так же может перейти в манию, и цикл этот может многократно повториться, как и при якобы спонтанной меланхолии. Итак, соотношения здесь довольно неясны, тем более, что до сих пор лишь немногие формы и случаи меланхолии подвергались психоаналитическому исследованию. Пока мы понимаем лишь те случаи, в которых от объекта отказались ввиду того, что он оказался недостойным любви. Путем идентификации он затем снова в "Я" утверждается и подвергается строгому суду со стороны "Идеала Я". Упреки и агрессии против объекта выявляются в виде меланхолических упреков самому себе'.

И при такой меланхолии возможен переход к мании; следовательно, эта возможность является чертой, не зависящей от остальных признаков картины болезни

Я не вижу затруднений для того, чтобы момент периодического возмущения "Я" против "Идеала Я" принять во внимание при обоих видах меланхолии, как психогенной, так и спонтанной При спонтанной можно предположить, что "Идеал Я" склонен к особой суровости, которая затем автоматически влечет за собой временное его упразднение. При психогенной меланхолии "Я" подстрекается к возмущению дурным обращением с ним его идеала, которому "Я" подвергается в случае идентификации с отвергнутым объектом.

XII. ДОПОЛНЕНИЯ

В процессе исследования, временно заканчивающемся, нам открылись различные побочные пути, которых мы сначала избегали, но на которых мы нередко находили возможности распознавания: кое-что из упущенного мы теперь наверстываем.

А) Разница между идентификацией "Я" и заменой "Идеала Я" объектом находит интересное пояснение в двух больших искусственных массах, которые мы недавно изучали - в войске и христианской церкви.

Очевидно, что солдат своим идеалом делает своего начальника, т. е., собственно говоря, полководца, идентифицируясь одновременно с себе равными и выводя из этой общности "Я" обязательства товарищества - для взаимной помощи и распределения имущества. Но он становится смешон, когда хочет идентифицироваться с полководцем. Стрелок в лагере Валленштейна насмехается по этому поводу над вахмистром:

И в покашливании, и в плевке

Удачно ему подражаете

Иначе обстоит дело в католической церкви. Каждый христианин любит Христа как свой идеал, и, кроме того, чувствует себя связанным идентификацией с другими христианами. Но церковь требует от него большего Он, сверх того, должен идентифицироваться с Христом и любить других христиан так, как любил их Христос. Таким образом, церковь в обоих случаях требует восполнения либидинозной позиции, данной масообразованием Идентификация должна присоединяться в случаях, где произошел выбор объекта; а объектная любовь - в случаях, где уже имеется идентификация. Это "большее" явно выходит за пределы конституции массы. Можно быть хорошим христианином и все-таки быть далеким от мысли поставить себя на место Христа, любить, подобно ему, всех людей. Необязательно ведь слабому смертному требовать от себя величия души и силы любви Спасителя Но это дальнейшее развитие распределения либидо в массе является, вероятно, тем моментом, на котором Церковь основывает свои притязания на достижение высшей нравственности.